Владимир Авдеев - Протезист
Я посмотрел на Варвару, на грудь отдельно от нее, и, нащупав в кармане потерю терпения, вдруг понял, что светофор сломался, и ночное стадо машин не перережет уже никакая естественная сила.
— А ну их, — сказала Варвара, взяв меня под руку, — идем.
Глупые пикантные анекдоты довели меня до ее дома. Я стучал каблуками, тяжеловесно паясничал, фасонно округлял глаза, перепробовал все виды сырья для комплиментов, поцеловал ей руку и, получив приглашение в гости, подтвержденное номером телефона и подписанное воздушным поцелуем, удалился восвояси, проигрывая на сетчатке глаза ее умелое покачивание бедрами.
«Ученый — это лжец, полезный обществу; лжец — это ученый, полезный самому себе».
Джованни Преццолини.«Пропал не мир здравого смысла, а здравый смысл как комплекс верований о специфических вещах и отношениях в этом мире».
Джон Дьюи.«Мы видим мир через призму наших понятий до такой степени, что забываем, как бы он выглядел без них».
С. Тулмин.«Самое чистое и самое цельное непонимание получают как раз из науки и искусства, которые, собственно, стремятся к согласованию и к достижению понимания».
Фридрих Шлегель.Возле театра с рекламами вытянутых лиц актеров одинокий скупщик краденого предложил мне ацтекский электронный секретарь, египетский термос и проект законодательства «О мерах по борьбе…» Остальное я не разглядел, потому что напоролся глазами на вывеску, проевшую тьму жирными рыхлыми буквами:
ЭТИЧЕСКАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ
Я дернул закрытую дверь так, что мягкий знак с надписи едва не упал на тротуар, а шепотом сказал в замочную скважину:
— Я не инакомыслящий, я всего лишь инакожаждущий…
Мировая история — это всего лишь свод повествований о том, как не нужно было поступать, и не более того.
Все мировые правители действуют по принципу: «Лучше плохая идеология, чем никакой веры».
Ясновидение бывает врожденное и благоприобретенное, а мое носит ярко выраженный инфекционный характер.
Смотрю под ноги, считая окурки и плевки, и вижу брошенную при отступлении из «Этической консультации» медаль «За…».
Несколько лет назад никто не знал, что у нас существуют наркоманы, проститутки, иные способы мышления и что мы умеем начинать войну, не умея воевать. Каков же был общественный ужас, когда все это появилось! Но появилось это лишь тогда, когда появились слова, обозначающие эти явления. Пороков не было, когда не было порочащих слов. А теперь есть слова и есть пороки при них. В воздухе висит тошнотворный запах покаяния. Покаяние — это форма самого страшного народного недуга, который останавливает все виды деятельности, притупляет осмысление, распаляет чувствования. Именно покаянием слабые христиане убили атлетический Рим. Логику государства и права разложили фанатизмом и моралью для слабых и неудачников. Кающийся беззащитен. Никогда не оправдывайтесь и не кайтесь: это никому не нужно. Прошедшее время с удовольствием примет вас и непокаявшимися. Десятки миллионов людей, уничтоженных именем Счастья, не примут ничьих покаяний уже никогда. Цель — мера всех вещей… Счастье — мера всех целей. Во имя этого счастья их и убили.
Неверие — это мое высшее счастье, иначе огосударственное узаконенное кощунство уничтожило бы и меня.
Сощурившись от неровно натянутой тьмы, я заполнил двумя параллельными столбцами страничку моего многострадального блокнота и, едва отняв синий конец карандаша от бумаги, сделался свидетелем жуткого представления.
На рукаве согнутой левой руки вдруг откуда-то появилось фотографическое изображение ажурной женской головки. Будто летучая хворь, по периферии сознания пробежала мгновенная оторопь. Не веря больше глазам своим, я приблизил лицо к рукаву, буквально уткнувшись носом в островок пиджачной ткани, и опрометью бросился к ближайшему фонарю, проделавшему в ночи световую прорубь… Маленький фрагмент фотографии, неровно вырезанный ножницами, содержал только лицо молодой привлекательной женщины, а часть кокетливого воротника вместе с фоном фотографии остались на черно-белом полотне карточки. Фрагмент напоминал грудную мишень и, кроме того, был испачкан свежей…
…кровью.
Тут же на меня обрушился целый серпантиновый дождь из бумажных женских голов, меченных кровью. Далее события с обескураживающей поспешностью, но в строго хронологической последовательности цеплялись одно за другое, совершенно не давая мне окончательно осмыслить хотя бы одно из них. Каждое явление происходило в каком-то одном пространстве, колдовски завораживая один из органов чувств. Пронзительные женские крики, облепленные сочными звуками борьбы и скупой мужской, бранью, наводнили прозрачный ночной воздух улицы я закружились вокруг моей поднятой головы. Удаляясь по спирали, в освещенном окне третьего этажа промчалась группа сгорбленных теней, брызнув водопадом бьющегося стекла. Потворствуя центру тяжести, раболепно сместившемуся в сторону шума, я побежал к подъезду, застряв на мгновенье в сокрушенно возбужденных старушках, будто в бетонных противотанковых надолбах. Как новые дополнения цивилизованного шаманства, на лестнице под ногами заметались цветастые банки из-под пива и старые бигуди, похожие на орудия изощренных пыток. Я толкнул одну из входных дверей третьего этажа и, овладев баррикадой из обуви и упавшей вешалки, ворвался в комнату. В текучих снопах оглушительного света мне поначалу удалось разглядеть лишь блистающий ледник из множества разбитых зеркальных предметов. Стреноженный слепотой, я облокотился на стену и коснулся рукой гравюры, как потом выяснилось, изображающей первый полет братьев Монгольфьер?!?!?! В мозгу со скоростью света плодились причудливые умственные инкрустации, но запах женских слез и духов парализовал фантазию, вернув глазам постылую трехмерную зрячесть.
— Да помогите же…
…Господи, скорее!.. — кричит молодая женщина, лицо которой перемазано слезами, тушью для ресниц и кровью.
Я бросаюсь на спину человека в мятой цветастой рубашке, который, выделывая кинематически-несуразные па всеми подвижными частями тела, с марионеточной быстротой мечется между секретером и открытым комодом, потроша содержимое и целясь огромными портняжными ножницами в косяки летящих писем и фотографических карточек, и больно отталкивает рыдающую женщину. Около минуты координированного напряжения всех мускулов понадобилось мне, чтобы стальными объятиями повалить его лицом в залежи изуродованных фотографий, в каждой из которых не хватало головы. Убедившись в его окончательном бессилив, я перевернул мужчину на спину и увидел в глазах его совершенно безумную печаль и грязные остывающие слезы. Он хотел что-то сказать, но пенистая слюна на губах и мое колено на его животе не дали ему сил. Наконец, сквозь учащенный пульс, он прошептал мне бесцветно и отрешенно:
— Ну, что ты уставился на меня? Видишь, я человек, рожденный от неизвестного отца, я дитя блудницы…
— Ложь, ложь, она оклеветала твою мать, это все ложь! Опомнись! Ты не имеешь права, у тебя нет оснований не верить! — кричала рядом женщина, словно проверяла на прочность мои барабанные перепонки.
— Я видел письма, я видел фотографии ее любовников! — продолжал мужчина, давясь словами, с трудом вырывающимися из горла.
— Ложь, ложь, это были ее друзья! Между ними ничего не было!
Я почувствовал, что оказался в роли тонкого диэлектрика между двумя противозначными электрическими зарядами, готовыми, соединившись, пожрать друг друга во взрывоопасном коротком замыкании.
В богатой квартире с дорогой лапландской мебелью, увешенной мавританскими коврами ручной работы, уставленной эгейским фарфором и хрусталем, с книгами, гравюрами и бытовой электроникой из государств Сасанидов, Гупт, Сун, Бэй-Вэй, Жуань-Жуани и Аксум… проживает Молодой экономист, который, по словам молодой женщины, — его сестры, приехавшей недавно из Константинополя, — помутился умом, усомнившись в том, что является законным сыном своего отца, а не одного из многочисленных любовников матери. Я смотрел на красивое заплаканное лицо и вслушивался что было мочи в чудеса, которые молодая особа изрекала как нечто само собою разумеющееся, и постоянно озирался на мужчину в мятой цветастой рубашке, что лежал в россыпях битого хрусталя, катая желваки по сйнюшнему лицу и безвольно комкая губы.
— Это повальное сумасшествие, какой-то тотальный психоз! Сейчас все заняты только одним — разоблачением своего прошлого. Неужели вы не видите..? Как?! Это повсюду. Переименовываются улицы, города. То, что считалось святым, обливается грязью! То, что было наваждением дьявола, канонизируется как образцы святости.
