Габриэл Окара - Голос
Изонго помедлил и оглядел толпу — мужчин, женщин и детей, глухих, немых, слепых, уродцев и хромых, заерзавших под его взглядом. Он оглядел все их лица и продолжал:
— Прежде чем мы станем пить пальмовое вино, нам следует разрешить один пустячный вопрос. Всего лишь один вопрос. Это простое дело, простое, как вода, проще самой простоты. Я скажу вам вопросительное слово, а вы скажете мне слово ответа. Раскройте же уши и слушайте. Я и Старейшины тут решили не позволять Около возвращаться в нашу деревню. Если же он вернется в деревню, мы отошлем прочь его и ему подобных раз и навсегда. Согласны ли вы с этим?
Громкие крики «да! да!» вылетели из глоток Старейшин, изо всех глоток Амату. Крики «да! да!» заглушили одинокий голос Около, который, как им казалось, вечно спрашивал в их сердцах: «В чем суть? Ты знаешь суть? В чем же суть?»
И тогда с улыбкой-улыбкой Изонго взглянул на народ и мановением руки приказал подать пальмовое вино. И народ ликовал, сердца людей были слаще меда, люди пили и пили.
Люди пили и пили, а уродец, который стоял сзади всех, глядя и вслушиваясь меж пяток, смотревших в никуда, тихонько пополз прочь. Он пополз прочь, словно хотел домой. Но, достигнув дома, он не остановился. Он прополз мимо него и направился к краю леса — туда, где жила Туэре. И когда он достиг ее хижины, дверь открылась, и он вполз вовнутрь. Он вполз в темноту дома, где в очаге горело живое пламя, живое пламя, бросавшее на стену тень Туэре.
— Я слышу их песни, — сказала Туэре.
— Да, — ответил уродец, — их голоса подобны кому земли, их пьяные глотки бесчувственны, их бесцеремонные речи сотрясают весь мир.
— А в чем корень дела? — спросила Туэре.
— Изонго хочет изгнать его навсегда. Если он вернется в деревню, он и ему подобные будут изгнаны раз и навсегда.
— Раз и навсегда, — прошептала Туэре и громко сказала: — Отчего они все хотят зла тому, кто не сделал им никакого зла? Отчего? Отчего? Отчего? Скажи, отчего? — в отчаянии повторяла она.
— Скажи ему, чтоб не искал сути, — посоветовал уродец.
— Он не перестанет. Это у него от Войенги. Никто его не удержит. Я не буду даже пытаться.
— Тогда скажи ему, чтобы он не возвращался.
— Его пуповина зарыта в этой земле. Поэтому он вернется.
— Но его же ушлют навеки!..
— Ты же знаешь, на зов пуповины человек отвечает «да» где бы он ни был.
— Я знаю, но ведь и всех подобных ему тоже ушлют навсегда.
— Что же. Я не боюсь. Это мир боится. Это они боятся.
— Но ведь мир изменился.
— Да, мир изменился, и сердца людей охвачены страхом.
— Так он вернется? И ты уйдешь с ним навсегда?
— Я просила этого у Войенги, так оно и должно случиться.
— Да увидим мы завтрашний день, — сказал уродец, подползая к двери.
— Да увидим мы завтрашний день, — торжественно произнесла Туэре и открыла ему дверь.
Уродец выполз во мрак, и Туэре медленно опустила циновку. Она вновь села у очага, и живое пламя опять отбросило на стену ее тень.
5
Лодка ткнулась в песок набережной Сологи, и Около вытянул свои мертвые ноги. Пассажиры начали выходить, и он взял свою коробку с вещами. Затем, согнувшись, ибо навес был низок, Около медленно вышел на нос лодки и ступил на землю Сологи, где живет Сейту. Самый Большой.
Около стоял на земле Сологи, стараясь взглядом проникнуть в густую ночь, и в эту минуту над ухом его раздался шепот, от которого он вздрогнул.
— Я не забыла беду, что пала меж нами. Ты еще обо мне услышишь.
Прежде чем Около понял, в чем дело, тень женщины, крепко державшей за руку тень девушки, скользнула в ночь, в черную ночь, черную, словно дно печного горшка. Около смотрел в то место, где женщина и девушка слились с ночью, исчезли в ней, как капля воды в реке, и в эту минуту над ухом его раздался голос, от которого он вздрогнул опять.
— Ты Около? — спросил голос.
— Да. А кто ты? — спросил удивленно Около.
— Нас послали тебе навстречу.
— Мне навстречу? Кто вас послал? В Сологе я никого не знаю.
— Не старайся увидеть корень дела.
— Вы не ошиблись? Вы не принимаете меня за кого-то другого?
Голос хихикнул:
— Мы отведем тебя туда, где ты сможешь найти суть. — При этом от тьмы отделились две глыбы тьмы, они схватили Около за руки и толкнули в ночь, черную-черную, словно дно печного горшка.
Сквозь черную-черную ночь Около шагал, спотыкался, шагал. Его сердце было домом, в котором воры перевернули стулья, распотрошили подушки, раскидали бумаги по полу. Около шагал, спотыкался, шагал. Глаза его закрывались и открывались. Закрывались и открывались, ожидая увидеть свет, но не было света в черной-черной ночи.
И наконец ночь, черная-черная, словно дно печного горшка, вошла в его сердце и, овладев его мыслями, выбросила их наружу, где ночь была черней черноты. И Около шагал, спотыкался, шагал с пустым сердцем, в котором вместо мыслей была черная-черная ночь.
Когда Около пришел в себя, он лежал на полу, холодном-холодном полу. Он раскрыл глаза, чтобы видеть, но ничего не увидел, ничего. Ибо тьма была злою тьмой и ночь вокруг была черной-черной. Около неподвижно лежал в темноте, окружен темнотою, и перебирал в своем сердце мысли. И мысли вновь раскрыли его глаза, но увидел он только каменную темноту. Эти мысли коснулись его ног, но ноги не повиновались. Ноги были тяжелые, словно лодка с песком. Его мысли в сердце взлетели во тьме сердца, как напуганные птицы, которые мечутся туда-сюда без приюта… И тогда взлетевшие мысли коснулись его руки, но казалось, рука ему не принадлежит.
Около лежал на холодном-холодном полу, бессильный и мягкий, словно лопнувший воздушный шарик. Около лежал и смотрел в каменную темноту, лежал и смотрел.
Годы и годы лежал Около на холодном-холодном полу, глядя в каменную темноту. И вдруг он увидел свет. Он позвал свои ноги что было силы, и ноги послушались. Он позвал свои руки, и руки послушались. Не сводя глаз со света, он встал и пошел к свету. Он двинулся к свету, и свет отодвинулся. Он двинулся к свету быстрее, и свет быстрее подался назад. Около побежал, и свет побежал. Около бежал, свет бежал. Около ударился головой о стену. Он протянул руки вперед и коснулся стены. Пальцы его ощутили выбоины и выступы. Около пошел боком, как краб, не отрывая пальцев от стены, от выбоин и выступов, выбоин и выступов в каменной темноте, и вдруг его ноги на что-то наткнулись. Около остановился, коснулся руками того, обо что споткнулся, и похолодел. Стук его сердца отражался эхом от каменной темноты, его голова распухла. И все же он не оторвал пальцев от того, обо что споткнулся, пока пальцы его не нащупали двух впадин. Он быстро отдернул руки и побежал прочь. Он бежал и падал, бежал и падал, спотыкаясь о то же, обо что недавно споткнулся, и бежал, ударялся о стену и падал. Он снова бежал и вдруг остановился. Он увидел перед собой свет. Он пошел к нему крадучись, как охотник, подкрадывающийся к добыче. И когда он был рядом со светом, он рванулся вперед.
Около стоял среди бела дня на улице и дико вращал глазами. Он стоял и смотрел и туда и сюда. Так он стоял, а вокруг него двигались толпы: гудели машины, люди кричали, люди умирали, женщины рожали, нищие попрошайничали, люди торжествовали, люди плакали, люди смеялись, политиканы с деланными улыбками агитировали за себя, священники строили храмы, люди сомневались, люди женились, люди разводились, священники сгоняли молящихся, люди надеялись, надежды разбивались, как тарелки на бетонном полу. Так Около стоял и смотрел на толпы, шагавшие мимо него, пока не увидел полисмена. Полисмен приближался к нему ногами, которые не касались земли, и смотрел на него глазами, которые ничего не видели. Около подошел к нему и начал ему рассказывать. Брови полисмена опускались к носу и поднимались к козырьку фуражки. Рот полисмена стал твердым, как камень. А когда Около закончил рассказ, полисмен улыбнулся, ободряюще улыбнулся, и достал записную книжку.
Твое дело — большое дело, — сказал полисмен и достал карандаш, огрызок карандаша со следами зубов. — Но хозяин дома, о котором ты говоришь, тоже большой человек, — сказал полисмен, поправляя ремень. — Ты из какого племени? — спросил он Около.
— Племя тут ни при чем.
— Ты новичок в Сологе? — невозмутимо спросил полицейский.
— Да, я приехал сюда лишь вчера.
— Ого, значит, ты новичок, по какому же делу ты прибыл?
— Я прибыл сюда лишь вчера-вчера, в четверг, пятнадцатый день июля, и меня затащили в тот дом.
Полисмен нахмурился, надул губы, достал календарь и проверил число. Он ткнул в число коротким своим пальцем и попросил Около следовать за ним. Он остановился за углом.
— Здесь нам никто не помешает, — тихо сказал полисмен. — Я человек закона, но твое дело против большого человека такое большое дело, что я должен все как следует записать. Ты говоришь, ты приехал вчера?
