Евгений Свинаренко - Учитель-психопат
— Вот и придумайте, если есть идеи. Зачем напрасно воздух сотрясать.
— Когда говорю я, воздух в любом случае напрасно не сотрясается. А вот если пернуть громко, тогда…
— Что Вы такое говорите, — качая головой, возмутилась Сафронова.
— А что такое? Все естественное не без образа. Лучше послушайте, какую я сценку измыслил.
— Так…
— Звучит марш Мендельсона. В свадебных нарядах выходят шесть человек попарно. Слева два гея, по центру гетеросексуальная пара, справа лесбиянки. Между пар шныряет Карлсон, который живет в подвале. Его движения напоминают стробоскопический эффект. К Карлсону подкатывает «новый русский», с распальцовкой, в бордовом пиджаке и золотой цепью на шее. «Новый русский» говорит: «А ты, типа, кто?», а пузан с пропеллером отвечает: «Я, типа, Карлсон, который живет в подвале». Гаснет свет, звучит вой сирены. Свет включают: все голые. Три девушки стоят в ряд, широко расставив ноги, и держат за поводки гавкающих и стоящих на четвереньках двух геев и одного гетеросексуала. У голого Карлсона на шее золотая цепь, у обнаженного «нового русского» на голове крутится пропеллер. Немая сцена. Девушки начинают визжать. Ха-ха-ха!
— Вам лечиться надо, Рудольф Вениаминович.
— Вы не понимаете, это же смешно!
— Зря я к Вам обратилась.
— Ой, ой, ой, можно подумать!
На уроке музыки
Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.
Селезнева зевала, широко раскрывая рот. Житных и Ермакова шептались, перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить завуча с днем рождения, но не застал.
Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.
— Ой, тоска-а-а, — провыл Готов.
— Что же Вам тоскливо? — оторвалась от книги Холодова. Ее лицо сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.
— То и тоскливо, что тоска.
— Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, — с видом знатока сказала Холодова.
Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на школьного психолога, покачал головой, цокнул языком.
— Бедная Вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?
Холодова в недоумении захлопала глазами.
— Чем Вы здесь занимаетесь? Я, например, историю преподаю. Вот Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А Вы? Непонятно.
— Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…
— Ой, не надо, не надо. Если б Макаренко узнал, как Вы тут преподаете, держу пари, он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг своей оси, но и по-разному. Думаете, никто не видит, с какой кислой миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен этот мир. Большее, на что Вы способны — это провести бесполезный тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз перестройки, то и без теста видно, что он флегматик, нытик, сопливый меланхолик.
— У Вас завышенная самооценка, господин Готов, — парировала Холодова, — это свойственно людям Вашего типа.
— Какого типа? — ухмыльнувшись, сказал Готов. — Давайте, приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией для морально неустойчивых людей.
— Таких, как Вы, — нашлась Холодова и обрадовалась находке.
— Что с Вами разговаривать, — махнул рукой Готов, — ы-ы-ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне, психолог.
В учительскую в слезах ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:
— Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…
— Аня, Аня, что случилось? — засуетилась Холодова.
Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:
— Я им по-человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет, как не знаю кто… Я что, с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…
Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.
— Аня, Анечка, успокойся, — утешала Холодова. — Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.
Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она, проучившаяся три курса в консерватории, «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.
Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.
Готов издевательски произнес:
— Что Вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну, успокоите Вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.
— Что Вы предлагаете? — с надеждой спросила Мышкина.
— Я ничего не предлагаю. Человек предлагает — я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется, личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт Вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говорится: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.
— Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? — всхлипнула Мышкина.
— Что Вы, ей Богу, как маленькая? Плохие — хорошие, черное — белое, день — ночь, девственница — шлюха, ангел — олигарх. Поймите, это дети! Детям можно все, они другие!!!
— Вы не были на моих уроках, — не согласилась Мышкина, — Вы не знаете, что там творится.
Готов подышал на стекла очков и протер их:
— Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия, которой потворствуете Вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я поприсутствую на Вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.
— Вы не придете, я Вас знаю, — вмешалась хитроулыбчивая Ермакова, — Вы мне один раз уже кое-что обещали.
— Вероника Олеговна, — Готов бросил острый взгляд на молодую географичку, — еще слово и я не совладаю с собой.
— Хотите? — вновь обратился к Мышкиной Готов.
— Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.
— Легко.
В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в кабинет музыки.
Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член, наполовину вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда, а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка другого цвета (нарисованная детскими руками, заточенными под ограниченное количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла — «это Мышкина».
В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление, что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски, а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.
Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание и отметила отсутствующих.
— Где Шмелева и Иванян? — спросила у ребят учительница.
Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.
— Они заболели? — допытывалась Мышкина.
Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:
— СПИДом!
— Сифаком!
— Трипаком!
Мышкина призвала к спокойствию:
— Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?
Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали на прошлом уроке под диктовку Мышкиной слова песни.
— Все встали, — попросила преподаватель. — Почему вы никак не можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань, тебе говорят… что значит, не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…
