Джессика Андерсон - Лицедеи
Перед каждым путешествием Сильвия испытывала необычайный прилив душевных сил, каждое путешествие было для нее личной победой. С тех пор как путешествия вошли в распорядок ее жизни, Сильвия стала скорее любителем, чем первооткрывателем старины: она все чаще возвращалась в места, где уже бывала, все реже искала новые красоты и, чтобы не видеть, как грубые современные здания уродуют знакомый вид, зашла в конце концов так далеко, что ездила только в города, где не произошло больших перемен или где перемены не лишили город его привычного лица, как, например, в Риме. Сильвия заметила, что многие ее старые друзья живут в Лондоне по тем же законам: цепляются изо всех сил за привычные районы или за соседние, сохранившие тот же приятный колорит, и, переходя из одного района в другой, стараются не видеть новшеств, оскорбляющих их глаза. Сильвия понимала, что привередливость ее друзей сродни ее собственной. Но привередливость сулила в будущем немало ограничений и потерь, и это огорчало Сильвию. Она пыталась смириться с переменами, время от времени ей это удавалось. Когда она оказывалась в каком-нибудь маленьком аэропорту, где, как она помнила, на небольшой асфальтированной площадке всегда гулял ветер, и вдруг попадала в тоннель из стекла и бетона, наполненный тепловатым кондиционированным воздухом, она признавалась себе, что прежняя асфальтированная площадка тоже казалась когда-то заплатой на сельском пейзаже и тоже вызывала щемящее чувство. Сильвия принуждала себя не замечать пластиковых столов и стульев в уличных кафе, и когда вместо любимого дома ее взгляд упирался в фасад небоскреба из сверкающего стекла, она старалась оценить его, сравнивая с другими небоскребами, как ей советовали знакомые архитекторы. Иногда ее старания увенчивались успехом, иногда она лицемерила.
С помощью таких уловок Сильвия ухитрялась чередовать работу и путешествия вплоть до тридцати восьми лет, когда настало более суровое время и полгода работы обеспечили ей всего три месяца свободы. Подчинившись необходимости, она вернулась в Лондон, где ее ждало письмо из Канады. Одна из сестер, которых она возила по Шотландии и Ирландии, умерла и оставила ей восемь тысяч канадских долларов «в знак благодарности за самое радостное путешествие в жизни».
Вначале Сильвию непонятно почему охватил страх. Обменный курс был не в ее пользу, и она восприняла это почти как утешение, но к тому времени, когда пришли деньги, курс изменился и ее отношение к ним тоже. Она поняла, что получила не так много денег: их едва хватало на то, чтобы побывать в Австралии и устроиться в Риме.
Холиоуки уверяли Сильвию, что Риму пришел конец, что жить там могут только сумасшедшие. Сильвия, как всегда, выслушала их необычайно внимательно и сказала, что поедет в Рим на несколько месяцев, непременно все обдумает, а из Рима полетит в Австралию. Когда Сильвия наконец рассталась с рюкзаком, купила приличный чемодан и сумку через плечо, Холиоуки успокоились. Естественно, они сказали, что с удовольствием позаботятся о сохранности ее ящика из-под чая.
В Риме лето уже сменило весну. Сильвия смотрела на неухоженные пыльные газоны в парках и, чтобы не соблазнять scippatori[1], оставляла сумочку дома, а деньги носила в карманах. Дважды, случайно завернув за угол, она видела, как дымилась только что брошенная зажигательная бомба.
И все равно, когда она бродила по улицам, стояла, смотрела и слушала, она чувствовала, что ее привязанность к Риму не ослабела. Хозяин какого-то магазинчика попросил Сильвию позаниматься английским языком с двумя своими сыновьями, и Сильвия подумала, что это хороший знак: очевидно, в будущем она могла надеяться на такую же работу, сулившую ей возможность делиться с учениками богатствами своего родного языка. До сих пор, отдавая половину года путешествиям, Сильвия обрекала себя на работу с теми, кто нуждался лишь в самых поверхностных знаниях. Любознательные мальчики продержали ее в Риме до половины сентября. Когда ей показалось, что переговоры о квартире на Яникуле подходят к концу, она решила отложить поездку в Австралию, но дело сорвалось, тогда она купила билет на самолет и в тот же день позвонила Стюарту.
В самолете Сильвия заснула, и ей приснились два воющих призрака, отец и мать: один огромного роста, широкоплечий, медлительный, другая в переливчатом платье, тщедушная, капризная, с пронзительным голосом.
Сильвия проснулась подавленная и разбитая, это ощущение прошло только после посадки, когда она вышла из багажного отделения и в первом ряду встречающих увидела Стюарта. Стюарт не заметил ее, он был поглощен созерцанием гречанки, стоявшей перед Сильвией. Это было так похоже на Стюарта, что Сильвия рассмеялась, и у нее стало легче на душе.
Сильвия приучила себя не рассчитывать на комфорт, поэтому квартира, выбранная Стюартом, показалась ей подарком судьбы. Но на душ она все-таки рассчитывала, так как душ в Австралии необходим. Повернув сначала теплый, потом холодный кран, Сильвия подставила шею под струю воды и, уже вытершись, все еще чувствовала, как прохлада, точно облако, окутывает ее тело. Промахи, совершенные в этот день, уже не казались ей непоправимыми. Приезд и смятение неразделимы, говорила она себе.
Дожидаясь, пока Сильвия возьмет трубку, Стюарт развязывал галстук, потом бодро заговорил:
— Сил, я звоню насчет платы за квартиру, как обещал, так вот, за два месяца я заплатил, это тебе подарок по случаю возвращения.
— Ну зачем, Стюарт. Поговорим потом. Я совсем засыпаю.
— Ничего, садись в такси, приезжай ко мне и давай вместе пообедаем.
— Я уже пообедала.
— Тогда все равно приезжай и давай вместе выпьем.
— По-моему, ты уже выпил.
— Да? — спросил Стюарт самого себя. — Ну разве что совсем немного, — сказал он в трубку. Стюарт зевнул и расстегнул рубашку. — Приезжай, приезжай, посмотришь мою квартиру. Неплохая квартира. С видом на гавань. Городские огни. Море огней.
— В другой раз.
— Тогда поторопись. У меня, кажется, нашелся покупатель.
— Ты поэтому так часто меняешь квартиры?
— Ну да. Я вроде тебя. Бродяга. Бродяга по экономическим соображениям. Нахожу подходящего покупателя, продаю с прибылью, ищу следующего. Ладно, Сильвия, как насчет выпивки?
— Тебя кто-нибудь надул?
— Вот это проницательность! Ну да, моя девчонка. Не просто надула, послала к черту. Честно говоря, правильно сделала. Все уже давно перегорело. Я, знаешь, такой: вечно тяну из вежливости.
— Я звонила Грете, — сказала Сильвия, — собираюсь к ней в пятницу. И еще я видела на улице Гая.
— Гай — подонок. На старух кидается. Доводит их до слез. Им это вроде нравится. Не связывайся с ним, Сил.
— Я еще не старуха, так что мне нечего бояться.
— Я не про это. Ты знаешь, что не про это…
— Стюарт, я верну тебе деньги за квартиру. Мне приятнее заплатить самой. Хорошо? А сейчас я пойду спать.
— Хорошо, только послушай, Сил, я позвонил тебе, если говорить правду, я позвонил тебе… это очень важно… завтра, когда поедешь к маме, захвати бутылку шампанского полусухого, ей будет приятно. Отпразднуете твое возвращение, никого больше не будет, только ты и она. Купи в баре на углу, чтобы не тащить издалека. Плачу я, только ты ей не говори. Ну да, ни в коем случае, ложись спать. Вид из окна подождет. — Стюарт оглянулся через плечо. — Когда здесь живешь, так привыкаешь, что уже не обращаешь внимания.
3
Сильвия спала долго, но проснулась в тревоге, попыталась сделать одно, другое — все валилось из рук. Тогда, надеясь развеяться, она решила дойти до Уин-ярда пешком через парки и поднялась на крышу дома, чтобы вспомнить дорогу.
На крыше на нее набросился ветер. В юности, когда она была помешана на нарядах, сиднейские ветры отравляли ей жизнь: задирали нижние юбки, ворошили старательно уложенные волосы. Но хотя малейшая погрешность в туалете приводила Сильвию в отчаяние, ее сумочки говорили о другой, не менее сильной страсти: в них всегда лежала голубенькая книжка из серии «Пеликан» или оранжевая из серии «Пингвин», что-нибудь по истории или стихи.
Сильвия стояла на крыше здания, построенного на отвесной скале, нависавшей над Вуллумулу, но из всей карты города, которую она два десятилетия хранила в памяти, из всей этой почти английской сетки улиц с вкраплениями свободной земли и оазисами воды, она видела только Вуллумулу и зеленый склон парка за ним. Вуллумулу теснился в низине, с двух сторон к нему подступали Поте Пойнт, где на крыше дома стояла сейчас Сильвия, и зеленый склон Домейна, другого парка, протянувшегося, словно распрямившийся палец сжатого зеленого кулака, до самой гавани. Позади зеленого кулака и вытянутого пальца высились городские небоскребы, а над некоторыми из них еще и строительные краны. Расстояние сближало здания друг с другом, но первых этажей небоскребов, вокруг которых Сильвия мысленно расстилала знакомую карту, она не видела.
