Майкл Чабон - Тайны Питтсбурга
Я нашел и выбросил неудачно упакованную и смятую фотографию, на которой маленькие фигурки на сером морском побережье окружают вылупившееся из пятнистой скорлупы чудовище. Дождь закончился, а у меня еще оставалось время до того часа, к которому меня хотели видеть в книжном магазине. Я решил не садиться на автобус, а пройтись до Окленда пешком.
Утро выдалось теплым. Туман, закручиваясь завитками, плыл над пахучим асфальтом и покрывал площадку для гольфа, к которой я приближался. Казалось, вокруг флагштока гольф-клуба поднимается и струится старинной выделки лента из хлопчатого волокна. Когда я дошел до ворот парка Шинли, садовники как раз забрались на свои зеленые газонокосилки и тут же наполнили воздух жизнеутверждающими звуками и запахами влажного летнего утра. Перепрыгнув через низкую белую ограду, я, как обычно, проведал крохотные замысловатые граффити, которые две зимы назад ночью, смеясь и вытирая текущий нос, нарисовал вместе с Клер. Я шел вдоль длинного безупречного газона и постепенно оказывался во власти воспоминаний о том, как играл с отцом в гольф. Мне захотелось сойти с травы на дубовый настил, окружавший клуб и само поле.
Касаясь пальцами плетеной изгороди и наблюдая за серебристыми каплями, которые дождь оставил на моих ботинках, я почувствовал прилив острой тоски по отцу. Я произнес слово «папа», вдохнул благоухающий травой воздух и вспомнил, что отец завтра прилетает в Питтсбург. Мы будем обедать, а я крикну: «Лифт едет вверх!» Он покачает головой, оплатит счет и в десятый раз расскажет мне о девушке из семейства Вейцман, брандейсовской стипендиатке,[15] милой, славной и исключительно умненькой.
Поле для гольфа постепенно перешло в парковую зону, опоясывающую территорию Университета Карнеги-Меллона. За парком был мост, овраг и Окленд. На Фабрике по Производству Облаков царило затишье: похоже, сегодня новых облаков не будет. Здание из белого кирпича, две бежевые трубы, таинственные узкие мостики и закрытые двери. Фабрика располагалась у противоположного конца моста, возле подножия холма, на котором стоял Музей Карнеги, совсем рядом с железной дорогой, пролегавшей под мостом. Сложная путаная конструкция из мостков и кабеля, обвивавшего здание, казалось, соединяла музей со всеми его динозаврами и другими ископаемыми и железную дорогу, по которой ночами проносились платформы с автомобилями.
Я шел, рассматривал овраг, лежавший прямо подо мной, и пытался представить себе двух мальчиков в галстуках, бредущих по песку и пинающих камешки и пустые жестянки из-под кока-колы. Они непременно должны были обсуждать важные события своей жизни так, будто добрая ее часть уже позади, но все-таки самое лучшее еще только предстоит. Я не имел ни малейшего представления о том, как выглядел Кливленд, поэтому его образ оставался размытым. Мне казалось, что они «оттягивались», просто болтая о тригонометрии, Джоне Ленноне и об отцах.
У дальнего конца моста я, повинуясь неожиданному импульсу, резко взял вправо и двинулся вниз по бетонной лестнице, которую прежде не замечал и которая заканчивалась у двери из железной сетки, закрытой на висячий замок. Это был вход на Фабрику по Производству Облаков. Оттуда деревянные ступени вели вниз, на песчаное днище оврага. Я пошел по ним, время от времени посматривая на часы: в моем распоряжении оставалось еще около получаса. Спустившись вниз, я стал разглядывать проржавевший красный мост, который нависал прямо над моей головой и отчаянно вибрировал под колесами каждой проезжавшей по нему машины. Я направился вокруг здания Фабрики, стараясь заглянуть внутрь сквозь непрозрачные стекла белых окон.
Наверное, Артуру просто нравилось думать, что Фабрика производит облака, но я должен был узнать, что она собой представляет на самом деле, прежде чем делать вид, что мне это тоже нравится. Пока я не уразумел, имеет ли она отношение к музею или как-то связана с железной дорогой. Удовлетворившись беглым и безрезультатным осмотром ржавых табличек с надписями, которые валялись на земле возле здания и практически с ней сливались, я отправился назад, к лестнице.
Внутри здания что-то зашевелилось и ожило, раздался низкий рокот, который быстро перешел в визг и ритмичный стук. Оказалось, что я вовремя решил отправиться в обратный путь: резкий металлический скрежет невидимых механизмов Фабрики по Производству Облаков выдернул меня из утренней дремы. Поднимаясь по лестнице, я все время смотрел на загадочное здание. Когда я одолевал последние ступени, из огромного клапана вырвался плотный белый поток, который стал расширяться и расти вверх, пока над моей головой не образовалось хрестоматийно-идеальное облако, похожее на белую пушистую овцу. В то же самое время по мосту проехала Флокс. Она выглядела жеманницей на своем велосипеде: за плечами развеваются концы полупрозрачного шарфика, посадка безупречная, лицо, наполовину скрытое солнцезащитными очками, смотрит строго вперед и слегка напряжено, наверное в ожидании того, когда покажется белое здание библиотеки, находящееся чуть впереди. Ее наряд казался безупречным. Я замер, спрятавшись за холодной красной опорой моста, и не шелохнулся, пока облако не начало таять, а Флокс не растворилась в дорожном движении далеко впереди. Я украдкой следил за Флокс. Что-то в ней пугало меня, но тогда я никак не мог понять что.
Войдя в магазин, я сразу же уловил безошибочные признаки того, что в задней комнате полным ходом идет веселье. Гил Фрик, незадавшийся воспитанник йешивы,[16] работавший все выходные, и смертельно скучный зануда студент, который учился на инженера, в одиночестве прикрывали стойку с кассовым аппаратом, что было исключением из правил. Обычно начальство поручало Гилу задания, которые считало слишком унизительными и отупляющими даже для меня и мне подобных, например отлепить ценники с огромных стопок нераспроданных дешевых книг в бумажной обложке или похоронить остатки неразошедшегося тиража автобиографии малоизвестной личности в далеком и мертвецки холодном подвале. Возле спортивного отдела с журналами о реслинге и изданиями для мужчин толкалось человек пятнадцать покупателей, но их головы были заинтересованно повернуты к служебному помещению в конце торгового зала. Кто-то даже смеялся в восторге от того, что там происходило. В зал доносились отголоски воплей, истерический женоподобный смех и даже пение.
— Привет. Гил, — сказал я. — Бог мой! Похоже, в дальнем офисе кто-то от души развлекается. — Следуя примеру Артура, я начал в беседах с людьми вроде Гила Фрика прибегать к идеально правильной и грамотной речи. Мне казалось, что Артур делал это исключительно для того, чтобы отбить у собеседника всякое желание продолжать разговор.
— Да, кто-то развлекается, — ответил он.
Я заметил на его лице несколько небольших синяков и мрачную нашлепку свежей изоленты на очках.
— Неужели тебя втянули в потасовку, Гил?
— Нет, — буркнул он и тут же залился краской.
Я решил не развивать скользкую тему и направился через зал по белому плиточному полу в темных мазках налипшей жвачки к бункерам, набитым ужасными детскими книжками, возле служебного помещения. (Новинки этой недели — «Яйцо по имени Таффи» и «Тысяча и одна смешная шутка. Раскрась, запомни, расскажи!».) Я решил, что нынешнее оживление могло быть только результатом возлияний, хотя для них рановато, либо, что более вероятно, поглощения пяти-шести дюжин пончиков. И то и другое с одинаковым успехом провоцировало приступы скотского веселья, время от времени оживлявшие безжизненные пространства «Бордуок».
На сей раз, похоже, это был совокупный эффект от пончиков и виски. Такой хохот могли издавать только Эд Лавелла, сто сорок килограммов живого веса, и его брат Джои, сто тридцать килограммов. Оба были там, наряженные в платья и туфли на высоком каблуке, и развлекались тем, что делали друг другу искусственное дыхание и массаж сердца.
— Бехштейн! — заорали они, как только я вошел в комнату. — Ну что, педик, не пригласишь на свидание?
Меня покоробило это обращение. Эд и Джои всегда называли меня педиком, но я впервые воспринял этот ярлык серьезно, будто дружба с Артуром могла бросить на меня тень. Я тут же напомнил себе, что братцы имели в виду не гомосексуальность как таковую. Они хотели сказать: ты худой слабак, которого мы легко раздавим своими необъятными задницами или шутя разберем на запчасти. Я засмеялся.
— Ха-ха, — произнес я. — Это что, конкурс «Мисс Пышка» или кастинг на роль в фильме «В джазе только толстяки»?
— Ха-ха, — раздалось со всех концов комнаты.
Кроме двух гигантов, будущих фельдшеров, там околачивались трое непрестанно курящих и что-то жующих молодых женщин, высоко продвинувшихся в сложной иерархии управления «Бордуок», и Родни, высокий тихий чернокожий, отсидевший срок за отказ участвовать во Вьетнамской войне. Сейчас он был на пути к принятию католичества, чтобы стать монахом-траппистом[17] «по примеру Томаса Мертона»,[18] который, как частенько повторял Родни, принял страшную и глупую смерть. Среди прочих присутствовал Кельвин, еще один подающий надежды медик, большой поклонник ножей и стрелкового оружия, и единственный друг Гила среди сотрудников. У меня самого здесь друзей было на одного меньше, чем у Гила. Все эти люди продавали книги в тени Питтсбургского университета.
