Василий Шукшин - Брат мой...
— А знаешь, какой дом можно сделать? — сказал вдруг Иван. — Двухэтажный. Сейчас мода — двухэтажные. Красиво, я видел. Мне один раз даже во сне такой приснился…
— Да зачем он, поди, двухэтажный-то?
— Да что ты?! — заволновался Иван. — Знаешь, как удобно! Вот, смотри как: низ — как обычный пятистенок, так? Но кладовка и сенцы не пристраиваются, а — в срубе. Так?
— А крыша как? Флигелем?
— Нет, кругом. Теперь смотри: на втором этаже — где кладовка и сенцы — пойдет веранда. Причем ее можно пропустить и с торца — под окнами, балкон такой…
— А крышу — свесить, — подхватил Сеня. — А?
— Но!
Сеня снялся с места и заходил по избе.
— Знаешь, где его можно поставить? На берегу, где Змеиный лужок-то выходит… Где кузня-то была! Знаешь?
— Знаю.
— А баню прямо на берегу поставить…
— А с кручи спустить трос…
— Для чего?
— Воду доставать. Ворот, колесо какое-нибудь — и мотай.
— Да там и принести не так уж высоко.
— Да на кой черт носить, если можно приспособление сделать?
— Ну да, — согласился Сеня. — А то жена беременная будет, ей тяжело будет.
При упоминании о «жене» оба как бы спохватились, замялись. Помолчали малость и выправились.
— Еще я бы полати сделал в избе, — сказал Сеня. — Черт ее знает что — люблю полати!
— Помнишь, как мы на полатях спали?
— Помню. Но полати — это… Ну, можно и полати. А что баню — на самом обрыве, — это хорошо.
— Как хорошо-то! Я люблю, когда моешься, чтоб из окошечка далеко видно было. А еще лучше, когда в окошечке видно, как солнышко закатывается…
— А дома самовар стоит.
— А жена выйдет на крыльцо: «Сенька, ты ничего там?»
— Помнишь, мама все выходила: «Ванька, вы ничего там? Не угорели?!» Эх, братка…
— Вот пойди такая жизнь, я согласный по пятнадцать часов в день работать — и ни разу не пожалуюсь. А в субботу — под воскресенье — поплыли бы лучить. Ох, я знаю одно место-о! В субботу завестись пораньше да хорошего смолья успеть заготовить — хоть до утра рыбачь…
— Любишь лучить?
— Нет, я лучше с удочкой уважаю.
— Верно, я тоже больше с удочкой люблю. Культурней как-то. Хошь, книжку возьми, возьми одеяло, раскинь на бережку — так поваляйся, благодать. А детишки пойдут! Детишек с собой взять.
Иван качнул головой. И задумался.
Сеня, чтоб не спугнуть его хорошие думы, чтобы его так и оставить с этими думами, поспешно сказал:
— Давай-ка соснем пока, братка. Верно говорят: утро вечера мудренее.
— Пойдем на сеновал спать, — предложил Иван.
— Пошли, — охотно согласился младший брат.
Они вынесли одеяла, подушки и устроились спать на сеновале в сарае.
Только оба долго не могли заснуть — глядели сквозь щели сарая в большую лунную ночь. Молчали.
Утром, чуть свет, когда Сеня еще спал, Иван осторожно поднялся… Осторожно прокрался по сараю…
Вошел в избу.
Достал из-под кровати свой маленький чемоданишко, с каким приехал… Открыл его: там кое-какие подарки, которые он привез отцу и Сене, — пара рубах, зажигалка Сене, шарфик какой-то… Иван все это выложил на кровать, взял чемодан, постоял с ним…
Присел перед дорогой на кровать, посидел, встал и пошел.
И вышел из избы.
Оглянулся на сарай, на избу…
И решительно пошагал прочь.
На улицах деревни никого не было.
Только из ограды Ковалевых вышел отец Вали… Иван, увидев его, хотел было свернуть в переулок, но уже поздно было.
Поздоровались.
— Поехал? — спросил старик.
— Надо, — ответил Иван.
— Закури на дорожку, — предложил старик. — Подмешал вчера доннику в табак — ничо, скусный стал.
Закурили.
— Тут машины ходят счас?
— Машин полно, — сказал старик. — Хлеб круглые сутки возют. Все на вокзал едут.
Постояли. Говорить больше не о чем было.
— Ну, счастливо доехать тебе, — молвил старик.
— До свиданья, — сказал Иван.
И разошлись.
Иван удалялся по улице. Потом свернул с улицы в сторону большака. И пропал из виду.
