Ирина Анненкова - Обманы зрения
Ада и с Марьяной умудрилась подружиться.
Вернувшись из очередной загранкомандировки на побывку на историческую родину, обычно равнодушная к личной жизни брата старшая сестра очень быстро нашла общий язык с его новой женой. Даже в гости зачастила. А жена всю родню упорно привечала, что-то там всё бубнила про «семейный круг».
— Вот всем ты молодец, Адка, — приговаривала зараза Марьянка, с аппетитом уминая очередные «семейные пироги», — только вот что ты в братце моем нашла? Он ведь шизофреник настоящий. Мания величия и навязчивые идеи в одном флаконе — практически как шампунь и бальзам — ополаскиватель! — с возрастом характер сестрицы явно стал портиться.
Ада дипломатично отмалчивалась и гадкие темы не поддерживала, уводила разговор в сторону. Петька скрипел зубами от злости, но скандалить не решался — боялся Марьянкиного длинного языка, — и лишь с нетерпением ждал, когда же зять Борис опять увезет жену куда-нибудь подальше.
Как и Марьяна — и, скорее всего, не без ее влияния! — Ариадна ну совершенно не прониклась идеями благородного графского происхождения. Открыто не язвила, конечно, но даже от разговоров на эту аристократическую тему аккуратно уклонялась. А Петьке ее помощь в этом вопросе была бы ох как нужна!
С некоторых пор граф озаботился важным и серьезным вопросом вступления в Дворянское Собрание. Он повадился ездить в солидное здание на Варварке и общаться с товарищами по голубой дворянской крови. В Департаменте Герольдии с ним беседовали довольно благосклонно, однако, для зачисления в вожделенную организацию почему-то потребовалось неприличное количество бумаг и бумажек, подтверждающих графские корни.
Бумажек отчего-то не сыскалось…
Мать отводила глаза и утомленно пожимала плечами, отфутболивая сына со всеми вопросами к папочке.
Папочка, старый партизан, на вопросы не отвечал или отвечал, но грубо. Привык, конспиратор, к тому, что в доблестной Советской Армии за дворянство можно было не то, что генеральских погон лишиться — голову сложить. Вот всю жизнь и косил под пролетария. В роль вошел — просто блеск!
А потом папашка и вовсе помер — и пришлось Петьке копаться во всём этом деле самому. Так хоть была слабая надежда, что сообразит родитель — не тридцать седьмой год на дворе, да, глядишь, и расколется. Не раскололся.
Чернышев-fils неутомимо писал заявления в союз братьев-дворян и, чихая от пыли, копался в отцовских бумажках.
Толку чуть.
Заявление приняли «условно», вежливо попросили каких-нибудь документов. Посоветовали, в каких архивах можно поискать, бюрократы. И только-то! Архивы Петька сразу невзлюбил и копаться в них себя заставить не сумел. Не царское, скажем прямо, это дело… Словом, время шло, а дело не сдвигалось с места ни на миллиметр.
Петьке никак не верилось, что не возможно как-нибудь обойти дурацкие правила — человека благородного и так сразу видно! Да и фамилия за себя говорит сама!
Однако, в Дворянском Собрании почему-то придерживались иного мнения.
Петькина не подкрепленная бумагами настойчивость встречала убийственно вежливый отпор, а один вредный старикашка из какого-то захудалого, но документально оформленного рода, назвал графа «полупочтенным господином» и присовокупил что-то ехидное, вроде «не одну собачку Жучкой звать». Вот ведь крыса!
И в этой не простой, прямо сказать, ситуации, от жены не было ни проку, ни помощи. В архивы ездить ей, видите ли, некогда, работает она! Собрание с мужем посетить — тоже времени нет, да и пустое всё это, суета!
Словом, сплошное разочарование.
Другой бы на Петькином месте давно развелся. Может же человек ещё разок ошибиться, в самом деле! Но не тут-то было. Граф даже думать об этом не хотел. Беда была в том, что он истово желал именно её — свою жену. Не то, что он был ей неукоснительно верен — это уж чересчур! Но мысль о том, что она достанется кому-то ещё, была для Петьки невыносима. А главное, не удастся тогда подчинить, сделать послушной своей воле эту сдержанную, невозмутимую женщину.
— Ну, а дальше-то что? — поинтересовался муж, тем временем протиснувшийся на своё место и приступивший к клубничному йогурту — с творожком уже было покончено.
— А дальше возбуждается уголовное дело по факту дорожно-транспортного происшествия, — чуть спокойнее сказала Ада. — Если Юрку осудят, то он сядет в тюрьму. За непредумышленное убийство, или что-то вроде. Но возможен и другой вариант.
— Какой это?
— Мы платим — и дела не будет.
Петька оторвался от йогурта и сосредоточенно уставился на жену.
— То есть как не будет?
— А так — замнут, оформят как вину пострадавшего, или, может, ещё как-нибудь… Я толком пока не поняла. Но, как ты сам понимаешь, делать это всё надо в темпе.
— И сколько хотят?
— А хотят они много, — вздохнула Ада. — Тридцать пять тысяч долларов.
Реакция Петьки была сопоставима с эмоциями человека, вдруг узнавшего, что в его личный огород летит невесть откуда взявшаяся атомная бомба. Лицо его сильно покраснело, длинные щеки затряслись, желтоватые глаза выкатились из орбит. Довольно долго он не мог вымолвить ни слова, а только всплёскивал руками и раскрывал и закрывал рот, из которого доносились только отдельные, между собой мало связанные, звуки. Ада даже испугалась, не хватил бы его удар. Но дар речи всё-таки вернулся.
— Сколько?…Тридцать!…Пять!… Тысяч!… Да ни за что!… Мальчишка!… Паршивец!…- на лбу выступили мелкие капли пота, голос срывался на визг, он тяжело и хрипло дышал. Потом вдруг затих, повертел некоторое время головой, будто силясь что-то добавить, попыхтел и спокойным уже голосом заявил:
— У меня денег нет!
Ада с жалостью смотрела на мужа. Как, однако, людям доводится заблуждаться! Ей казалось, что после десяти лет совместной жизни ничего принципиально нового она уже не увидит и не услышит.
Ошибалась.
Такой бурной реакции она не ожидала. Визжащий, плюющийся огнем благородный граф — это было что-то новенькое в репертуаре. Ада даже слегка развеселилась, хотя ничего смешного в ее положении и не намечалось.
Петька что, всерьез решил, что она собралась попросить у него денег? На Юрика? Вряд ли такая дивная мысль посетила бы ее даже в горячечном бреду.
— Петь, ты так не нервничай, а? — примирительно попросила Ада. — Я и не рассчитывала, что ты сможешь дать какие-нибудь деньги. Но я тут подумала: что, если позвонить твоему Виталику? Может, он как-нибудь поможет всё это хоть частично разрулить?
Мысль, кстати, была очень и очень достойная. Петькин друг молодости Виталик всю жизнь проработал в милиции, был в чине майора оправлен в отставку по достижении пенсионного возраста, а затем устроился в какую-то фирмочку, занимавшуюся улаживанием конфликтов, взысканием долгов и решением различных деликатных вопросов. Что самое главное, он сохранил все свои милицейские связи, которые старательно холил и лелеял.
Только они, эти связи, собственно, и позволяли ему ударно трудиться на выбранном поприще. По-дружески привлечь его к решению Юркиной проблемы и попытаться хотя бы как-то уменьшить требуемую сумму, а также попробовать получить какие-то гарантии — именно на это надеялась Ада, затевая с мужем неприятный разговор.
— А что? — вдруг оживился Петька. — Идея богатая! Шикарная ведь идея! Виталик вполне может помочь! Отблагодарить придется, конечно, но это ерунда.
Как он промахнулся тогда, в самом начале их семейной жизни! Какого дурака свалял!
Жена была влюблена, как кошка, расслабилась, размякла, ее можно было брать голыми руками, приучать к своим порядкам, а потом не допускать ни малейшего неповиновения. А он, осёл, оторопев от ее полной и решительной капитуляции, начал язвить, отталкивать, пытаться теперь со своей стороны держать дистанцию и бороться с «сахарным сиропом» в семье. Охотнику Петьке сразу стало скучно — глупая дичь пошла вдруг к нему доверчиво, её стало можно кормить с руки, чесать за прежде настороженными, а теперь ласково льнущими е его пальцам ушами. Азарт тут же пропал! Правда, какое-то время ещё можно было поразвлечься, экспериментируя, раздвигая границы дозволенного, проверяя, насколько далеко удастся зайти в привычной игре под названием «Кто хозяин в доме?».
Ну и довыпендривался!
Как-то на удивление быстро Ада разобралась в ситуации и заново создала несокрушимую линию обороны. От этой непроницаемой стены как от стенки горох отскакивали любые тактические приемы и ухищрения, обычно помогавшие Петьке лихо манипулировать большинством людей в своем окружении. Наглая дичь вывернулась и ускакала прочь.
Ну не то, чтобы совсем ускакала.
Она по-прежнему была его женой, жила в его доме, спала в его постели. Она, как и раньше, продолжала свои дурацкие попытки создания «домашнего очага». Окружала его заботой и уютом. Ходила с ним в гости.
