Юрий Алексеев - Алиса в Стране Советов
Гавана лётчикам чрезвычайно понравилась. Но их повезли куда-то дальше, в пригород, что тотчас же пробудило волнения. Вечные странники по гарнизонным выселкам, они знали, насколько, скажем, Курск от Куеды отличается, и что за житьё в местах, где кончается асфальт. И даже то, что их догнал и следом пошёл «кадиллак» со старшими офицерами, дымившими дарёными в посольстве сигарами, лётчиков не успокоило.
К изумлению им всё же пришлось убедиться, что асфальт, то есть бетонка американская, на Кубе нигде не кончается, и доставили их не в какой-то барак усиленного питания, а в шикарный, хотя и с собачьим названием «Колли» район партийно-правительственных, как им причудилось, дач, не упрятанных почему-то за глухой забор.
Кислая морда Мёрзлого и то расплылась, не удержалась. Про остальных и говорить не приходится. А тут ещё обомлелых спецов встретил лично сам Команданте, и начались вообще уже сны Шахерезады — сказка за сказкой и каждая гуще прежней. Великолепный Команданте предложил вниманию прибывших офицерский клуб с ночным баром и биллиардом, где расторопный Иван совершенно покорил сердца кубинцев, уложив за шесть минут все шары, нумер за нумером, в уширенные чикагские лузы. Затем проследовали в открытый бассейн с невеликой вышкой и опять же баром, где выпивон, для неутруждения пловцов, подавался скользмя, на оттолкнутых с берега досках. Но вершиной сюрприза стала краткая речь помощника Команданте со ступенек многодверного на отшибе здания, притенённого здешним плющом: «А туточки, компаньерос, к вашим услугам предполагается пти-бордель. Безотказность и чистота гарантируются народным правительством!».
С делового разгона опытный обер-толмач, речевой денщик генерала Марчик по-русски добежал до «борделя» и на пороге этого вредного слова спотыкнулся, покосился на иммунного, так скажем, Лексютина и суетливо докончил:
— К услугам то, что вам не нужно да и не хочется…
— А что не нужно-то? Чего не хочется? — вздорно загомонили приезжие, обнаруживая способность зажраться и развитый вкус к запретному, на что из-гибчивый Марчик дико раскашлялся и ухватился ангинно за горло, давая всяко понять, что дальше труд его невозможен.
И тогда Иван сделал первый шаг к своему изгнанию. Отпихнув плечом своего кровного с институтских времён врага Мёрзлого, надрывавшегося «Nos innecesario, somos sovieticos!»[13], — он выдвинулся вперёд и речь помощника перевёл как есть. Дословно.
И враз наступила мёртвая тишина. Живьём было слышно лишь флаттерное биение сердец, надолго разлучённых с гарнизонными жёнами: баба с воза — взлетать легче, как наставляет устав интер-беретчиков. Однако порушило тишину не «ура», что было бы неприличным, но естественным, а недовольное, какое бывает, когда берлогу оглоблей тревожат, сопение генерала Лексютина:
— Ну, спасибочки, комарады, — сказал он надменно. — Наши люди приехали за сто вёрст сюда не е…ться, а в…ать так, чтобы лоб мокрый был. Ты не стесняйся, Марчик, так в лобешник и переведи!
Легко сказать — в лобешник! Генеральские шутки тем и сильны, что переводу не поддаются. И потому афористичную мысль Лексютина Марчик изложил упрощённо, отжавши сок: «Кхм, приехали… но свальный грех не любим. Воздержание стимулирует труд, чтобы взмокнуть каждый сам по себе…».
Помощник и Команданте были опешены такой новостью. Они всегда считали советских людей сторонниками коллективного пользования, и теперяшняя склонность к похождениям персональным, одиночным — иначе они отказывались что-либо понять — кубинцев, как истинных ходоков-кабальерос, приятнейше удивила.
— Bueno![14] — сказал Команданте.
— Ещё бы! — сказал генерал.
И оба остались чрезвычайно довольны, что не дали друг друга надуть, раскусили прекраснейшим образом.
— Абзац, господа офицеры, — подвёл черту под договором высоких сторон Иван. — За биллиардным столом усадят президиум, а в барах будут «Красную Звезду» подавать напополам с «Патриотом».
Зря, конечно, он так в сердцах. Господа офицеры и без того поугрюмели, вдрызг расстроились. Что же до майора Кузина, имевшего опыт корейской войны и снискавшего там прозвище Камикадзе, то описать его гнев и передать слова, какими он генерала аттестовал, невозможно, поскольку у читателя дома могут быть дети хорошего поведения и бабушка, воспитанная на Беранже.
Огорчённых лётчиков развели по квартирам, и группе, куда Иван попал, достался укромный, в два этажа особняк, где настроение поселенцев резко улучшилось. Резная, в стиле конкисты мебель, краснокожие кресла, китайский фарфор и «Стэнвей» — это так, пустое. Насухо наболтавшихся в океане десантников прежде всего пленил умопомрачительный бар, коллекция эдак бутылок на двести с мудрёными пробочниками разной конфигурации. То есть и штопора визитерам не требовалось — приготовлено, откупорено, просим отведать. Да и в том, что это трофей, не оставалось сомнений. Дорогие меха в распахнутых настежь шкафах — буржуазия мёрзнет и в тропиках — непочатые коробки сигар, разбросанные по полу пластинки — всё говорило о стремительном наступлении революции и торопливом бегстве хозяев распутной жизни, не успевших толком выпить на посошок, посидеть грустно на чемоданах. Внезапность — мать успеха, и по завету Кропоткина, шнапс — первый приз победителей, что сразу скумекали и Иван, и Кузин, и Чанов, и Толякин, и даже Славушкин.
— Стеклодувы, вперёд! — командно распорядился Кузин.
— Не трогайте! — загородил бутылки руками Мёрзлый. — Оно врагами отравлено…
— Кем? Помещиками и капиталистами? Мировой буржуазией? — с нарастающей яростью заговорил Иван. — Ну, будь по-твоему, верный ленинец! Я пять лет терпел твой надзор в институте и теперь объявляю дуэль…
— Какая к чёрту дуэль до выпивки? — возмутился бывалый Кузин. — Давайте поближе к делу, а уж потом…
— Оно и будет ближе, — перебил с обещанием Иван. — Станьте судьей-секундантом.
И наугад выставил на распивочный стол три разномастных бутылки:
— Ну, выбирайте, Мёрзлый, какая отравлена? Ваш выстрел первый.
— Все с ядом, я же сказал, — отшатнулся тот с омерзением.
— Прекрасно! — молвил Иван. — Значит, в гусарскую рулетку играем — смертельный исход предрешён. Секундант Кузин, не поленитесь меня на тот свет отправить, налейте на выбор из любой…
Сколь ни пришлась по душе такая забава лётчикам, они всё же насторожились. Игра, как им показалось, обретала опасный оттенок. Но Кузин был не из тех, кто способен отступать, пятиться. Сбитый как-то в Корее, он, по живому свидетельству, всё одно с парашюта из пистолета обойму в американца выпустил, надеясь с «Фантомом» расквитаться. И потому, Ивану стакан набулькав, он только сухо осведомился:
— Глаза завязать?
— Ну вот ещё! — отказался Иван. — При удачном исходе они сами сомкнутся. Приготовьте лучше запить на случай промаха… Да нет, Кузин, вон той содовой, с белой наклейкой.
И медленно, будто прогорклый мёд, стал заглатывать виски под наблюдением четырёх пар заинтересованных глаз, теплившихся надеждой. Пятая, обозлённо-напуганная, тоже теплилась, но надеждой плохой.
— Ф-фу, но вот и всё! — сказал Иван, перевернув стакан вверх донышком.
— Ха-ха! Наша взяла! — вскричали свидетели, на бар наваливаясь, причём красавчик Толякин успел для форса вооружиться коктейльной соломинкой.
— Господа, имейте терпение! — властно попридержал штурмовиков Иван. — Может, тут не циан, не кураре, а что послабее. Дуэль не окончена, — и к Мёрзлому персонально: — Пётр Пахомович, соблаговолите пулю выбрать… Какая бутыль вам больше глянется, а?
— Никакая! — взвизгнул не своим голосом Мёрзлый. — Я зарок после Монтевидео дал и вообще, и вообще…
И осёкся, залился краской стыда.
— Секундант Кузин, — в том же вычурном тоне продолжил Иван, — не посчитайте за труд отыскать ночной горшок и до выстрела посадите на него моего визави. Надо быть снисходительным к слабости дуэлянта. — И к Мерзлому в тоне невинности: — Если позволите, я товарищам объясню насчёт Монтевидео.
— Не надо! — покраснел ещё гуще Мерзлый. — Я… я сам… из твоей бутылки… у меня семья намечается…
— Семье напишем, не бойся, «исполнив долг» и всё такое, — заверил Кузин и шахматно пододвинул Мёрзлому непочатую бутылку «Гордонса» с клыкастым волком-душителем на этикетке.
— Нет-нет, зачем же добром разбрасываться! — заюлил Мёрзлый. — Это вам самим пригодится, товарищи. Я лучше остатки допью.
— Ну, ты артист! — подал нежданно голос Славушкин, голубоглазый увалень наземной службы. — Может, тёмную ему, а? Одеял навалом…
— И напишем «утонул в ванной с бабой», — допояснил оружейник Чанов, короткорукий, крепенький, похожий на жука-дровосека.
— Не трогайте одеяла казённые, я просто нервный, товарищи! — мелко задрожал Мёрзлый. — Я… я отравлюсь, отравлюсь, если вам так желательно, но…но чтобы Лексютин потом не узнал.
