Пол Остер - Сансет Парк
В Джаксонвилле, на самой длительной остановке, он покупает два хэмбургера и большую бутылку воды, поглощая еду с большой осторожностью, поскольку боль в мышцах живота от удара в пятницу еще не прошла. Да, боль так же запоминаема, как и нитка на пальце, и тот человек с каменным кулаком был прав — он не забудет этого. После еды он бесцельно проводит время возле киоска на автобусной станции, где продается все — от сладостей до кондомов. Он покупает несколько газет и журналов, запасаясь дополнительным чтением между книгами, зная, что впереди еще сотни миль дороги. Два с половиной часа спустя автобус въезжает в Саванну, штат Джорджия; он открывает Нью Йорк Таймс и на второй странице раздела искусства в колонке болтовни о предстоящих событиях и известных персоналиях видит небольшую фотографию своей матери. Видеть портрет матери — в этом нет ничего необычного для него. Он встречался с ними всю свою жизнь, потому что она — довольно известная актриса, и ее лицо должно часто видеться в прессе. Короткая заметка в Таймс, все равно, заинтересовывает его. Его мать, проведшая большинство своей жизни на съемках в телевидении и кино, возвращается на театральную сцену Нью Йорка, чтобы появиться после десятилетнего отсутствия здесь в постановке, открывающейся в январе. Другими словами, она, скорее всего, уже там, в Нью Йорке, репетирует свою роль; и это означает, что впервые за столько лет, за столько длинных, мучительных столетий, и мать и отец будут жить в Нью Йорке в то же самое время, в то же самое, что и их сын. Как странно. Как ужасно странно и непостижимо. Без сомнения, это ничего не значит, вообще ничего не значит, но все же почему, спрашивает он себя, почему он решил вернуться сейчас? Потому что решал не он. Потому что решение сделал за него тот кулак, что снес его с ног и скомандовал ему бежать из Флориды в место под названием Сансет Парк. Еще один бросок кубика, еще один номер из лотерейной урны, еще одна несуразица в мире несуразиц и бессмысленных бедствий.
Половину его жизни тому назад, когда ему было четырнадцать лет, он и его отец вышли погулять; только двое их, без Уиллы и Бобби, которые были где-то в другом месте в это время. Это был воскресный полдень поздней осени; и он и его отец шли рядом по Уэст Вилладжу просто так, без никакой цели, вспоминает он, просто так, просто гуляли на свежем воздухе, потому что погода была прекрасная в тот день; и после часа-полтора ходьбы они сели на скамейку в Абингдон Скуэр. По какой-то причине он начал спрашивать отца о своей матери. Как и где они встретились, например, когда они поженились, почему они не смогли оставаться вместе, и тому подобное. Он видел свою мать только два раза в год; и в последний его приезд в Калифорнию он спрашивал те же вопросы у матери об его отце, но мать не захотела говорить об этом — она просто отмахнулась от него одной-двумя фразами. Свадьба была ошибкой с самого начала. Его отец был приличным человеком, но они не подходили друг другу, и зачем вообще надо об этом говорить? Возможно, поэтому он и стал пытать отца своими вопросами тем воскресным полднем в Абингдон Скуэр четырнадцать лет тому назад. Потому что ответов матери было совсем недостаточно, и он надеялся, что отец окажется более восприимчивым и захочет поговорить об этом.
Сначала он увидел ее на сцене, начал его отец ничуть не смущенный вопросом, вспоминая без горечи, совершенно нейтральным тоном от начала и до конца, полностью уверенный в том, что его сын был достаточно взрослым, чтобы знать; и если мальчик задал этот вопрос, то он заслуживает прямой и честный ответ. Волею случая театр был расположен совсем недалеко от того места, где сейчас они находились, сказал его отец, старый добрый Серкл Реп на Седьмой Авеню. Это был октябрь 1978; и она играла Корделию в постановке Короля Лира; двадцатичетырехлетняя актриса с именем Мэри-Ли Суанн, с чудесным, по его мнению, именем для актрисы; и она играла очень неплохо — его взволновали сила и приземленность ее интерпретации; и не было ничего похожего на тех святых, жеманных Корделий, виденных им в прошлом. О чем должна Корделия говорить? Лишь о любви или молчать. Она произнесла эти слова в неторопливых паузах обращения к самой себе, и публике неожиданно открылась душа ее персонажа. Это было удивительное событие, сказал его отец. Трогательное до глубины сердца.
Да, его отец рассказывал охотно, но его рассказ был не совсем ясный, настолько неясный, что было трудно следовать его течению. Там были детали, конечно же, пересказы разных случаев, начиная с той первой ночи, когда его отец с режиссером после спектакля решили вместе выпить — они были старыми друзьями — и вместе с ними пошли новые члены труппы, включая Мэри-Ли. Его отцу в то время было тридцать два, неженатый и свободный, глава издательства Хеллер Букс, существовавшего уже пять лет и начавшего приносить прибыль, в основном, от издания второго романа Рензо Майклсона Дом Слов. Он сказал сыну, что влечение было взаимным. Внезапное совпадение, скорее всего, из-за того, что она была провинциальной девушкой из глубинки штата Мэйн, а он всю свою жизнь был ньюйоркцем, рожденным в обеспеченной семье, а в ее семье никогда не было достатка — дочь менеджера магазина хозяйственных товаров; и все же — вот они смотрят в глаза друг другу, сидя напротив за столом маленького бара на Шеридан Скуэр; у него — два университетских образования, у нее — школьный диплом и пару семестров в Американской академии Драматических Искусств; в промежутках между ролями — официантка; у нее нет совершенно никакого интереса к книгам, а его жизнь занята публикацией книг, но кто бы смог проникнуть в тайны желаний, сказал его отец, кто бы мог разобраться с непрошеными мыслями, врывающимися в сознание человека? Он спрашивает сына, понял ли он. Мальчик кивнул головой, но на самом деле он не понял ничего.
Он был ослеплен ее талантом, продолжил отец. Тот, кто бы смог сыграть так, какой была она в этой непростой, деликатной роли, должен был бы обладать такими глубинами в сердце и таким спектром чувств, с какими он никогда еще не сталкивался в своей жизни. Но представляться личностью и быть личностью — большая разница, неправда ли? Свадьба состоялась 12 марта 1979 года через чуть меньше пяти месяцев после их первого знакомства. Пять месяцев спустя семейная жизнь была уже под угрозой. Его отец не захотел надоедать ему повторением списка их споров и несовпадений, и вот, что было сказано: они любили друг друга, но не смогли быть вместе. Понял ли он хоть что-нибудь из этого?
Нет, совсем ничего. Мальчик совершенно запутался, но он очень боялся признаться в этом отцу, который изо всех сил старался разговаривать с ним, как со взрослым; но в тот день все было понапрасну — мир взрослых в то время был непостижим для него, и он не смог разгадать парадокс любви и непонимания, существующих в одном целом. Должно быть что-то одно — любовь или не-любовь, а не любовь и не-любовь в то же самое время. Он замер на время, собираясь с мыслями, и затем задал только один вопрос с одним точным ответом. Если они не нравились друг другу так сильно, почему у них появился ребенок?
Это было спасением для них, сказал его отец. Такой план на все случаи: завести ребенка вместе, а затем надеяться, что их любовь к сыну или к дочери заставит забыть о разочарованиях, нарастающих между ними. Вначале она была очень рада завести ребенка, сказал его отец, они был оба очень рады, но потом… Его отец внезапно остановился на полуслове, посмотрел куда-то в сторону, собираясь внутренне с силами, и наконец сказал: Она не была готова стать матерью. Она была слишком молода для этого. Я не должен был заставлять ее.
Мальчик понял так, что его отец решил не говорить всю правду. Он не смог все высказать и просто-напросто объявил, что его мать не хотела его? Это было уже слишком — такой удар никто бы не смог вынести; и молчание его отца и уход от жестоких деталей приводили только к неумолимому факту: его мать не хотела его, его рождение было ошибкой, и нет никакого смысла в его существовании.
Когда это началось? пытается он вспомнить. В какой момент ее ранняя счастливость перешла в сомнения, антипатию, тоскливость? Возможно, когда ее тело начало изменяться, думал он, когда его присутствие в ней начало проявляться миру, и стало невозможно не замечать вызревающее нечто, начинающее диктовать ей, не говоря и о тревоге, вызванной утолщением ее лодыжек и расширением ее зада, всем тем дополнительным весом, растянувшим ее когда-то стройное превосходное Я. Что же это было — проявление тщеславия? Или это был страх, что она потеряет опору в жизни, отложив в сторону работу именно тогда, когда ей стали предлагать лучшие, более интересные роли; и что она помешает своей карьере в самое неудобное для нее время и, может, больше никогда не вернется к такой ситуации? Три месяца спустя после того, как она родила его (2 июля 1980 г.), она уже пробовалась на главную роль в фильме Дугласа Флаэрти Невинный Мечтатель. Она ее получила, и через три месяца она уехала в Ванкувер, оставив младенца в Нью Йорке с его отцом и нянечкой Эдной Смайт, сорокашестилетней ямайской женщиной двухсот тридцати фунтов веса, ставшей его няней (а впоследствии и для Бобби) на следующие семь лет. Для ее матери с той роли началась звездная карьера в кино. У нее появились также и новый муж (Флаэрти, режиссер) и новая жизнь в Лос Анджелесе. Нет, сказал его отец, когда мальчик задал свой вопрос, она не хотела при разводе, чтобы он был с ней. Она страдала, как объяснил его отец, цитируя, что она сказала ему тогда, покинуть Майлса было самым сложным, самым жестоким решением для нее, но в подобных обстоятельствах, она ничего не могла поделать. Другими словами, его отец сказал ему тем днем в Абингдон Скуэр, она нас бросила. Тебя и меня, обоих. Она дала нам старый добрый подзадник — только и всего.
