Светлана Викарий - Вот моя деревня
— Автобусы у нас четыре раза в день. Очень удобно.
— Я подумаю насчет дома. — Так же коротко ответила Виктория. — Телефонами мы обменялись.
Автобус побежал своим привычным путем мимо полей, засеянных рапсом, в город. А Надежда, вышедшая к калитке, вздохнула с облегчением. Кажется, первый шаг к родному дому она сделала.
Затмение
Виктория была занята поисками дома уже полгода. Она объездила три района области — Озерский, славившийся своими ландшафтами и хорошей экологией, и прилегающие к нему Гусевский и Черняховский. Все они находились в отдаленье от Калининграда, по местным представлениям, далековато. Но жилье здесь было намного дешевле, чем в ближних к городу. Там бы она просто не потянула — домик и квартиру. А квартира ей нужна была для сына, как фундамент будущего. С нее бы хватило и домика в деревне.
Все что она видела, приводило ее в ужас — убогие поселки, с единственным магазином, с запущенными домами, покосившимися, готовыми обрушиться на голову нищего хозяина сараями, прогнившие штакетники, унылые огороды. Редкие люди бродили по улицам убогих поселков, как сомнамбулы, как куры с подрезанными крыльями, которых ни сегодня завтра заберут на заклание.
И всюду русская бесхозяйственность и нерадивость … Нигде и намека на зачатие новой достойной жизни. Холодный закон энтропии — разруха во всей своей мощи. Низменность. Низхождение долу. Какое же горькое лекарство нужно применить здесь, чтобы сознание человеков проснулось, и заболела душа при виде собственного умирания?
Но ведь есть где-то и нормальные селения! Она упрямо искала. Калужское показалось ей вполне приемлемым поселком.
Подруги понимали ее желание удалиться в деревенскую глушь, как эмоциональный порыв, каприз. Все они были помладше ее, имели свой небольшой бизнес и взращенные западным регионом амбиции. А некоторые и мужей, вполне приспособленных к семейной жизни. Кто-то из них погуливал, кто-то выпивал, мало кто зарабатывал большие деньги, но семью ценили и, покуролесив, возвращались в ее теплое лоно.
Когда-то, почти двадцать лет назад, когда началось это великое кочевье из Казахстана в завидный западный регион, они стали очень близки и не мыслили прожить друг без друга полдня. Обмен молодыми энергиями тоже имел значение. Но главное — общая задача — переселение в вожделенную Россию. Страна народившейся демократии и всевозможных свобод, немыслимых перспектив объединяла их, диктовала ближние и дальние цели. Они верили, что решение покинуть Казахстан, было правильным и здесь, в великой и могучей России, их ждет достойная жизнь. Все они были молоды, красивы, без меры одарены талантами и готовы работать не покладая рук. И работали, ошибаясь и делая успехи, приспосабливаясь и удовлетворяясь достигнутым. Жили они весело, искренне переживая друг за друга и помогая от всей души каждому проходить свои испытания.
А испытания оказались нешуточными.
Солнечное затмение
Вику привезли в больницу подруги. Сутки она лежала в полузабытьи в своей спальне, потеряв счет времени. Она слышала телефонные звонки, длинные, междугородние — звонила мама. Но протянуть руку к трубке не могла — кто-то отнял все ее силы.
Но в перерывах между приступами боли она задавала себе вопросы: Как там они с Санькой? Мама беспокоится, у нее поднялось давление. Не болеет ли Санька? Что же со мной произошло? Я умерла?.. Вчера еще она танцевала с кем-то из мужчин на какой-то презентации, пила шампанское. Вернувшись домой, она упала в кровать и под утро проснулась от выровачивающей нутро боли. Подтянула ноги к груди и потеряла сознание. Сколько времени прошло, она не знала.
Подруги тоже звонили ей, но решив, что день этот выходной, и наверняка она вернулась с вечеринки с мужчиной — оставили ее в покое. Но утром в понедельник, когда она не появилась на работе, они помчались к ней, открыли дверь контрольным ключом — какое счастье! — и ужаснулись ее изможденному всего лишь за сутки состоянию.
Ее оперировали экстренно, по перитониту. Вика смутно помнила молоденького анестезиолога. Его тонкие с заусенцами пальцы. И глаза под маской, теплые, встревоженные. Потом появилась хирург. Ее лицо расплылось в глазах Вики, как будто над маской потекли голубые глаза женщины. Плачет?.. Вика потеряла сознание. Заканчивались вторые сутки, жизнь уходила из нее вслед стремительно падающему за горизонт солнцу, и врачи торопились сделать свою обычную работу — спасти очередную несчастную.
Подруги стояли в коридоре, иногда они выбегали на улицу покурить. Им даже говорить не хотелось — так было муторно. И как это случилось с их подругой? Был день солнечного затмения. Они знали, что по затмению оперировать нельзя. Но ее оперировали, и они не могли уйти до тех пор, пока не закончится операция и врачи не заверят, что она прошла благополучно. Прошло четыре с половиной часа. За окном больницы лил дождь, порывистый ветер свистел в кронах апрельских нагих деревьев. Они уже сидели на жесткой кушетке, прижавшись друг к другу и подремывали.
Наконец, вышла женщина-хирург, красивая, статная. Скульптурное лицо ее было усталым. Под ясными голубыми глазами залегли круги. Ей бы просто красавицей быть, этой молодке, а не рыться в человеческих внутренностях, одновременно подумали подруги. Они многое делали одновременно и чувствовали друг друга на расстоянии. Почему же подвело их чуть на этот раз?
— Все будет хорошо. — Сказала хирург. — Операция была сложная, матку удалили, шейку я, правда, оставила. Все хорошо будет с вашей подругой. Поезжайте уже спать.
— Сегодня было солнечное затмение…
— Ну и что? — она слегка усмехнулась. — У нас каждый день солнечное затмение. Я и сейчас плохо вас вижу. Поезжайте. Она в реанимации. Завтра, все завтра.
Вика пришла в себя утром. Перед глазами была пелена. Но уши слышали легкие шорохи шагов, тонкое металлическое треньканье. И вдруг возник знакомый голос: «Владимирский централ… Все отмеряно…»
Это медсестра включила радио.
Увидев трепыханье ресниц, медсестра ласково погладила ее по руке шершавой ладонью.
— Виктория Николаевна, все хорошо!
— Я не умерла?
— Вы — молодец! А сейчас я сделаю вам укольчик, и спите дальше, отдыхайте…
И снился ей сон.
Большая черная комната вся из зыбких штакетин — и пол и потолки. Пустая. А она веселая, красивая в коричневом шелковом халате, отороченном мехом, сидит посредине комнаты на стуле. Вдруг открывается дверь, и мимо, мимо за дверью проходят ее родственники, племянники, мама. С веселым удивлением смотрит она на этот странный ход, и вдруг понимает, что нет среди них бабушки и дедушки. И стоило ей вспомнить о них, как возникла покойница бабушка Анна, но уже в комнате, рядом с нею. И голос она ее услышала: «Что же ты, внуча, черненькую собачонку держишь? Брось! Возьми беленькую!»
Она вдруг увидела, что держит на коленях черненькую лохматую собачку, а в ногах ее сидит, умильно заглядывая в глаза, беленькая. Она схватила ее, прижала к груди, и увидела рядом деда Константина. Выражение его лица было обычным, строгим и почти скорбным. Она прижалась к его стариковскому овчинному полушубку, и они плакали вместе светлыми облегчающими слезами.
Пять дней она «отдыхала» в реанимации. Подруги приносили ей бульон, а медперсоналу татарские пирожки с мясом — обе обладали кулинарными талантами, — Вика всегда была у них на подхвате. Вика за жизнь научилась только блины печь по маминому рецепту, варить борщ да жарить картошку фри. Ничего своего фирменного у нее не было. Развитие этих способностей она постоянно откладывала на потом.
Потом она вышла из больницы, но жизнь уже не стала такой беспечной, какой была до операции. Она стала как-то «пробуксовывать», в то время, как ее подруги уверенно продвигались вперед. Хотя особых разногласий между ними не было, все же с ходом времени, нити, связывающие их, ослабевали. Каждый стал жить свою собственную жизнь, мало интересуясь другими. Встречались они на днях рождениях или на похоронах — пришло время хоронить родителей, потом наступил черед их собственный. Из некогда сильной шеренги выпали самые азартные, не выдержав соревнования за благополучие в России. Разочарования и вал жизненных дрязг, погрузили их в рутину обывательской жизни, когда повседневным заботам стало отдаваться все время. По сути, они стали малоинтересны друг для друга.
Любовь спряталась, ушла в глубину сердца, превратилась в Память. В Памяти люди всегда лучше, они там покладистее, красивее. А в жизни они стареют, становятся некрасивыми, делают ошибки, идут наперекор. Любовь от этого гаснет. Те, кто сильнее и успешнее, вошедшие в свой собственный авториторизм, не выносят больше неподчинения, даже тех, кого когда-то любили. Маленькая, бытовая, но власть вступает в силу. Власть проявляет свою волю — и над друзьями тоже.
