Ю Мири - Золотая лихорадка
— Вот как? Значит, мне следует остерегаться? — Сугимото слепила губы в улыбку.
В дверь постучали, и Хаяси, вытянувшись и распрямив спину, шагнул к столу, в метре от него остановился и отвесил поклон под углом сорок пять градусов.
— Слушай, Хаяси, как зовут твою дочку?
— Ёко, господин директор! — Хаяси растянул губы и осклабился.
— Она ведь вроде актриса? Я видел в журнале или где-то ещё… Такие страшные не часто выбиваются в актрисы!
Сугимото тихонько кашлянула.
— Директор, вы неправы! Она очень хорошенькая, очень! — произнесла с упрёком секретарша, сам же Хаяси лишь улыбался всё шире и шире.
— Ну, я-то знаю дочку Хаяси ещё с тех пор, когда ей в то самое место и спичку было не вставить! Она, говорят, для порновидео снимается?
— Это не порновидео, директор, просто видеофильмы. — Улыбка на лице Хаяси затвердела как стекло, но не ломалась.
— Ну, и объясни мне, Хаяси, какая разница между порновидео и видеофильмом?
Хаяси чуть наклонил голову набок, как пёс, который не понял команды хозяина, но скоро замешательство было скрыто улыбкой и он опять поднял глаза на шефа:
— Прошу меня простить…
— Я же задал вопрос, Хаяси, чем отличается порновидео от видеофильма? — Хидэтомо ударил кулаком по столу и, требовательно глядя в лицо Хаяси, заорал в полный голос: — Ну? Попробуй мне растолковать, Хаяси, в чём разница?
— Если позволите, то порновидео — это развратное кино, которое смотрят мужчины. А видеофильмы — это же фильмы, то есть искусство! Мне не приходилось самому это смотреть, но разницу я понимаю так.
— Хм, так, значит? Знаешь, Хаяси, по правде говоря, мне на это плевать, но чтобы завтра ты привёл сюда свою дочь!
— Я вас понял. А с какой целью?
— Слушай, Хаяси, ты когда последний раз с бабой был?
Молчание Хаяси прервал шум экспресса линии Кэйхин.
— Разговор про то, что я твою дочь покупаю! Ты хоть помнишь, сколько мне должен?
Бросившаяся в голову кровь словно запустила мельничное колесо, раздался глухой скрежет, напоминающий о раздавленных жерновами зёрнах, — подросток вскочил на ноги.
В зрачках Хидэтомо, Сугимото и Хаяси его движения отразились как кадры замедленной съёмки. Отделившись от дивана, подросток зашёл за спину отца и выпал из поля его зрения. Из вертикально висящей на стене сумки для гольфовых клюшек подросток выдернул «утюг». В глазах Сугимото вдруг мелькнула тревога, губы её задвигались, но подросток уже обрушил стальную головку клюшки на пса, метя доберману в голову. Он не рассчитал удара. Рука почувствовала не упругую отдачу от мощного, разнёсшего череп удара, а что-то гораздо более мягкое. Он попал доберману в живот, и не головкой клюшки, а средним, самым тонким участком. Взвыв от боли первого удара, но устояв, пёс подпрыгнул, оскалил зубы и зарычал, однако тут же последовала вторая атака. Подросток обернулся и опустил клюшку на готовящегося к прыжку второго добермана, который прижал челюсть к полу, выгнул спину в виде лука и уже готов был распрямиться. Клюшка мазнула собаке по уху и ткнулась в линолеум пола. По всей комнате эхом отдавался режущий слух пронзительный визг Сугимото. Когда подросток снова опустил клюшку, он не промахнулся и попал в голову, брызнуло немного крови. Завывая и пуская из пасти кровавую пену, собака рухнула, все четыре лапы задёргались в конвульсиях и, вытянувшись, замерли. Живот то опускался, то поднимался — зверь ещё дышал. В следующее мгновение по телу подростка пробежал электрический разряд, темя, а потом и шея онемели, голова закружилась и все ощущения словно вылетели вон. Подросток сделал шаг назад, прицелился и нанёс удар. Сугимото закрыла лицо руками. Череп собаки с треском раскололся, и, хотя короткая шерсть была густо залита кровью, руки подростка всё ещё были полны энергии, остановиться он не мог. Клюшка опускалась вновь и вновь. На спину, на крестец… На этот раз послышался отвратительный хруст костей. Брызги крови и мозга измазали края брюк и кроссовки «Рибок». Неловко запрокинутая голова собаки, точно закатывающиеся глаза осоловелого пьянчуги, постепенно теряла все признаки жизни. Подросток двинулся к другому доберману, скулившему в углу комнаты, и в помутнении рассудка снова приготовился нанести удар, но в тот момент, когда он увидел устремлённые на него снизу тоскующие собачьи глаза, заметил, как тяжело дышит вываливший язык пёс, утративший всякую волю к сопротивлению, он вдруг осознал, что совершил здесь сейчас. Трое взрослых, в ужасе, едва дыша, с одеревенелыми ртами, переводили взгляды то на подростка, то на собак.
— Да у вас никакой гордости нет! — крикнул он им.
Подбородок его трясся так, что едва не вылезали челюсти, желудок переворачивало, боль драла горло. Он обошёл вокруг расквашенной, алой от крови собачьей головы и покрутил ручку двери, но она не поддалась. Он покрутил ещё и на этот раз потянул на себя — дверь легко распахнулась и отскочила назад. Подросток обернулся, потому что кто-то быстро ему что-то говорил, но перед ним лишь качались какие-то тени, больше он ничего не мог различить.
Его качнуло вперёд, вон из комнаты, и в лёгкие хлынула уличная жара, напряжение аффекта сменилось тошнотой. Чувствуя, что его сейчас вырвет, подросток уцепился рукой за стену, восстановил равновесие и на трясущихся ногах пошёл вниз по лестнице. В тот момент, когда его подошвы коснулись мостовой, в голове всё поплыло, как от спиртного.
Шаркая по асфальту, он по очереди передвигал ноги. Шаги его были неуверенными, как у маленького ребёнка, которого впервые обули в башмаки. Если бы кто-то попался навстречу, обязательно заметил бы, что подростка колотила дрожь, но вокруг не было ни души. Волосы его промокли, да и не только волосы — лицо, спина, всё тело было мокрым, к тому же отвратительно воняло. Подросток принюхался к запаху, исходящему от собственных брюк, и понял, что он обмочился.
— Возвращаешься с гольфа?
Он обернулся на внезапный оклик и увидел Канамото, который скалился в усмешке, точно детектив, настигший преступника. Подросток хотел выпустить из руки клюшку, но пальцы не гнулись и приставший к ладони «утюг» висел, покачиваясь. Когда Канамото наконец отлепил клюшку от руки подростка, тот впервые осознал, что они стоят в туннеле под эстакадой.
— Может, зайдём в кафе, передохнём немного?
— А сколько стоит золото?
От этого невинного сладкого голоска у Канамото поднялись пупырышки гусиной кожи. Так и есть, убил кого-то! Он с подозрением вглядывался в лицо подростка:
— Для начала давай-ка прислонись к стене…
Убив человека, некоторые парни вдруг становились старше. А некоторые, наоборот, впадали в детство. Лица здешних пацанов, какими они были тридцать лет назад, всплыли у него перед глазами.
Когда подросток был малышом, Канамото, бывало, пугнёт и прогонит приставленного к мальчику работника патинко, а после сам развлекает ребёнка. Канамото удивлялся, что мальчику больше нравилось гулять в «золотом квартале», чем идти в универмаг или игрушечный магазин. Канамото знал в Коганэ каждый уголок, поэтому мог водить его там сколько угодно. Теперь, даже случайно встретившись, они обмениваются приветствиями и тут же расходятся, но так стало лишь с недавнего времени.
— Знаешь, бывают такие золотые плитки — сколько стоит одна штука?
Они стояли в тени, солнечным лучам пробиться было неоткуда, но подростку показалось, что лицо Канамото стало вдруг ярко-жёлтым. Слова, которые он не смог из себя выплюнуть, словно пенка от горячего молока, пристали к внутренней поверхности щёк, к языку и дёснам. Подросток и сам недоумевал: с чего вдруг он спрашивает про золото?
Канамото понимающе кивнул:
— Килограмм ведь стоит от миллиона до миллиона и трёхсот-четырёхсот тысяч иен. Я в последнее время с золотом дела не имел. Но если тебе надо, я выясню, только зачем это?
— Да нет, ладно… Это я так, только спросил. — Он произнёс это как можно доверительней, желая замазать трещину между своими словами и тем, что было у него внутри, а также трещину в их с Канамото отношениях. В голове же у подростка промелькнуло: «Пропал! Глупости стал спрашивать, совсем обессилел…»
— Парень, у тебя плохи дела? — Ставшие вдруг пустыми глаза подростка потрясли Канамото.
— Нет, всё нормально.
Золотые зубы Канамото сверкнули — кажется, он хотел что-то сказать, когда принюхивался к запаху, исходившему от головки гольфовой клюшки.
— Ну, пока. — Подросток шевельнул приподнятой рукой где-то на уровне поясницы и шагнул в ту сторону, где маячил свет.
Канамото задержал его, взяв за плечо:
— Может, на такси?
— Я собак убил. Странно садиться в такси после того, как убивал собак. Поэтому я проветрюсь немного — и на электричку… Убери руку!
Подросток, как маленький, мотал головой: «Нет-нет-нет», но, поскольку он улыбался, Канамото убрал руку и смотрел теперь в спину подростку, удаляющемуся на удивление твёрдой походкой.
