Анатолий Усов - Роман с Полиной
В столе было немного денег, тысяч около восьмидесяти, я взял их себе, зачем пропадать добру. Основные деньги, наверное, лежали в сейфе, в столе были ключи, но я не стал туда лезть и, как потом оказалось, правильно сделал.
Я вытер ручки, которых касался, Мамукиной кепкой. Снял с одного «бугра» золотой «роллекс», надел на левую руку. Сел в свой угол и затаился. Через три минуты приехала милиция.
Они расспросили меня, что я видел, а я ничего не видел — просидел в ужасе на дне шкафа, трус, конечно, зато живой трус, девушка была храброй, где она теперь? Про автоматы, деньги и «роллекс» я ничего не сказал.
Когда я приехал на свою основную работу, меня пригласил хозяин. Он сказал, что их бизнес, в общем-то не совсем легален, поэтому надо, чтобы все, кто при нем, были абсолютно чисты. А поскольку против меня возбуждено какое-то дело и я дал подписку о невыезде… Одним словом, он очень сожалеет, но бизнес из фест. Он дал мне пятьдесят тысяч за беспокойство, что я приехал сегодня.
Значит, заложил меня Миша, мой боевой друг. Когда я уходил, я столкнулся с ним. Он «не заметил» меня.
Чуть позже, когда я копался в моторе — что-то Володин раритет, на котором я приехал возить их, не хотел заводиться, — Миша подошел и сказал, что мол так надо, это закон конспирации, жди вызов на инструктаж, с тобой кое-кто хочет познакомиться и поговорить. Я ответил, что назначаю встречу в его толстой заднице, не хватало мне их сраных забот.
Я даже рад, что меня прогнали. Пришел вечер, у меня было, не считая долларов, оставшихся от генацвале, 130.000 рублей, я поехал играть. Сегодня что-то там не кипело. Но у меня возникало и росло странное, незнакомое прежде, предчувствие. Я только дважды поставил, но зато оба раза взял банк, правда, по маленькой, в общей сложности долларов 500, не больше.
Но главное было не в этой удаче, главное было в не оставлявшем меня странном приятном предчувствии. То ли от того, что на меня все смотрели, как на крепкого знатока, то ли еще почему, я вдруг почувствовал, что еще чуть-чуть, и я все открою, — я открою закон игры, закон победы. Наверное, такое чувствовал Исаак Ньютон, перед тем как на него упало знаменитое яблоко.
Думая сегодня об этом, я понимаю: это произошло, может быть, потому, что смерть тогда проскользила рядом со мной и осенила меня своим присутствием. Я даже заново ощущаю тот миг и то холодное дуновение, которое пахнуло в меня, когда я вошел в зал с убитыми чемпионами.
Возникшее понимание требовало какой-то реализации. Я записывал и считал. Потом я ходил и думал. Но не думалось, было пусто. Та баба, с которой у меня все было ОК, вилась за мной по пятам с тощей и очень смуглой подругой. Подруга смотрела на меня пронзительными глазами.
— Познакомься, это Алиса, она очень страстная, просто бешеная, я ей рассказывала про тебя, — говорила баба.
Алиса смотрела на меня, как испытатель, и улыбалась.
Я вспомнил, что эта баба обокрала моих родителей, и напомнил об этом.
— Ты видел? Ты докажи, — возразила баба. — Я — дура? Я всегда здесь, мне нравится это место, я не люблю следить…
Я поставил в третий раз — на сорок один, один к двум, на это показали мои расчеты — и выиграл. Правда, я поставил немного, двести долларов. Прибавил к ним еще двести. Итого, я выиграл 900. Если каждый день выигрывать по 900, можно жить и ни о чем не думать.
Когда я подходил к машине, передо мной выросли два бугра. Один сказал: тебе везет, пора делиться. Я дал сто долларов, он был доволен.
— Хочешь купить ствол? — спросил он. — Тебе нельзя без ствола.
Я купил у него итальянский газовый пистолет «Вальтер-комбат» за 200 долларов и две запасных обоймы.
— Если надо, кого отметелить, покажи, сделаем.
Я пожал их натруженные ладони и дал еще по пятьдесят баксов, чтобы закрепить дружбу.
Я приехал домой с Алисой. Уже светало.
Папа с мамой, оказывается, вернулись вчера вечером из Китая.
— Девушка, выйдите, пожалуйста, в прихожую, — сказала мама.
И они накинулись на меня — вначале шепотом, потом вспомнили все оскорбительные слова и уже кричали: «Что такое?! Нельзя в квартире оставить!»
Я спросил:
— За что? Меня чуть не убили из-за вашего барахла. Звонят в дверь, я открыл. Вваливаются трое качков, бьют тяжелым предметом по голове, прыщут в лицо из баллончика. Я еле потом отошел, они у меня украли все деньги, я должен был закупить с Мишей пробную партию для своего ТОО.
— Много? — спросила мама.
— Ерунда, — говорю. — Полтора миллиона, но деньги-то не мои.
— Это Ткачук Манжелли навел, — сказала она отцу.
— А ты сам не дурак? — спросил отец. — Открываешь дверь незнакомым людям. Глазок я для чего врезал? И потом, откуда у тебя эта одежда, что-то я ее узнаю…
Мама вспомнила тут про девушку, кинулась к двери. Открыла ее.
— Извините, девушка, что я заставляю вас ждать, — и спасла меня от расследования.
— Это стенографистка, — сказал я, — я должен поработать с ней над уставом.
«Стенографистка», действительно, оказалась страстной. Она кусала меня и так визжала при этом, будто ее саму режут. И стонала, и кричала на разные голоса, хотя между нами ничего не было, мы лишь обнимались. По-моему, она и не хотела, чтобы было у нас по-другому. Ей доставало больно хвать меня между ног и закатывать глаз в диком вопле:
— Но какой! — орала она. — Какой!
Мои бедные родители вначале онемели за тонкой стенкой. Потом вывели звук на телевизоре на полную мощность. Потом по батарее стали стучать соседи.
Для меня Алиса была чересчур страстной. Я не люблю, когда так визжат и когда не доходят до главного. Наконец, она истомилась, оттолкнула меня и уснула. Я тоже уснул.
Часов в 14 постучал и вошел папа. Удивленно посмотрел на то, что мы спим одетые и в разных местах. Он разбудил меня и сказал:
— Тебя очень настойчиво зовут к телефону.
Это была Полина.
— Я согласна на ваши условия, — сказала она, — если вы такой негодяй.
Мне сразу сделалось жарко.
Правда, Алиса никак не хотела меня отпускать. Оказывается, это у нее была такая обычная подготовка, она так готовилась и только потом приступала к любви. «Потому что страсть без любви и любовь без страсти для меня ничто, — объясняла она, — ты не должен быть сейчас негодяем, а то я могу заболеть». Пришлось задержаться на полчаса.
Потом она полезла за мной в душ и хотела, чтобы все повторилось в душе. Ее ничуть не смущали мои родители.
Когда я наконец уходил, кто-то опять позвонил нам по телефону. Мой отец, всегда спокойный и уравновешенный профессор, стал гневно отчитывать какого-то человека.
— Коля, нельзя быть таким грубым, нельзя, — вмешивалась моя мама.
Отец бросил трубку и закричал:
— Но, черт возьми! Почему какой-то грузин звонит мне четвертый раз, зовет меня «господин полковник» и требует, чтобы я уехал в Канаду, потому что он дал мне аванс!
— Это твои студенты тебя разыгрывают, наивный ты человек, разве можно так кипятиться, — сказала мама. — Надо быть идиотом, чтобы не понимать этого.
Тут отца осенило:
— Неужели они узнали, что я езжу в шоп-туры? Я застрелюсь, если они узнали. Или уйду из университета.
Полина старалась не смотреть на меня. Мне тоже было почему-то совестно. Я вспомнил, как в детском садике Генка Титков сказал, что знает, отчего появляются дети, и мы с ним уговорили Ляльку Баусову попробовать это. Вначале пробовал Генка, он почему-то пробовал долго, я ждал-ждал, когда они вылезут из кладовки, потом мне почему-то сделалось стыдно и я ушел. Так же стыдно мне стало сейчас. Я подумал: те настоящие, которые пишут картины и сочиняют гимны, вряд ли чего-то стесняются, — и взял себя в руки.
— Поехали, — сказала она.
— Куда? — спросил я.
— Н у, ты, наверное, подготовил место… где ты всегда это делаешь?
Я говорю, у меня родители только сегодня приехали, а в офисе, говорю, идет евроремонт.
Стали искать место. Попробовали в машине. Съехали в Волынском в лесок. Там чудесное место, я заходил туда, гуляя с Винчем, когда он был еще жив. Там до сих пор бьет родник, которым пользовался святитель Киприан, когда жил здесь в монастыре и переводил Библию с древнегреческого на древнерусский.
Полина была очень спокойна. Я бы даже сказал, равнодушна. Хотя лицо у нее раскраснелось, а руки подрагивали. Целовать она меня не хотела, говорила, это не входит в условия нашего договора. А без поцелуев я никак не мог возбудиться, да и вообще в машине, хоть и такой большой, как Вовин «ЗИС-110», с длинными ногами трудно пристроиться.
А потом, только пристроились, в стекла нам постучали. Машину окружили какие-то пацаны. «Дядя, — говорят, — оставишь нам докурить».
— Не, я первый! Я — первый! — кричал один и ломился в дверцу. Он уже расстегнул штаны и показывал нам свой внушительный, совсем недетский, дрын.
