Кит Рид - Я стройнее тебя!
Так вот, избранным достаются модные солнечные очки и лакомые кусочки, бархатные наряды с золотым логотипом Сильфании, они ведь звезды, а что досталось мне? Каковы мои шансы появиться в рекламно-информационном ролике, который целыми днями будут смотреть по спутниковому телевидению во всем мире? Практически нулевые. Мне придется торчать на окраине, в ржавом фургоне, пока я совершенно не избавлюсь от лишнего веса, и тогда меня сочтут спасенным.
А до тех пор я не могу выбраться из этой пустыни, и у меня нет ни денег, ни машины. Уйти пешком нельзя, потому что территорию охраняют вооруженные помощники Эрла, а доехать автостопом до ближайшего города не получится, потому что при виде ядовито-красного комбинезона местные водители так жмут на газ, что воняет паленой резиной. Право войти в клуб я получу только после того, как сброшу последние лишние пятьдесят фунтов, а помахать всем ручкой и смыться я не имею права, потому что подписал контракт на пребывание в Сильфании, где предусмотрена передача всех моих полномочий другому лицу на долгое время и все, что из этого следует. Но, скажу по секрету, я все-таки верю. Несмотря ни на что! Как утверждает Преподобный Эрл в своих ежевечерних страстных обращениях, первой из пяти стадий является отчаяние.
— Возрадуйся, — говорит он, — возрадуйся, ибо проходишь темную фазу. Это очень хороший знак.
— Должно стемнеть, — проповедует он, — перед тем как наступит свет.
Обещания, обещания. А вдруг он прав?
В этом и заключается вся гениальность предприятия Преподобного Эрла. Пирамида для верующего. Где-то за этим вот штакетником находятся небеса, то есть клуб и Послежирие, но нам, новообращенным, еще и до чистилища далеко, поскольку в рай попадут только подтянутые и безупречные. Клуб совсем рядом, вот за той грядой холмов; там, за забором, все зеленеет, потому что работают поливные установки, и если я выполню все предписания, буду голодать и тренироваться и не отступлюсь, я, возможно, присоединюсь к тем красавцам, а если я проделаю хотя бы половину пути, то и со всем остальным тоже справлюсь.
Я начал вести этот дневник, потому что мне предстоит пробыть здесь весьма долго. Но нельзя сказать, что я в безвыходном положении. В конце концов, я брокер, деловой человек. Как и любой профессионал, я умею находить выгоду в любой ситуации. Если у меня здесь ничего не выйдет, я обо всем расскажу: дам интервью для всех телепрограмм, подпишу контракт на выпуск книги обо мне, дам исчерпывающий отчет. Мой верный карманный компьютер не обнаружат даже во время вечерних обысков; когда меня, раздетого, взвешивал куратор, помощник Эрла, никто ничего и не заподозрил: мужчина моих габаритов, насколько бы он ни похудел, всегда может что-нибудь припрятать в складках кожи.
Во время ежедневных взвешиваний меня сурово оценивает Преподобный. Я недостоин. Снова. В отличие от Найджела; в реальной жизни он не смог бы продать мне подержанный автомобиль, а здесь делает головокружительную карьеру.
Я стоял и дрожал.
— Я сбросил вес.
Он равнодушен, он холоден, как лед.
— Всего ничего.
— Немало.
Это правда. Я приехал сюда громадным, а теперь похудел. Разве он не видит? Судя по всему, нет. Он хмурится. Я люблю и ненавижу его, я хочу, чтобы он похвалил меня.
Он защипывает складку жира: она явно толще дюйма.
— Киселек.
Этот ледяной взгляд голубых глаз убивает меня.
— Я здесь просто умираю. — В этом и заключается суть здешних тренировок. Тебя морят голодом. Ты занимаешься физкультурой до изнеможения, а когда обмен веществ замедляется, тебя начинают мучить проповедями, и через какое-то время ты сломлен. Как унизительно, что складки жира оказываются толще дюйма. Я омерзителен. Мне стыдно. Я готов на все, чтобы угодить ему. Так близки клуб и Послежирие. — Я добьюсь лучшего.
— Да. — В воздухе между нами будто сверкают ледяные кристаллики. — Ты добьешься.
«Минуточку, я чего-то не понимаю», — думаю я, пока он величественной поступью удаляется. Что случилось с милым человеком, которого я видел по телевизору, с тем, который пожимал мне руку и радушно приветствовал меня в день подписания договора? Его улыбка исчезла в тот самый момент, когда Я вошел сюда, и в этом и заключается его гениальность. Ты сделаешь все что угодно, лишь бы он снова улыбнулся.
Он отворачивается, а затем простирает руку, как разъяренное божество.
— Покайся!
— Я стараюсь.
Вы, конечно, думаете, что я, Джерри Дэвлин, грешен. Послушайте же. Вы представляете себе Преподобного Эрла теплым и замечательным, но я заглянул ему в сердце, и могу сообщить вам нечто иное. Этот человек холоден.
Если вы мне не верите, вы, как загипнотизированные, следящие за информационно-рекламными передачами, то послушайте, что я скажу. По телевидению без остановки показывают душевного и любящего Преподобного Эрла, который проповедует из хрустального храма. Когда он говорит, он становится пылким оратором — он горит жарче Билли Грэма[12] и Преподобного Ала Шарптона[13] (вы о них читали в учебниках по истории), он убедительнее легендарного Тони Роббинса[14], которому посвящены популярные песни. Преподобный Эрл великолепно владеет искусством убеждения, а работает он вот как.
Ты сидишь дома в темноте, ты совершенно спокоен, и тут к тебе приходит Преподобный Эрл, одновременно и привлекательный, и возвышенный. Затем, в тот самый момент, когда вы ощущаете душевный подъем и довольны собой, как раз тогда, когда вы вслед за ним повторяете «Тринадцать шагов», и из-за этого теряете бдительность, он будто всаживает в вас нож:
— Посмотри на себя, — громовым голосом произносит он. Ты смотришь, и тебя передергивает.
Он продолжает:
— Ты омерзителен!
И ты краснеешь.
Потом, когда ты не знаешь, куда деваться от стыда и чувства вины, Преподобный Эрл наставляет:
— Вы не должны быть такими!
Ему вторит небесный хор хорошеньких, худеньких девушек-ангелов, а по небу, позади огромной стеклянной арки, летят нарисованные цифровые облачка, и вот ты смотришь в его арктические глаза, и в голове у тебя пусто, ты загипнотизирован. Через несколько часов Преподобный Эрл со своим хором берут высокую ноту, и который бы ни был час там, где ты находишься, в твоей комнате, как и во всех гостиных цивилизованного мира, встает солнце, транслируемое по спутниковой связи, и, можешь мне поверить, какое-то чувство наполняет твое сердце, и вот ты уверовал! После этого следуют признания обращенных, и их истории знакомы тебе, хотя броско одетые последователи Преподобного совсем не похожи на тебя. Они подходят к микрофону, и ты готов отдать все, чтобы стать таким же худым.
«Они никогда не были такими, как я», — думаешь ты, но оказывается, что были. Один за другим избранные рассказывают о себе. Посмотрите на фотографии «до»: ничего себе. Жирнее тебя!
Если вы видели Преподобного Эрла, вы знаете, что такое сила. Если вы его слышали, вы понимаете, о чем я. Вы ощущаете личную ответственность за свою внешность, и пока не поймете, как добиться совершенства, чувствуете себя скверными.
Вот так он и заманивает вас.
Так он завлек и меня.
Как и религии былых времен, эта система держится на чувстве вины.
И я не говорю о Содоме и Гоморре. Мы ушли от этого на много-много световых лет вперед. Секс перестал быть запретной темой; мы уже не относимся к нему так, как когда-то. Но есть нечто глубоко личное и действующее на нас с удвоенной силой.
Преподобный Эрл нащупал в современной жизни слабое место. Настолько значительное и легко уязвимое, что меркнут по сравнению с этим семь смертных грехов, и мы мучаемся и радуемся, чувствуем себя отвратительными и довольными, потому что это — наша тайна, и она настолько ужасна и гнусна, и…
Представьте себе мягкий сыр, например запеченный «Бри», который капает у вас с ножа; представьте филейный бифштекс, такой жирный, что салом заплывают сердечные клапаны; представьте себе шоколад любого сорта.
Пища — вот что стало запретным плодом.
А что такое еда? Это усыпанный лепестками роз путь в ад. Это непреодолимый соблазн, вина, которую ты хранишь в секрете, — перед тем как заняться сексом, ты съел целую коробку шоколада «Годива», после — мороженое (а ей ничего не досталось). Какое наслаждение тайком сожрать конфеты на солодовом молоке, наполнить кровеносные сосуды жиром, почувствовать себя таким испорченным, что начинаешь извиваться от удовольствия! Обжорство — последнее оставшееся нам запретное удовольствие, и самое страшное в этом то, что остальным это сходит с рук, потому что они ложатся в клиники на операции, или ходят в спортзалы, или принимают сжигающие жир препараты, или блюют после трапезы, чтобы никто ничего не узнал.
Значит, еда — это благоухающая цветами дорога в ад и последний великий грех? Вы, как и я, отлично знаете, что такие оргии — это прыжок с трамплина, с которого мы летим к своей гибели. Они — предпоследний шаг на пути к вечным мукам.
