Мирьяна Новакович - Страх и его слуга
Я был весьма утомлен и присел на большой камень, лежавший на обочине. Камень был с выпуклостями, сидеть оказалось неудобно, но все же лучше, чем подобно бродяге плюхнуться в придорожную пыль. Мне всегда казалось, что господа отличаются от слуг прежде всего тем, что всегда садятся на что-то, как бы неприятно и неудобно это ни было, в то время как слуги вечно садятся во что-то. Новак, ясное дело, подтвердил эту закономерность, и я, глядя на него сверху, спросил:
— Где мы находимся?
— Так в Дедейском Селе.
— А, да. И как далеко мы от Калемегдана?
— Точно вам не скажу, хозяин, сдается мне, что до тех ворот, через которые мы вышли, отсюда чуть больше часа пешком.
Слишком далеко, подумал я. Не следовало забираться в такую даль. Я решил, что самое правильное будет сперва отдохнуть, а может даже и поспать, меня сильно клонило в сон, ну а уж потом двинуться обратно, в сторону Калемегданской крепости. Тащиться на той повозке не имело никакого смысла. Туман понемногу рассеивался. Фальшивый свет луны сменился настоящим огнем. Я не люблю утро в принципе, поэтому был уверен, что и это меня не обрадует. И пока я размышлял в таком духе, послышался топот конских копыт и выкрики.
— Хозяин, кто-то приближается.
— Сам знаю, — мой великолепный слух вернулся ко мне.
Оглядевшись вокруг, я не обнаружил никакого естественного укрытия. А по перепуганному лицу своего слуги убедился, что и он тоже. Вытащив пистолет, я спокойно проговорил:
— Если это гайдуки, будем драться. А если люди господского звания, представлюсь им.
— Как дьявол, или как Отто фон Хаусбург? — спросил мой слуга.
— Болван! Да если я представлюсь как дьявол, кто мне поверит? Подумают, что я ненормальный. Такое со мной уже бывало, и тебе это прекрасно известно. Как же я ненавижу, когда ты строишь из себя простака.
Всадники были уже совсем близко, и стало ясно, что это не гайдуки. На них были кирасы и парики, не оставалось сомнений, что это австрийцы, причем благородного происхождения. Я спрятал пистолет под плащ.
Правда, средний всадник был без парика. У него были очень короткие волосы, можно даже сказать, что голова, сидевшая на бычьей шее, была почти наголо обритой, а кисти рук были такими крупными, что, казалось, он смог бы без труда повалить коня. Было заметно, что одежду он натягивал на себя или в спешке, или без должного внимания. Он был весьма и весьма упитанным, но производил впечатление крепкого и сильного. Приблизившись к нему, я увидел шрам, проходивший от левого уха до темени. Оказалось, что он далеко не молод, ему могло быть около пятидесяти.
Слева от него скакал старик. Ни темный парик, ни прямая посадка не могли скрыть его лет. Все на нем сверкало, а пурпурный плащ свисал по бокам его лошади почти до земли.
Третий, справа от человека со шрамом, был юношей, ему едва ли было больше двадцати. С большими черными усами, по которым я сразу признал в нем серба. На нем была военная форма обер-капитана.
Позади этой тройки скакало еще человек десять, все хорошо вооруженные, а за ними виднелись кони, впряженные в крытые повозки.
По знаку среднего всадника все остановились. Он надолго задержал на мне взгляд, а потом сказал:
— Ты дьявол, собственной персоной!
Точно, подумал я, но вслух произнес:
— Куда уж мне до дьявола, я просто Отто фон Хаусбург.
— Меня ты не обманешь. И как мне кажется, у тебя большие трудности. От дьявола такого никто не ждет, но я тебя хорошо знаю.
— Я — граф!
Он расхохотался и крикнул:
— Коня дьяволу!
— И слуге, — добавил я.
— Дьявол и его слуга. Коней, быстро!
Ни он, ни его спутники не представились. А так поступают люди, которые или совершенно уверены в себе или же совершенно не уверены. Вторые стыдятся и самого своего имени, другими словами, считают себя недостойными того, чтобы иметь имя, первые же убеждены, что их знает каждый.
Я взобрался на кобылу, признаюсь, не без некоторых усилий. Она не хотела слушаться, похоже, не привыкла ходить под всадником. Мы тронулись, я — превозмогая сопротивление кобылы, все остальные — без каких бы то ни было трудностей.
Пока мы, покинув Дедейское Село, скакали в сторону Белграда, я спрашивал самого себя, кто этот человек и что за странный у него отряд. Он, несомненно, был каким-то аристократом, так же как и другой, в пурпурном плаще. И я решил, что лучшим способом узнать, кто скачет вместе со мной, было бы упомянуть барона Шмидлина и посмотреть, что из этого получится. Так я и сделал:
— Вчера, когда я разговаривал с бароном Шмидлином…
— О, ты разговаривал со Шмидлином? — перебил меня человек со шрамом. — Тогда он наверняка сказал тебе, что ты ни в коем случае не должен обращаться ко мне как к председателю администрации, а только как к регенту Сербии.
Так, значит это Александр Вюртембергский, король-регент Сербии, великий военачальник принца Евгения Савойского и муж той самой дивной дамы, той исстрадавшейся души.
— Болван этот Шмидлин, — произнес я с удовольствием.
— Да, — рассмеялся Вюртембергский. — Но не вздумай при обращении ко мне упоминать об администрации.
Я ничего не ответил, но подумал, что меня иногда нервирует, как люди ведут себя по отношению ко мне. Люди! Да читают ли эти люди книги, Новый завет, например? Разве там не написано, что я князь этого мира? И разве сказал это не сам их Беззубый, тот поганый еврей, и еще один поганый еврей, Павел? Надо же, не верят даже тому, чему учит их вера. Этот жалкий администратор говорит мне, мне, князю этого мира, как я должен его называть. Я, князь мира, — его, руководителя администрации.
— Ваше высочество, регент Сербии, была ли успешной охота? — спросил я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.
— Я не удовлетворен.
И принялся так подробно описывать мельчайшие подробности охоты, словно речь шла как минимум о сражениях, от которых зависят судьбы империй. Со многими королями и князьями, трибунами и вождями познакомился я в разных странах и в разные времена, и у всех у них была одна общая особенность: они считали свои личные дела и развлечения самым важным на свете, они придавали своим увеселениям, своей охоте, любовным авантюрам и балам самое большое значение и занимались всем этим самым серьезным образом, уделяя при этом своим государствам и народам намного меньше труда и забот.
Он говорил и говорил, но я его не слушал, а, так как никакие умные мысли не приходили мне в голову, естественно до моих ушей доносился разговор между усатым сербом и кем-то из сопровождавшей их свиты. Речь шла о взятии Белграда в 1716 году.
— Крепость должна была пасть до подхода турецкого подкрепления. Понтонный мост через Дунай мы навели быстро, и знаете, кто прошел по нему первым? Наш прославленный принц, регент Сербии Александр Вюртембергский. После этого мы направились к Врачару и выставили первую линию для атаки. Мы без передышки палили из всех имевшихся у нас пушек и один раз даже попали в пороховой склад Нижнего города. Наши инженеры тщательно продумали подходы к стенам крепости. Когда вы хотите захватить город, сражение всегда развивается по одной схеме: обстреливаете из пушек до тех пор, пока не пробьете отверстие в стене. За это время пехота заполняет ров землей, обломками стен и всем, что попадет под руку, — рассказывал усач.
— Я всегда считал, что цель обстрела — городские ворота.
— Редко, очень редко. Ворота всегда хорошо укреплены и тщательно охраняются. Как правило, особыми отрядами. А войска могут ворваться в город и через обычный пролом в любом месте стены, — ответил мне он.
— Да, но даже если разрушить стену в одном месте, разве командование осажденного города не бросит туда многочисленное подкрепление?
— Сударь, сразу видно, вы плохо знакомы с практикой осады городов. Обычно, стоит разрушить стену в одном месте, как защитникам города предлагают капитулировать. В случае их согласия они имеют право покинуть город с оружием в руках, а город не подвергнется грабежу.
— И вы предложили туркам сдаться?
— Нет, наша артиллерия даже не повредила стены.
— Как же тогда вы заняли Белград?
— Войска, которые Халил-паша привел на подмогу, подошли к Белграду. Но они не смогли попасть в город из-за того, что еще до этого комендант Калемегданской крепости, Мустафа-паша Челич, приказал разрушить все городские мосты, чтобы предотвратить бегство своих подчиненных. Халил-паша встал и окопался на Экмеклуке. Мы схватились с ним в чистом поле, неподалеку от Малого Мокрого Луга, 16 августа, сразу после полуночи.
— Малый Мокрый Луг?
— Да, это название села. Мы разбили их наголову при первой же атаке в пешем строю, особенно отличилось наше правое крыло. Тогда на нас ринулась турецкая конница, разъяренная настолько, что ей почти удалось переломить ход событий. Но тут вдруг на землю упал тяжелый, густой туман. Турки были парализованы, мы тоже. Все наши генералы выступали за то, чтобы дождаться утра, когда туман рассеется и мы сможем снова пойти в наступление, однако принц Евгений Савойский приказал начать атаку немедленно. В тумане наше левое и правое крыло потеряли друг друга, турки это тут же заметили, но тогда сам принц Евгений вместе со второй шеренгой наступавших вступил в схватку и прорвался до второй шеренги турок. Нас спасла его невероятная храбрость. Надо было видеть, как отчаянно он несся на темноту ночи, туман и турок. А ведь Луи XIV Французский отверг Евгения Савойского, потому что счел его слишком низким для службы в армии. А есть ли кто выше принца Евгения? В этой атаке и наш регент Сербии, про которого в Вене сплетничают, что он любимчик принца Евгения, получил ранение в голову, его полоснула янычарская сабля. Да-а, уж если любимчикам так достается, не хотелось бы мне быть чьим-то любимчиком. От злых языков наш регент претерпел больше, чем от вражеских сабель. Мы перебили тогда пятнадцать тысяч турецких солдат, взяли в плен целый лагерь, а Халил-паша драпанул так, что до самого Ниша остановиться не мог. Мустафа-паша Челич снова отказался сдать город, и мы снова принялись его обстреливать. Через два дня комендант Калемегданской крепости подписал акт о сдаче города. Таким образом, сама крепость так и осталась невзятой. Мы победили турок, не входя в ее стены. А по договору о капитуляции гарнизон города и оставшиеся в живых турки получили право переселиться в Турцию вместе с женами и детьми, со всем своим имуществом и оружием, которое можно носить на плече или на поясе. Они все ушли в Ниш.
