Мерси Шелли - Худловары
Но я об этом не знал. То ли еще не разобрался, как работает конфа, то ли отзывы звучали в других местах. В общем, я никакой реакции не увидел. И, разозлившись, «вступил в дискуссию».
Согласно словарям, «флеймом» (flame) называется электронное сообщение, имеющее целью оскорбить, упрекнуть или спровоцировать адресата. Если участники конференции отвечают в той же манере, начинается «война флеймов» (flame war). Тех, кто раздувает флейм сознательно, называют «троллями» (troll). В русскоязычной Сети еще используется термин «наезд». Иногда флеймовые перестрелки называют «дуэлями».
Хотя качественный наезд можно устроить и в личной переписке, настоящие войны возникают в публичных местах. Здесь «наездник» справедливо рассчитывает на внимание зрителей, а также на подключение других любителей наездов, что приводит к ветвистой цепной реакции. Это и радует настоящего флеймера: лавина, спровоцированная маленьким камешком.
Поймать на флейм можно любого. Человеку, допускающему орфографические ошибки, советуют приобрести азбуку для дебилов. Тому, кто пишет слишком грамотно, рекомендуют перестать читать на ночь словари и завести наконец бабу. Но наиболее эффектный флейм — массовый, бьющий по общим зацепкам. В любой конфе есть люди, пользующиеся софтом от Microsoft. Естественно, все они — гомосеки. Известно также, что все зло в мире идет от эскимосов, которые Христа нашего распяли.
При этом не стоит удивляться, когда вы узнаете, что человек, кричащий о превосходстве армян над азербайджанцами, сам по национальности эскимос. Для опытного тролля это и есть искусство: быть «над» процессом.
«Если вы думаете о себе как о несущем какую-то важную миссию в Usenet-е, пойдите проспитесь, и это пройдет. Get a life, как говорят американеры», — так определил эту форму дзэна известный флеймер Сергей Визнюк a.k.a DragonFly в своем кратком курсе «Как разгромить врага в ньюсах».
# # #Мне не пришлось мучиться с выбором темы для наезда. Она была в моем первом стихе, который я опубликовал в конференции. Разве что в стихотворении вышло поизящней, без персоналий:
Жильцы разрушенного дома,
осколки старого сервиза,
По чуть заметным, но знакомым
чертам мы узнаем друг друга
в толпе заморской, где как виза
лицо, и два чернильных круга —
печати глаз.
Хотя у нас
нет с ними разницы в одежде
и в рефлекторности улыбок,
но что до взгляда, в нем, как прежде,
не вылиняв — шероховатость.
Печальный отпечаток зыбок —
обижены иль виноваты?
Уж не прочесть…
Но что-то есть
во взгляде корабельной крысы,
добравшейся до сухопутных:
мех как у всех, когда он высох,
но плохо высыхает память
о ветре, не всегда попутном,
и об оставшихся за нами
на корабле.
Мы ж на земле
опознаем своих, заметив
на дне зрачков, в душевных норах
ту грусть, и в то же время — ветер,
блеск гордости бывавших в шторме,
осколок белого фарфора
с полоской золота… Но шторки
усталых век
опущены. И человек
опять такой,
как все.
И растворен толпой.
Для раздувания флейма достаточно было сказать то же самое, но простыми словами. О гнилой иммигрантской культуре то есть. Раз уж съебали за рубеж, нечего прикидываться патриотами! Слушайте свою Пугачеву, смотрите свою «Иронию судьбы» и не лезьте рассуждать о современной России, трусливые дети Совка, продавшиеся за гамбургер.
А потом я, как ни в чем не бывало, снова стал публиковать стихи. И вот тут уже пошла такая реакция, что и захочешь — не пропустишь. Меня обливали помоями методично, день за днем, привлекая самые удивительные аргументы. Забросив в ньюсгруппу невинный стишок из восьми строк, что-нибудь про белую ночь или осенние листья, я возвращался туда через неделю и находил обрывки тредов:
— Что это за буйная дискуссия о пакте Молотова-Риббентропа и необходимости повсеместной легализации абортов?
— Да это андреевский стих обсуждают. Уже восемьдесят килобайт наговорили. Хочешь, скину архив?
Так я со всеми и познакомился.
# # #Приглашение на новогодний конвент группы soc.culture.russian я пробовал отклонить, мотивируя тем, что у меня нет тачки. Не вопрос, сказали в ньюсгруппе. Заедем и довезем.
Я долго пытался представить, что скажут мне эти суровые люди при личной встрече. Или дадут пизды без предисловий?
На вид они и в правду оказались суровыми.
— Какое темное пиво ты имел в виду в таком-то посте? — спросил самый крупный из них, Роман Костин.
А другой суровый мужик в кожанке спросил, издал ли я книгу. Это было что-то запредельное. Какая-то фантастика вообще! Впоследствии оказалось, что дело именно в фантастике. Тот, который в кожанке, был Петр Воробьев, один из первых русских киберпанков. Недавно он микроскопическим тиражом издал свой роман «Набла квадрат». Вот он и поинтересовался, как дела у товарища по несчастью.
В общем, все те, кто в Сети наиболее рьяно предлагал резать таких, как я, оказались в реальности замечательными людьми. Зак Май угощал меня травой в Чикаго, когда мне стало совсем тошно от американской жизни. А Юля Фридман и Миша Вербицкий поили меня чаем в Москве, когда тошно стало от жизни московской.
И только Сергея Визнюка я никогда не видел. Но не удивлюсь, если сейчас, когда вы читаете эти строки, он переводит через улицу слепоглухонемую старушку. Люди, которые так весело флеймят, не могут быть плохими. Хотя и хорошими их называть глупо. Они просто вышли за пределы шелухи слов. И прикурили у Будды.
— «Чикаго лежит в снегу,
как…» — Как? Да никак!
Вам же сказали, как.
В снегу. Понятно? В снегу.
— Так даже если в снегу:
«подобно, словно…» — Подобно?
Бессловно и бесподобно,
вот как лежат в снегу.
— Ну, дайте хотя бы деталь:
«вчерашний „Sun-Times“ на панели…»
— Да что вы, совсем охренели?
В снегу ведь! Какая деталь?!
— Но что-то должно быть в снегу!
Там, «легкое чувство печали…»
— Печаль? Вы б пошли, полежали
сами-то в этом снегу!
— А… память? «Чикагский снег
вдруг напомнил мне Ваши…»
— Ага, кастрюли с-под каши,
поеденный молью креп…
— Так что же, совсем ни гу-гу?!
Представьте хоть! «Там, за окном…»
— Ну-ну, что же там за окном?
— Что-что… Чикаго в снегу!
Но и английские рыбы в голове уже не давали покоя. Конференция rec.arts.poems с виду мало отличалась от нашей русской. Там заправляли два поляка, Марек и Влод. Они зверски мочили юных западных поэтов. Те, в свою очередь, обучались искусству флейма и мочили в ответ.
У нас на кампусе тусовался один поляк, он всегда садился ко мне спиной в кафе. Потирая руки в предвкушении хорошей разборки, я кинул в rec.arts.poems пяток своих хайку на русском и английском. И стал ждать, когда поляки припомнят мне Пражскую весну и прочее небо над Берлином.
А нифига! Сетевые поляки приветствовали с уважением. Один пошутил насчет русских женщин, другой выкатил несколько своих хайку. И оба дали мне адрес японской рассылки Shiki Haiku Salon.
Там меня ожидал еще более теплый прием. Это было совсем странно — рассылка-то международная. Ну ладно, американцы не рубят в поэзии. Но англичане, французы, японцы?! Они со мной советовались по поводу японской поэзии!
К примеру, я обнаружил, что новички задают в рассылке одни и те же вопросы — обязательно ли семнадцать слогов, в чем разница между «хайку» и «хокку», что такое «сезонное слово»? Ладно, быстренько набросал на своем корявом английском нечто вроде пособия-FAQ. Текст вывесили на десятке сайтов и перевели на пять языков, включая голландский. Чего вы накурились, голландцы? Я сам лишь год назад узнал, что такое хайку!
В странном статусе гуру японской поэзии я прожил около полугода. От полного обожествления меня спасла только развиртуализация. Частичная.
Наш институт замутил свой сайт в World Wide Web. Эта гипертекстовая надстройка Интернета только-только появилась на свет, вместе с браузером Mosaic. Всем нам, сотрудникам, тут же предложили сделать персональные странички на институтском серваке. С фотками и прочими достижениями. Я вставил адрес своей страницы в подпись, которую использовал в хайку-рассылке.
Фотография прыщавого юнца с идиотской ухмылкой произвела большой эффект. «Я думала, ты профессор-филолог, лет за 40, а ты… ты похож на моего младшего брата!» — писала одна англичанка. Ей вторили еще несколько разочарованных.
Хуже того — оказалось, что половина участников Shiki до сих пор считали меня не просто пожилым, но еще и женщиной. В английском языке глаголы не отражают пол говорящего. А мое «Alexey» в подписи очень напоминало «Alexis» — типично женское имя в Штатах. После выяснения этого казуса одна из участниц рассылки прислала мне большое письмо, в котором слезно умоляла пообщаться с ее сыном. Она писала, что назвала ребенка Алексом в честь Македонского, но теперь пацан подрос, и его сверстники, не знающие истории, всячески чморят его за бабское имя. А парень винит мать. Бедная женщина просила меня рассказать ее ребенку, что в суровой России имя «Алекс» носят реальные пацаны с такими вот бандитскими рожами.
