Елена Яворская - Жестяной самолетик (сборник)
Того, кто наступил на грабли, я пожалею. Наступил вторично — посочувствую. В третий раз — удивлюсь: короткая же у человека память! В четвертый, в пятый, в шестой… это, простите, уже мазохизм, причем хронический.
Мы привычно прикрываем обычный мазохизм умными словечками «политкорректность», «толерантность»… И несть им числа!
«Интернационализм», «свобода совести» — слова жесткие и честные. Кромку грани кристалла не скругляют, она острая, потому что так — правильно и красиво.
А вот новомодные эти словечки мутные, в них таится предательское двоедушие. Терпи, улыбайся искусственной улыбкой американского коммивояжера, изображай то, что положено, а что ты при этом думаешь — дело твое.
Не БЫТЬ, а КАЗАТЬСЯ — срамной лозунг нашего времени.
Так к чему я это? А к тому, что 14 февраля (ага, в день всех влюбленных) грядут выборы. Очередные. На этот раз — в облсовет. Эх, выборы, потеха для элетро… электо… тьфу ты, для избирателей. По телику, по местным каналам, — реалити-шоу «Выбери меня, выбери меня, будешь пить три ночи и два дня!» и вести с предвыборных полей и огородов, исключительно оптимистические, свидетельствующие о том, что сезон окучивания избирателей успешно подходит к концу.
На трамвайной остановке — доперестроечная, чудом уцелевшая в демократических бурях, разве что покосившаяся, доска объявлений. На ней — плакат с благообразной физиономией будущего избранника, лапки кротко сложены, прикрывая двойной подбородок; вся композиция должна символизировать думу о судьбах Родины. А в глазах — все те же вызов и нетерпение. Хищник, прикинувшийся ягненком.
В трамвае — яркие афишки менее примелькавшегося политика, из числа тех, что как будто бы сошли с конвейера. На гладеньких, сытеньких личиках ребят с конвейера — одно на всех заученно многозначительное выражение. И не поймешь, не прочитав подпись, один и тот же человек на всех трех афишках или же трое, но с одним на троих лицом. На первой — эдакая голова профессора Доуэля в пространстве мегаполиса. На второй голова пришита к телу, а все вместе окружено бабульками в трогательных платочках. На третьей вместо бабушек — зеленые насаждения. Каждое изображение подписано соответствующим слоганом. Бла-алепие…
А справедливость… Справедливость что половая тряпка, вывешенная Любкой на балконе для просушки: не слишком чистая, но на просвет небо видно, потому как вытерлась да поистрепалась…
Только что нашел в своем почтовом ящике приглашение на выборы. Глазам своим не поверил: валентинка! И слоган: «На выборы — с любовью!» Не, с Любовью точно не получится, Любка на выборах всего-то один раз и была, просто из женского любопытства.
А вообще-то я… шалею! Представляю себе: встречаются чиновники в коридорах и санузлах власти и беседуют: «Тебя, Петя, по расчету выбирали?» «Ну что ты, такого, как я — только по любви!» М-да, зря я, наверное, слоган обругал.
ЛюбкаУж не знаю, каких впечатлений поднахватался папенька на избирательном участке… и отсутствовал, вроде, недолго. Но вернулся уже принявши на грудь и с порога принялся ораторствовать:
— Я утверждал и буду утверждать: нашим фантасмагорическим настоящим мы в значительной мере обязаны тому интеллигентствующему быдлу, которое, изнывая от сладостных предчувствий, вещало нам — просто быдлу — о розовом колбасно-сосисочном рае.
Был, помнится, у Горького, в пьесе «На дне» такой персонаж, Сатин. Если бы не разница во времени, я бы с кем угодно поспорила, что прообразом Сатина был мой папаша!
Вообще-то, впечатлений от выборов ему традиционно хватало на день-два, не больше, но на этот раз его переклинило не на шутку.
За время предвыборной кампании он собрал целую коллекцию самоклеящихся листовок, красивых таких, глянцевых. А когда я во время уборки попыталась выбросить этот хлам, не на шутку рассердился. Нет, ну иногда мой продвинутый папаша уподобляется папуасу!
В тот же день он любовно оклеил агитационным мусором внутреннюю сторону двери сортира. И потом не менее полугода, прежде чем отправиться с газеткой в местечко уединенных размышлений, повторял: «Пойду-ка волеизъявлюсь!»
ЛюбкаИ снова я иду дорожке мимо моей родной школы.
На земле — каша из вчерашнего снега и позавчерашней грязи. В голове — не намного лучше, но есть хотя бы одна нераскисшая мысль: хочется домой, где, как говорится в рекламе, сухо и комфортно. Какого черта я сразу же не отправилась прямиком домой?
В февральском небе, таком ярком, какое не снилось даже художнику Грабарю, висит на едва заметной проволоке, протянутой меж двух столбов, убогонький жестяной самолетик. Маленькое рыжевато-коричневое пятнышко на безупречной лазури. Когда-то на уроках начальной военной подготовки мальчишки стреляли по этому самолетику. Мишень, отслужившая свой срок и забытая, настолько никому не нужная, что ее даже не потрудились снять. Но я почему-то люблю этот самолетик. Проходя мимо, киваю ему, как старому приятелю.
Вспоминается: этой вот дорогой Лешка, первая любовь моя, первое разочарование, провожал домой свою подружку Катьку, а я шла по параллельной и бросала на них украдкой ревнивые взгляды. Разумеется, и Лешка, и Катька обо всем догадывались… да что догадывались — знали. Думаю, моя ревность доставляла им истинное удовольствие. А мне, маленькой и глупой, казалось тогда, что мои мучения будут длиться вечно, как адское наказание нераскаявшемуся грешнику. Но вот прошло десять лет, и из них не меньше девяти — без каких бы то ни было мыслей о Лешке. Даже странно: все было таким…. Ну, настоящим, что ли… или только казалось? — да кто теперь разберет! А рассеялось в одночасье, утратило, как выразился бы мой заумный папаша, эмоциональную значимость.
А что в жизни вообще — настоящее?
Для маленькой девочки любая сказка — реальность. Для взрослого даже деньги, которые он держит в руках, — вода. Неравноценная замена!
В душе я так, наверное, и осталась маленькой девочкой, которой просто необходимо одобрение окружающих. Если меня не одобряют, я могу обидеться до слез. Жаль только, что у этой маленькой девочки разум и претензии взрослой женщины. Женщины, привыкшей сомневаться во всем. Во всем. Едва узнав о повышении зарплаты, я начинаю прикидывать, чем еще загрузят, и так уже восьмидневная рабочая неделя. Едва услышав комплимент, я начинаю соображать, что потребуют взамен. А хочется, чтобы ценили, а хочется, чтобы любили, хочется до слез! Трудно душе маленькой девочки ужиться с разумом взрослой женщины…
А может быть, и ценят, а может быть, и любят, но я, по привычке, сомневаюсь?
А может, просто пора смириться с тем, что люди друг другу пофигу, и жить, основываясь на взаимных интересах? Но — не получается. Жизнь таких, как я, — несбыточные мечты и наивные иллюзии, прикрытые от нескромных взоров практичных мещан фиговым листочком цинизма.
А может я — такой же вот жестяной самолетик?
Или романтизирую? А на самом деле попросту хочу того же, чего и все другие.
Вот убеждаю себя, что уже не боюсь остаться одна. Поначалу боялась, да… нет! С самого начала другого боялась — любовь свою не найти. Думала — это потеря себя. Вот и имя у меня все такое символичное — Любовь. Грустная получилась ирония, да?
А ведь на поверку получается, что еще страшнее найти эту самую любовь. Такую, например, как у бывшей одноклассницы Жанки. На первый взгляд — успешный молодой мужчина, на второй — чмо с претензиями, а уж на третий… И трудно поверить, что совсем недавно он всем казался сказочным принцем. Ага, принцуля сказочного королевства Похмелон! Недаром, все-таки, говорили наши прапрабабушки — любовь зла, полюбишь и козла.
Я же пытаюсь свести свою жизнь просто к «Любовь зла». Ну, вроде как, про меня это. Вот и Витька нет-нет да скажет: «Злая ты, Любовь Пална»… Папенька до сих пор считает, что в лице Витьки я упустила свой шанс. Не озвучивает, но думает. А я до сих пор не знаю. Хотя завидую. И Людке его, хотя они с Витькой живут-собачатся. И Насте, у которой с супругом, как она сама уверяет, исключительно договорные отношения… но ведь не без кокетства уверяет!
Любовь зла. Зла, кажется, на весь мир.
И в особенности — вот удивительно — на Димку, на наши отформатированные свидания. Казалось бы, старая дева должна всеми конечностями уцепиться за положительного, перспективного и т. д. Но — скучно до воя. Намного скучнее, чем наедине с трижды прочитанным романом. А дальнейшая жизнь представляется такой же, как эта вот раскисшая февральская дорога…
Боже, дай мне выскочить из этой череды бессмысленных дней! Я не прошу счастья, нет.
Позволь мне просто быть жестяным самолетиком в этой бездумной, безразличной февральской лазури!
ПалычВечер. В школе тихо и темно. Идет последний урок второй смены. Директор взращен на лозунге «Экономика должна быть экономной», а за годы нахождения в должности научился экономить буквально на всем. Поэтому освещено только фойе. Выхожу на улицу, зачем-то оглядываюсь. Снаружи фойе похоже на витрину магазина… нет, больше — на аквариум, вон и вислоусый полусонный охранник дядя Гриша — вылитый сом, рыба почтенная, флегматического склада, а полнотелая гардеробщица баба Даша в ослепительно желтой кофте с люриксом — золотая рыбка, которой пора на покой. Рыбка, а давай ты прежде моё желание исполнишь, будет, так сказать, дембельский аккорд.
