Виктор Дьяков - БУМЕРАНГ повесть
- Папа… ты так сильно кашляешь, прими какую-нибудь таблетку.
- А, ерунда, само пройдет,- по обыкновению отмахнулся Лев Михайлович.
Несмотря на неважное самочувствие, настроение у него было приподнятое. Лев Михайлович не сомневался, что уже по всему институту идет слух о его очередной победе, о том, что он «взял» очередную «мертвую» неисправность. Наверняка разработчики всего института переговариваются меж собой:
- Слышали Глузман-то, за ночь нашел неисправность которую до того два дня не могли всей группой определить… Нуу, Михалыч это голова, не то что некоторые, он кого хочешь заменит, на любом месте сработает, хоть старшим группы, хоть рядовым разработчиком, он в любом вопросе дока, не то что наш, сидит весь день в кабинете с гордым видом, никогда не выйдет чтобы помочь, да и толку с него… Все бы руководители такие как Глузман были давно бы Америку по всем статьям обошли и в оборонке и в космосе…
Лев Михайлович был тщеславен, и ему очень нравилось, что он пользуется уважением, что им восхищаются. И вот в этот довольно радостный день, даже несмотря на то, что его измученный организм функционировал не лучшим образом, отчего даже во время ужина он не испытал обычного удовольствия от еды… В этот вечер, когда Лев Михайлович отсидев минут пятнадцать в туалете собирался прилечь на своей любимой тахте, и наконец, хоть немного передохнуть после напряженной «мозговой войны»… К нему подсела Софья Иосифовна, и явно не замечая крайней усталости мужа, вдруг ему объявила:
- Лева, мне необходимо с тобой серьезно поговорить…
7
Лев Михайлович, несмотря на то, что непосредственно участвовал в разработке ракетного оружия, сам он являлся человеком в общем достаточно тихим и мирным. Таким же, как и его предки, что на протяжении нескольких поколений жили в местечке Сурож Брянской области. До революции Глузманы занимались бакалейной торговлей. После… отец Льва Михайловича, которому от предков просто не мог перейти окончательно реквизированный после НЭПа магазин… Так вот, отец Михаил Израилевич вовремя успел окончить пединститут и стал преподавателем математики в школе. В общем, все предки Льва Михайловича были обыкновенные евреи-обыватели, которые никуда не рвались, ни до революции, ни во время, ни после, они сидели дома и терпеливо сносили ворчание вечно недовольных жен. Вот и Лев Михайлович с молоком матери впитал этот своеобразный семейный местечковый кодекс: жена дома имеет моральное право «пилить», а муж обязан слушать, впрочем, не обязательно обращая на то особое внимание. Соблюдение этого правила всегда служило залогом мира и благоденствия в еврейских семьях Сурожа, да и не только его. Вот и сейчас, несмотря на то, что Лев Михайлович нуждался в отдыхе, он готов был выслушать все, что могла ему сообщать жена: о детях, соседях, родственниках, о том, что в ближайшее время ему необходимо купить во внутриинститутском закрытом буфете-распределителе. Вся это, как правило, не задерживалась в его загруженной совсем иной информацией голове, говоря проще, влетало в одно ухо и вылетало через другое. Так всегда поступали умные мужчины в еврейских семьях в местечке Сурож, так всегда поступал и выходец из того местечка Лев Михайлович (Лейба сын Мойши) Глузман. Но увы, то что сейчас говорила Софья Иосифовна выпустить через «второе ухо» не получилось, это хоть и против воли пришлось «записать на корку», проанализировать и срочно делать соответствующие выводы. Так что не суждено было Льву Михайловичу в тот вечер после столь тяжелых дня, ночи и еще одного дня спокойно полежать, отдохнуть.
- Лева, я уже давно хотела с тобой об этом поговорить, но как-то все не получалось. Эта твоя работа… Не знаю, ты же днюешь и ночуешь в своем институте,- начала Софья Иосифовна.
- Софа, ну ты же знаешь, мы же готовимся к сдаче большого проекта, в котором я играю далеко не последнюю роль,- усталым голосом отвечал Лев Михайлович.- Знаешь, я сегодня что-то замотался, давай завтра поговорим.
- Ты каждый день такой замотанный. Так мы никогда не поговорим, а это очень важно, от этого зависит будущее наше и наших детей,- напористо и как всегда без малейшего сомнения в своей правоте говорила Софья Иосифовна.
- Ну… если ты так настаиваешь… ради будущего…- понуро улыбнулся Лев Михайлович.
- У тебя в лаборатории работает Саша Карлинский. Помнишь, ты о нем отзывался не с лучшей стороны,- в голосе жены слышались неодобрительные нотки.
- Я и сейчас о нем также отзовусь, безынициативный тупица, натуральный балласт. Была бы моя воля, давно бы от него избавился.
- Ну, так вот, а я тебе ответственно заявляю, что он умнейший человек… Он человек из другого мира и мыслит другими категориями, и потому тебе, замкнутому в себе технократу он совершенно непонятен. Тебе нравится жить здесь как медведю в берлоге и ничего не знать кроме своей работы, а другие так не могут. Я, например, не хочу заживо здесь себя хоронить!- Софья Иосифовна на последних словах повысила голос и гордо вскинула голову, вроде чеховской героини.
Но Лев Михайлович как раз концовку «пламенной» речи жены как-то не уяснил, он напротив воспринял первую часть, где говорилось о Карлинском.
- Что-то не заметил я в нем… эээ этих самых категорий, которыми он мыслит, недоступных таким как я, никаких способностей, ни нормальных, ни паронормальных,- саркастически отозвался на пафосное высказывание жены Лев Михайлович.- Если человека столько лет учили, а он не бельмеса не смыслит в электорадиоцепях…
- Да кому они нужны, эти твои цепи… А Саша, он в Москве был знаком с такими людьми, с такими… Впрочем тебе их имена ни о чем не скажут, ты же невежда, типичный физико-математический червь. А он, он по настоящему широко образованный, высокоинтеллектуальный человек. Просто у него гуманитарный склад ума. Он так увлекательно говорит, убеждает,- Софья Иосифовна зажмурилась чуть не в экстазе.
- Вот и шел бы в гуманитарии. К нам-то зачем полез, чье-то место и в институте, и в аспирантуре занимал. И здесь и себя и нас мучает,- выразил вполне обоснованное недоумение Лев Михайлович
Софья Иосифовна моментально вышла из состояния полуэкстаза и ответила вполне трезво:
- В этом тоже сказывается, прежде всего, его практический ум, чего Лева, кстати, всегда недоставало тебе. Одна из моих подруг ему задавала примерно тот же вопрос. Так вот он ответил, что в технический ВУЗ, ему как еврею было легче поступить, к тому же у него все родственники ученые-технари. Вот они ему и помогли. А в НИИ он пошел, потому что там лучше платят и закрытое спецснабжение. И здесь, у нас он никогда бы не оказался, если бы не его самоотверженная гражданская позиция,- Софья Иосифовна вдруг осеклась, сообразив, что сказала нечто лишнее.
- Гражданская позиция? Какая гражданская позиция!?... Ничего не понимаю… И потом откуда ты этого Карлинского знаешь?- уставший мозг Льва Михайловича, хоть и с некоторой паузой, смог-таки перестроиться и начал функционировать в житейском ключе.
Софье Иосифовне ничего не оставалось, как рассказать все:
- Я познакомилась с ним через нашего завуча Веру Сальц. Он вроде бы был знаком с ее братом. Но это не суть важно. Так вот если хочешь знать, его сослали к нам за то, что он в своем московском институте открывал глаза ученым-евреям на их истинное положение и советовал, понимаешь, всего лишь советовал добиваться права выезда в Израиль.
- Ну, если ты это знаешь, признаюсь и я это знал,- равнодушно потянулся Лев Михайлович и устало полуприкрыл глаза словно собираясь, наконец, вздремнуть, прямо так, сидя на диване.
- Как!? Ты знал и ничего мне не сказал!?- возмутил открывшийся факт Софью Иосифовну.
- Да, не сказал. И лучше бы ты этого вообще не знала,- по-прежнему без эмоций ответил Лев Михайлович.
- Так значит тебе все равно!? Ты, что не понимаешь, что обречен работать в этой холодной сибирской дыре до самой пенсии!?... А потом… потом куда мы денемся, куда поедем!? Нам, скорее всего, придется остаться здесь, жить до самой смерти. Раньше в Сибирь ссылали, гнали на каторгу… и ты тоже обрек нас на пожизненную каторгу!… Если тебе плевать на себя, меня… подумай о детях,- Софья Иосифовна достала и кармашка домашнего халата платок, собираясь сначала вроде бы просто высморкаться, но тут же нахлынули слезы и ее сморкание трансформировалось во всхлипы.
- Софочка… ну я тебя прошу… ну не надо…Ты хочешь, чтобы твой плач услышали дети, или соседи?- морщась и начиная массировать виски, умолял Лев Михайлович.
