Патрик Рамбо - Кот в сапогах
— Господа ожидают вас уже более часа.
— Проклятье! Совсем забыл — это же наш милейший Тальен! Он явился не один, не так ли?
— Тут еще живописец со всем необходимым для работы.
— Ну да, ну да…
— Поспешите, друг мой, — сказала мадам Делормель.
— Мне — спешить? Если они меня дожидались до сей поры, значит, я им нужнее, чем они мне. Я имею большой вес, Розали.
Весил он и впрямь изрядно, не только в фигуральном смысле, но и буквально. Ставя на ступеньку свою толстую ногу в лакированном башмаке, он вздохнул:
— Боюсь, Розали, что я малость переел.
— И перепил.
— Похоже на то…
Лакей помог ему подняться на собственное крыльцо и войти в просторный вестибюль первого этажа, смахивающий на магазин. На комодах штабелями громоздились головы сахара, рядом высилась стена из бочек, лежали стопки картонных коробок, из которых торчали какие-то кружева. Тальен и художник Бойи, взлохмаченный, но затянутый в узкий серый редингот, терпеливо ждали приема. Первый сидел на двухколесной тележке с черносливом, второй разглядывал турецкую трубку жасминового дерева, которую взял из коробки с ей подобными.
— Я опоздал или это вы явились прежде времени? — не без развязности обратился к ним Делормель. — Что вы хотите! За столом у Барраса невозможно перекусить за десять минут!
— К вашим услугам, — художник отвесил поклон.
А Тальен промолвил:
— Хочу предложить вам славное дельце, Жан-Матье.
— Отлично. Пройдемте в гостиную, нам будет удобнее потолковать там.
Впрочем, гостиная первого этажа, как выяснилось, была загромождена не меньше вестибюля. Под потолком, расписанным амурами и голубками, между четырех шкафов, поставленных спина к спине, были втиснуты с полсотни зеркал. Золоченые консоли и порфировые вазы, наваленные в беспорядке, скрывали камин. Делормель плюхнулся в кресло, обитое гобеленом, и, в то время как лакей надевал на него домашние туфли, стал объяснять художнику, чего именно он от него хочет:
— Видите на стене эти портреты?
— Разумеется, сударь. Похоже, фамильные.
— Так и есть.
— Вон тот рыцарь с орлиным взором — один из ваших предков?
— Увы, нет. Эти портреты я прикупил у торговцев с набережной, однако хочу, чтобы вы присоединили к ним мое собственное изображение, причем в такой же примерно позе.
— Так получится правдоподобнее, — с усмешкой обронил Тальен.
— Мне того и надо.
— Легче легкого, — заверил живописец. — У вас интересная физиономия.
— Сколько времени это займет?
— Два часа позирования.
— И будет сходство?
— О, вы скажете: «Это не портрет, это зеркало!»
— В добрый час! Сколько?
— Шестьдесят ливров.
— Пустячок!
— В звонкой монете.
— Само собой, ассигнаты уже стали дешевле бумаги, на которой их печатают.
— И когда я смогу приступить?
— Незамедлительно.
Художник приготовил холст и краски, показал своей модели, каким образом надлежит сесть, чтобы оказаться лицом к свету, льющемуся из огромных окон, распахнутых в сад. Таким образом, Делормель, спрашивая Тальена, какого рода дело привело его сюда, уже старался не шевельнуться.
— Целая гора мыла.
— Хе-хе!
— Торговец прохладительными напитками, который промышляет и мылом, требует за него весьма разумную сумму, но…
— Но надо оплатить вперед.
— Вы угадали.
— Кому же мы его перепродадим, это мыло?
— Покупатель у меня уже есть. В Рейнской армии. Он согласен заплатить вчетверо против нашего вложения.
— Недурно!
Их успели оценить в компании Уан, что на левом берегу Сены, занимающейся военными поставками, в том числе продовольственными. Тальен уже стал признанным специалистом по мылу и хлопковым колпакам.
По-прежнему сидя без движения, Делормель приметил в глубине комнаты свою супругу. Дама зевала.
— Господин живописец, вы придете сюда еще раз, чтобы написать портрет мадам Делормель. Я бы хотел, чтобы она была представлена в образе нимфы.
— Нимфы, да-да, это напрашивается, — подобострастно подхватил мазила. — И на фоне сельского пейзажа.
— Мой сад подойдет?
— Вполне.
— Я завтра прикуплю статуй или разбитых колонн, чтобы подчеркнуть античный колорит картины.
— Великолепно!
— А эта композиция, она будет, как и мой портрет?
— Виноват, не понял.
— Те же шестьдесят ливров?
— Сто.
— Настолько дороже, чем запечатлеть меня?
— Это неизбежно, ведь фон придется выписывать тщательнее.
— Пойду отдохну, — со вздохом обронила мадам Делормель, которой наскучила эта торговля.
— Ну да, — буркнул супруг, храня позу. — Тогда ты будешь лучше выглядеть на сегодняшнем вечернем балу в Ганноверском павильоне.
Мадам Делормель выскользнула на широкую лестницу. Она была далеко не так утомлена, как старалась показать; когда взбегала по лестнице, ее поступь с каждым шагом становилась все легче. Чтобы идти быстрее, она задрала свою воздушную тунику до колен, так что стали видны три серебряных браслета на левой щиколотке и сандалии, ремни которых изображали змей. В коридор третьего этажа она уже почти вбежала, постучала раскрытой ладонью в одну из украшенных барельефами дверей, которые Делормель прихватил при разграблении какого-то дворца, и отворила ее ранее, чем кто-либо откликнулся.
— Розали, где ты забыла своего жирного супруга? — спросил Сент-Обен, в то время как его друг Дюссо помогал ему повязать замысловатый галстук.
— Он торгуется с Тальеном насчет мыла и даже не может пошевелиться — позирует художнику. Время у нас есть.
— У тебя — да, — сказал Сент-Обен, обхватывая ее обеими руками за талию, — но не у нас.
— Так ты сегодня вечером не придешь в Ганноверский павильон?
— Никак невозможно! В «Амбигю-Комик» дают спектакль, высмеивающий нас. Мы должны там быть, чтобы его сорвать.
— Раздавая тумаки, ты можешь и схлопотать их.
— Нас много.
— Мой дорогой Сент-Обен, — сказал Дюссо, являя пример деликатности, — я подожду вас в карете.
— Я скоро…
Делормель предложил молодому человеку, с которым он свел знакомство в день ареста Робеспьера, комнату в своем особняке. Движимый чем-то вроде отеческой приязни, он выхлопотал ему и должность: красивого почерка оказалось достаточно, чтобы его приняли на службу в Комиссию по планам военных кампаний. Сент-Обен туда и носа не казал, не считая дней выплаты жалованья. Что до Розали, Делормель нашел ее — можно даже сказать, «приобрел», — листая «Брачный указатель», газету, выходившую по вторникам и пятницам, по которой выбираешь себе спутника жизни по объявлениям, наудачу, как в лотерее.
Первого же визита Розали оказалось достаточно: Делормелю захотелось покрасоваться об руку с очаровательной супругой; итак, он выводил ее в свет, а на прочее плевал. Может быть, его даже устраивала связь жены с Сент-Обеном, которую она поддерживала, не таясь, ведь она выглядела такой веселой между двух мужчин, которых любила на разный манер: одного ради наслаждения, другого из-за денег.
Перед колоннадой у входа в «Амбигю-Комик» было не протолкнуться от множества шикарных карет и лошадей. Станислас Фрерон, мгновенно узнаваемый по своему белокурому парику, женственной повадке и бледно-голубому костюму, полы которого хлопали его по икрам, шел, пробивая себе дорогу среди густой толпы буржуа и простолюдинов, столпившихся на крыльце и у кассовых окошек. Его сопровождали молодая женщина с волосами, зачесанными наверх и скрученными узлом, скорее раздетая, чем одетая, наподобие Дианы-охотницы — в короткой прозрачной тунике, — и маленький сухощавый человек без возраста, но, пожалуй, молодой, чей угрюмый вид, плохонький редингот и трость, которую он держал, словно шпагу, побуждали других зрителей сторониться. Стало быть, Фрерон пригласил генерала Буонапарте и потаскушку на «Безумие дня» — комедию, о которой в Париже было много разговоров, хотя никто ее еще не видел. В фойе, где они условились встретиться, мюскадены замахали своими утяжеленными тростями, радостно приветствуя Фрерона, а когда он повлек своих гостей на лестницу, ведущую к ложам, затянули «Пробуждение народа», нечто вроде «Антимарсельезы» на музыку Гаво:
Всем виновным в злодействах отныне — война!
Им живыми от нас никогда не уйти!
Им придется за все расплатиться сполна —
Их настигни, о, друг мой, и всем отомсти!
Буонапарте вошел в ложу вслед за Фрероном и его подружкой. Трехъярусную люстру только готовились зажечь и поднять на цепях к потолку, но свечи рампы уже горели, как и канделябры на авансцене. Зала наполнялась публикой: буржуа и кое-кто из мюскаденов — в ложах, народ в партере, и все это кудахчет, обменивается приветствиями, да уже и перебранки затевает.
