Кристин Анго - Почему Бразилия?
Я бы предпочла уйти и лечь спать. Завтра мне нужно написать десять страниц, которые заказал Розинес, а для этого я должна выспаться. Может, я заслужила хотя бы сон. Вот чем будет хороша замаячившая на горизонте одинокая жизнь — я смогу отдохнуть. За последние почти 30 лет я постепенно себя исчерпала. До 13 лет у меня была практически нормальная жизнь, мне не нужно было делать каких-то особых усилий. А потом началось и пошло, без остановки. Вот уже 28 лет подряд — ни одной передышки. Я хотела спать и регулярно писать, если у меня найдется еще немного энергии, в этом и заключалась моя проблема — в энергии, силе, вовсе не в храбрости, с ней у меня все в порядке. Но вот порыва, силы мне недостает. Будет недоставать. Я это ощущала. Отдохнуть. Я тогда понемногу восстановлюсь и смогу наладить совершенно другую жизнь. Спокойную, размеренную. Спать. Вот что было самым главным. Я хотела вернуться домой сразу же после десерта. Я понимала, что этим вечером расслабиться мне не светит, не те условия. Может, они отныне всегда будут не те. Но это не страшно. Наоборот, очень хорошая новость. Вместо того чтобы постоянно черпать изнутри силу и храбрость, я теперь попытаюсь обрести покой. И я собиралась вернуться домой через несколько минут. Прошло 13-е, и 22-е тоже. Все остальные могут продолжать оценивать свою известность по выделенным им почетным местам. Моим личным правилом будет отход от всего. Меня пригласили на «Канал+», и Розинес сказал мне: вы должны взорвать систему. Ну да, делать мне больше нечего.
Когда ужин закончился, остались Фредерик, Лоран, Элен и… он. В конце концов мы ушли. Я заметила, что неплохо было бы посмотреть запись передачи, у него как раз была кассета, и он сказал, что, если я хочу, он мне ее завтра передаст. Я ответила, что хочу. Я вернулась домой. Было пять утра. В семь я проснулась, у меня появилась идея по тексту, который он мне заказал, и к восьми все было готово. Я дождалась, когда будет прилично звонить, и позвонила ему в полдень. Предложила прочитать текст по телефону. В ответ он пригласил меня пообедать, заодно и обменяемся — он мне кассету с передачей, а я ему дискету с текстом для его еженедельника. Мы встретились через час, рядом с моим домом. Я узнала, что у него есть семнадцатилетний ребенок, сын, с которым он видится редко. Мы расстались. Привычная усталость и два часа сна за ночь все больше давали о себе знать. Мне звонили разные люди, чтобы сообщить: вчера, во время передачи, я хорошо сделала, сказав то-то или то-то. Только это мне и оставалось. Несколько комплиментов время от времени. Мои книги и публичные выступления — только по этому меня теперь и узнавали. С дружбой все ясно — Лоранс так и не пришла. Дружба никогда не заменит любовь. Нужно будет научиться получше извлекать удовольствие из того, что можно делать в одиночку; только тут была одна проблема: я задавалась вопросом, не является ли все это взаимозависимым. Связанным друг с другом. Может, это все работало только вместе, тогда для меня не оставалось вообще никакого решения, даже одиночество не спасало. В субботу вечером я легла рано и сразу уснула. Квартира была очень тихой. По крайней мере, в тот период. Через несколько недель надо мной поселились какие-то люди, и все кончилось, я слышала их телефонные разговоры и, естественно, их музыку, праздники и т. д., — все; к тому же у них были постоянно открыты окна, и в маленьком внутреннем дворике звуки резонировали. Я названивала консьержке, сама поднималась к ним, но с тишиной было покончено. Однако в тот период, 23 сентября, 24-го, в воскресенье, все было прекрасно, и я смогла отлично выспаться. В дом я заходила с улицы Виктора Массе, потом пересекала два двора, довольно темных поскольку здания были высокими, я жила на восьмом этаже. Мои окна выходили на комплекс садиков и внутренних двориков с деревьями, к тому же этот вид, эта великолепная панорама, заставлявшая грезить и днем, и ночью. И можно было спать, не слыша ни звука. Я просыпалась, с наслаждением пила чай, созерцая одну из самых прекрасных панорам в мире, и пасмурная погода не мешала: ничего страшного, в полумраке вид тоже был великолепен. Я начинала чувствовать себя комфортно, потихоньку обустраивалась, мне было хорошо в этой квартире. Спокойно и хорошо в одиночестве. И из Техаса приходили хорошие новости. Но несмотря на все это, воскресенье стало черным днем. Я решила, что, поскольку 13-е и 22-е прошли, этот день — первый из длинной череды ему подобных. То есть уже началось, прямо сразу и началось, слишком рано началось. С другой стороны, я не удивлялась, ведь загвоздка в горючем — его все меньше и оно все хуже, и вот пожалуйста: ситуация уже не может самостоятельно, без моей поддержки продержаться и сутки, эффект от сделанного — и хорошо сделанного — дела теперь сохраняется едва ли четверть часа. И это я еще преувеличиваю. Воскресенье стало полной катастрофой. Я не хотела никого видеть, на телефонные звонки отвечала, но предпочитала ни с кем не встречаться. Не хотела выслушивать комментарии по поводу передачи и говорить о чем бы то ни было другом тоже не хотела, по крайней мере, ни с кем из знакомых. Я никуда не пошла, чтобы отдохнуть. Зарылась в нору, превращаясь в парижанку. В понедельник утром — как прошла ночь, не помню, наверняка не слишком хорошо, — часов в одиннадцать я получила букет цветов, розы. Я не могла понять, к чему бы это, что это еще за знак. Означает ли он временную передышку? Розы были от Пьера Луи Розинеса, и в них — записка: «Дорогая Кристин! Эгоист — это тот, кто делает подарки, чтобы самому получить удовольствие; сегодня мое удовольствие в том, чтобы увидеть Вас улыбающейся, прямо сейчас, в одиночестве и без аудитории. Целую Вас». Я позвонила через два часа, назавтра он позвонил мне, мы вместе поужинали, и все началось.
Итак, это был вечер вторника, 26 сентября. Я ждала его к девяти часам, мы собирались поужинать. С восьми до девяти я от страха пребывала в столбняке. Никогда со мной такого не случалось. Удовольствие и страх такой силы. То есть теперь страх присутствовал у меня постоянно, не только перед выходом на сцену. Он теперь заменил мне все остальные чувства. Стал моим единственным чувством. Я вышла из дома, увидела Пьера Луи на другой стороне улицы, мне было страшно. Он мне нравился, это точно. Нравились его глаза, это я сразу поняла, но было и еще что-то. Мы отправились на ужин, ни разу не взглянув друг другу в лицо. Все это время наш разговор скользил по поверхности, в какой-то момент мы снова пошли по направлению к моему дому, и он спросил, показав на кафе: может, выпьем еще? Я согласилась, отчасти для того, чтобы дать нам последний шанс. Все по-прежнему было совершенно неинтересно. Он признался, что «шел на автопилоте». Я заставила его рассказать мне о личной жизни, он объяснил, что у него либо ничего не складывалось и тогда он прекращал все отношения, либо складывалось, и он пытался оставить все как есть, — логично: если тебе хорошо, зачем что-то предпринимать. Однако его партнерши придерживались другого мнения, они хотели «созидать», поэтому все тоже обрывалось. Но меня это вполне устраивает, сказал он. Так завязывались поверхностные романы, которые соответствовали его запросам. То есть устраивали его. Я узнала, почему он отсутствовал в день моего публичного чтения: он должен был приехать, уже почти держал в руках билет на метро, но «запутался». Я попросила уточнить, что он имеет в виду. У него была назначена встреча с девушкой, с которой он собирался прийти, но тут позвонила другая, та, что ему больше нравилась; и он заколебался, попытался избавиться от первой, чтобы встретиться со второй, иначе говоря, «запутался» и не попал на чтение. Чуть позже я сказала, что хочу вернуться домой. Он проводил меня до двери. Мы попрощались. Я была не слишком довольна собой. Ничего не изменилось. Мы друг другу нравились, это точно. Я не сомневалась. Было полвторого ночи. Я взяла свой мобильный телефон и начала крутить его в руках.
А потом позвонила. Я сказала: не могу отправить факс вы мне не поможете? Я это сказала — и теперь ему придется ответить. Было полвторого ночи, и он как раз переходил через Сену. Он спросил: хотите, чтобы я приехал? Я сказала: да. Он пришел, поднялся в квартиру, начал осматривать факс, но вскоре бросил. Письменный стол был в углу, возле окна, там мы и стояли. Возле неработающего факса. А потом он выпрямился. Или наоборот, сел на пол, я уже не помню. Протянул мне руку, я ее взяла, вот так все и началось. Я стояла напротив него, и между нами было расстояние. Нет, не так не сразу. Я не была напротив, мы стояли, как стояли, в комнате, рядом с письменным столом, и он протянул мне руку. Я взяла ее. Она была мягкой, а прикосновение к ней казалось знакомым, хотя это происходило впервые. Мы стоим друг против друга, а через мгновение я уже вижу нас в другом месте квартиры, не в углу, мы держим друг друга за руки, и это — извините, что я так говорю, — но это — словно откровение. Только руки. Мы простояли долго, не целуясь, только держась за руки и узнавая друг друга, и это было очень важно. Возникло такое волшебное ощущение, о котором я раньше и не подозревала: ох, значит, такое существует? Мы поцеловались, но это я уже не смогу описать, не помню. А вот что я помню, причем помню очень хорошо: мы совсем рядом. Прижались друг к другу, я ощущаю его член, и он твердый.
