Евгений Лесин - По Кабакам и Мирам
– Не мешало бы выпить, – хрипит Лесин.
Из бассейна имени бассейна «Москва» доносятся радостные крики купальщиков и довольные стоны купальщиц, брызги летят во все стороны. А чуть правее, какой-то переулочек кривой виднеется, и по нему никто не бежит, никто не отжимается рядом, и атлетически сложенных милиционеров не видно. Только десяток плакатов и указателей: «Если упал – отжимайся, сволочь», «Бегом от инфаркта к инсульту», «Велосипед – спортивный снаряд, а не средство передвижения», «Не болтай у спортснаряда, болтун – находка для неспортивного гада» и так далее. А чуть в глубине – подозрительно знакомая дверь, вроде как у пирожковой. Подползли мы поближе (идти уже не могли – ноги по самые груди отнялись, руки еле слушаются, голова, впрочем, ясная – и это особенно страшно) – а над пирожковой вывеска болтается, криво гвоздями прямо к кирпичной стене прибитая. Последние буквы спортсмены на снаряды растащили, только следы от них остались, что ж, читаем, что осталось: «Пирожки горя». Даже на ноги поднялись, так нас эта надпись очаровала.
– Ну, если у них тут спорт – счастье, то я за пирожки! – говорит Лукас и уверенно открывает дверь. – Ну-ка, несите нам сюда ваши пирожки!
Внутри – душно, накурено, пахнет перегаром. По стенам висят свастики. За стойкой бара стоит Гитлер и радостно нам улыбается.
– Шнеллер, шнеллер, рашн швайн! Идите сюда, гости дорогие! Я вам сейчас пирожков горяченьких с канцерогенами дам, и булочек с калориями, да маслеца с холестеринами, потом ещё водки с алкоголями и сигарет с никотинами!
– Да кто ж ты такой, благодетель наш? – промолвили мы.
– Я – фашистская сволочь, – охотно представился бармен, – Занимаюсь геноцидом русского народа в сети антиглобалистских забегаловок! Спаиваю, на наркотики подсаживаю, СПИДом заражаю – как придётся. Добро пожаловать! Сейчас я вас буду кормить некачественной пищей! Генетически модифицированной кукурузки не желаете ли?
– Для начала – водки! – рявкнули мы, осмелев.
– О, пожалуйста. Вам, конечно, спирт «Экстра» по душе?
– «Люкс» давай, сука! – стучим мы кулаками по стойке бара.
– А, ну понятно, технический, значит, – коварно хихикает фашист и ставит перед нами поднос с нижней половиной графина (видно, что сам только что ему верхнюю половину отбил и осколков в водку насыпал). Рядом и рюмки покоятся – вымазанные толстым слоем микробов и бактерий.
– Сейчас ещё пирожки с куриным гриппом будут! – посулил этот сволочуга и, похабно виляя задницей, удалился на кухню.
– Вот идиот! Микробов только зря переводит! – жалостливо вздохнула Лукас, бережно вытирая рюмки белым носовым платком. – Они же, бедненькие, от водки все повымрут!
Лукас вообще очень любит братьев наших меньших – чем меньше, тем лучше. Потому что большие братья (медведи, волки, зайцы и другие) могут наброситься и укусить прямо зубами. А это больно.
Пока фашист стряпал нам пирожки с холестерином и птичьим гриппом, мы успели допить бутылку, умыкнутую в истинно православном кабаке, закусить блинами с красной икрой из тайного заведения борцов с питерским игом, да и пошли восвояси. По дороге ещё прихватили из холодильника пару бутылок с водярой – в качестве компенсации за моральный ущерб.
– Что ж вы так быстро, рашен швайнен? – неслось нам в след, – Может быть, вам с собой холерных палочек завернуть?
– Некогда! – строго ответили мы и вышли на улицу. Поганых датчиков, вяло бьющих током, на нас почему-то уже не было.
Глава восьмая.
Станция метро «Гестаповская»
Но лучше бы на нас датчики остались, честное слово. Еле от танка увернулись, перебежали на другую сторону улицы, и угодили в лапы к военному патрулю!
– Где нашиффка? – с немецким акцентом спросил старший по патрулю.
– Вы о нашивке? – тянет время Лесин, а Лукас по сторонам зыркает, подсказку ищет. Мимо как раз конвоиры со свастиками группу молдавских рабочих на какую-то стройку века гонят. На одежде у рабочих – синие квадратики нашиты. А у некоторых – зелёные. Так вот тех, которые с синими квадратиками, конвоиры бьют в два раза реже – то есть, через каждые четыре шага, а не через два, как тех, которые с зелёными.
– А мы одежду в химчистку сдали, там нашивки нам забыли обратно пришить! – говорит Лукас.
– Где прашашный? Фамилие? Штрассе? – строго спрашивает патрульный. – Расстрельную команду вышлем!
Тут, на наше счастье, один из строителей, не выдержав побоев, набросился на конвоиров, троих загрыз зубами, четверо убежали, наложив в штаны, последний, восьмой, умер на месте от страха. А прочие рабы так и продолжали брести вперёд.
– Свобода, братья! – закричал бунтовщик.
– Я теппе тамм сфопотта! – меланхолично заметил патрульный, оттолкнул нас в сторону и достал револьвер. А мы, пользуясь случаем, побежали вслед за конвоирами, успевшими удрать от озверевшего рабочего. По запаху бежали.
Изнурённые спортом, отстали, конечно. Идём по Белокаменной. Переулок Геббельса, площадь генералиссимуса Власова, Роммелевский тупик, Гитлеровский проспект, 1-я улица Эсэсовцев, 2-я улица Эсэсовцев, 3-я… Когда дошли до 28-й – считать перестали. Тем более, что метро увидели. Станция «Герман-город».
– Переход, надо думать, – ярится Лукас, – на станцию «Гестаповская».
И вдруг – грохот, вопли повсюду: шахиды, шахиды! Шахиды еврейские! Спасайся, кто может.
Народ мимо нас валит в панике, а мы у схемы метро стоим, обалделые. Схема вроде знакомая, только названия другие. «Герман-город», «Гауляйтерский мост», «Шиллеровская», «Путчевская», «Улица 1933 года», «Беговая» (почему-то не переименовали – видимо, и ипподром на месте остался), «Ремовская» (ага, видать не было Ночи длинных ножей, потому и победили, гады), «Июньское поле» (небось, 22 июня отмечают), «Бейжидовская», «Тушинская стена». И всё. Конец. Ни «Сходненской», ни «Планёрной». Пусть бы даже с другим названием, но станции-то должны вроде быть.
– А скажите, геноссе, после «Тушинской стены» станций нету, что ли? – спрашиваем у пожилого полицая.
– Есть, конечно, – отвечает, выдыхая перегар, служитель орднунга. (Мы, понятное дело, потому и подошли к нему, что перегар учуяли: хороший, решили, человек, хоть и фашистам служит). – Есть, как не быть: «Тушинская стена» опять же, «Великотушинская», «Сходненская», «Планёрная», «Красногорская», «Дедовская», «Волоколамская» – много станций, всех не упомнить.
– А почему их на схемах нет?
– Другая страна, ясное дело. Великотушинская Монархическая Республика имени Царя Дмитрия. Вы что, не знаете?
– Мы из Лодейного Поля понаехали, – оправдывается Лукас, – До нас только вялые отголоски ваших событий докатываются. У нас народ другими вопросами интересуется: деревенские мы!
– То-то я смотрю, в очках оба и выпимши уже, – ласково улыбнулся фашист.
– Ну так чего там с моим любимым Тушином? – капризничает Лесин.
– А, Великотушинская республика-то? Ну как же, ещё в 41-м, когда немцы Москву брали, первый десант в Тушино высадился. Тушинские мужики тевтонов в Сходне утопили. Москву немцы взяли, а Тушино не смогли. Когда мирный договор с американцами о переделе Европы подписывали, янки специальным пунктом провели требование, чтобы объявить Тушино вольным городом. Ну а тушинцы, видимо, вспомнив 1612-й год, провозгласили себя Великотушинской Монархической Республикой имени Царя Дмитрия. Она аж до самого Волоколамска тянется, даже чуть дальше, до станции метро «Шаховская». Там, правда, поговаривают, стремно – банда Мартина и Куулыненна орудует – «Рабочий порядок». Никого не боятся, насмехаются над нами. Ограбят какого-нибудь бедолагу и говорят ему: утром ещё наведаемся – и отомстим. Некоторые верят и стреляются от страха. Совсем эти гады озверели, даже и в эРэФ – Россия Фашистская, так мы теперь называемся, если вы не забыли – наведываются порой. На каждом углу портреты висят и плакаты. «Смерть Мартину, жидовскому убийце и бей Куулыннена, позор финского народа!». Недавно вот Мавзолей фюрера пытались взорвать, сегодня вагон на «Герман-городе» подожгли. Бандиты, что и говорить. Хотя… – и он покосился на бутылку, торчавшую у Лесина из-за пазухи.
– А что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – предложил предупредительный Лесин.
– Ну, угости.
В самом деле – неплохой он оказался мужик, по дороге от трёх конвоев нас спас, дескать, это мои рабы, я их на прогулку вывел, а теперь веду обратно, на цепь сажать. Конвоиры, конечно, за доброту его пожурили, но – ничего не поделаешь. Каждый со своими рабами поступает так, как ему подсказывает совесть.
Сидим, значит, у Адольфыча в бытовке, распиваем, о жизни под немцем калякаем.
– Меня вообще-то Петровичем звать, – откровенничает он, – но тевтоны установили тут Новый Орднунг, всех переименовали. Кого в Адольфа, кого в Ганса. Я теперь не Пётр Петрович, а Ганс Адольфович.
– А почему не Ганс Гансович или Адольф Адольфыч? – интересуется Лукас и закуски себе побольше подкладывает.