Джон Вэйллант - Тигр. История мести и спасения
Американская писательница, приглашенная читать лекции в одном из сибирских вузов, назвала лишенный какой-либо эстетики советский урбанистический стиль «убийственным модернизмом»[14]. Лучегорск, примостившийся на краю внушительного угольного карьера, является классическим примером этого стиля. Город образован нелепым скоплением затхлых многоквартирных коробок, беспорядочно разбросанных вдоль разбитых дорог. В ряде случаев среди этих обшарпанных домишек под паутиной проводов можно найти газон с подобием детской площадки — поломанные горки и качели выглядят так, словно пережили стихийное бедствие. На улице на удивление мало детей, еще меньше собак, зато полно кошек — они словно слились с окружающей действительностью. Дом Труша расположен неподалеку от главной городской площади, отмеченной некогда обязательным памятником Ленину. Лучегорский Ленин — двухтонный гипсовый бюст — обращен лицом к электронному табло термометра, большую часть времени показывающему минусовую температуру, и вождь Страны Советов взирает на него из-под снежной шапки. Невдалеке виднеется кусочек дряхлого, хотя и весело раскрашенного колеса обозрения, давно уже не работающего.
Лучегорская угольная электростанция, приткнувшаяся за спиной гипсового вождя пролетариата, самая крупная в области, и ее дымящие трубы видны за восемьдесят километров. В Лучегорск, расположенный в десяти часах езды на поезде от Владивостока и четырех от Хабаровска, никто не приезжает без необходимости, но то же самое можно сказать о большинстве дальневосточных городков. В Приморском крае есть куда более крупные города, но даже там приезжего могут встретить вопросом: «Ну и каким ветром тебя занесло в эту жопу мира?» Юрий Труш здесь личность известная, и ему часто доводится пожимать руки, обниматься или дружески похлопывать знакомых по плечу при встрече. Однако для Владимира Маркова у него было припасено другое приветствие.
Когда Марков был еще жив, Трушу довелось побывать в его хижине лишь однажды. Летом 1996-го, за полтора года до трагедии, Труш и Александр Горборуков во время очередного обхода обнаружили мертвого барсука. Он лежал в котелке, опущенном в протекавший неподалеку от хижины ручей. Марков был дома, и Труш потребовал у него объяснений. Марков сильно нервничал, придумал корявую историю про то, как барсук попал в котелок, якобы его загрызли собаки. Труш пристально посмотрел ему в глаза, а затем вынул нож и вскрыл одну из ран на барсучьем теле, быстро ощупал ее и извлек дробинку. Маркову ничего не оставалось, кроме как признаться. Поскольку у него не было ни охотничьего билета, ни разрешения на хранение оружия, Труш имел право без колебаний его арестовать. Однако он предоставил Маркову выбор: либо сдать дробовик, либо быть обвиненным по нескольким статьям. Марков артачился, пока Горборуков не указал на охотничий нож, для которого в то время тоже требовалось разрешение. «За нож дополнительно отвечать придется, — пообещал Труш. — Лучше сдай ружье, и мы оставим все как есть».
Марков сказал, что ему потребуется пара минут, и скрылся в лесу. Ради собственной безопасности браконьеры стараются не оставлять возле своих хижин улик, указывающих на их род занятий. Нелегальные гарпуны, как две капли воды похожие на трезубцы нанайских и удэгейских рыболовов столетней давности, разбирают на части: древки хранятся отдельно от металлических наконечников. Сети и капканы закапывают или прячут в дуплах деревьев. С ружьями сложнее. Их редко хранят внутри дома: резкие перепады температур приводят к образованию конденсата, и вследствие этого оружие ржавеет. Как правило, огнестрельное оружие заворачивают в бумагу или холст, чтобы оно проветривалось, а затем прячут в сухом месте где-то в лесу. Именно в такое место сейчас отправился Марков. Труш, приученный по возможности контролировать происходящее, взглянул на часы, отмечая время.
Трушу с Горборуковым не раз приходилось бывать в подобных ситуациях, и, пока секундная стрелка на часах описывала свои круги, они осмотрели помещение. Строго говоря, дощатая постройка Маркова с крошечным оконцем была не хижиной, а бытовкой — скромным строительным вагончиком, какие часто встречаются на стройплощадках в разных уголках России и бывших союзных республик. Колеса были сняты; с восточной стороны к бытовке примыкал грубо сколоченный навес. И навес, и бытовка были покрыты шифером. Инспекторы не стали составлять опись, но отметили нагромождение разнообразных предметов под навесом, преимущественно из области пчеловодства: металлические кюветы и бидоны, части ульев, ручная центрифуга для отделения меда от сот, маленькая тележка для перевозки воды, дрова, продукты.
Внутри бытовки на стареньком столике, втиснутом между лежаком и буржуйкой, стояли керосиновая лампа и банка с окурками. Взгляд Труша задержался на этой импровизированной пепельнице: среди окурков лишь изредка встречались самокрутки, свернутые из газеты. Все в бытовке указывало на крайнюю нужду, и лишь одна деталь выделялась из общей картины жизни заурядного браконьера. «Дорогие сигареты, — заметил Труш. — Наш друг, оказывается, любит шикануть». Это тщеславное пристрастие плохо вязалось с более чем скромным бытом Маркова, но сразу напомнило Трушу его прозвище: Маркиз. По рассказам его друзей, Марков любил побаловать себя деликатесами, умел оживить даже самое простое блюдо добавлением специй и грибов. Без этого разнообразием на столе похвастаться было трудно: в мире Маркова рис, картошка, мясо и чай лежали в основе выживания, к ним по возможности прилагались водка, сахар, табак и кедровые орешки.
Наряду с прочей утварью, о предназначении которой легко догадаться, в типичной таежной хижине обязательно встретится парочка металлических подносов, подвешенных к потолку. Грубо продырявленные, они похожи на гигантскую терку для сыра. Такие штуки используются для лущения шишек. На корейском кедре, который является источником древесины наивысшего качества, раз в три-четыре года созревают орешки. Они растут внутри шишек и внешне напоминают кукурузные зернышки, заключенные в плотную коричневую скорлупу. Упав на землю, орешки сохраняют всхожесть и остаются съедобными еще в течение нескольких лет. Корейский кедр — близкий, хотя и чуть менее благородный, родственник европейского и североамериканского кедра: его орешки не такие сладкие и значительно более терпкие на вкус. Впрочем, к этому легко привыкнуть и даже пристраститься к ним, как к семечкам. Более века назад дальневосточные поселенцы прозвали эти орешки «сибирский разговор» — ведь без них не проходили ни одни посиделки, а другие радости и деликатесы были большой редкостью. Еще орехи называют «лесным хлебом», их можно смолоть в муку; кроме того, из них отжимают масло. Кедровые орехи — основа рациона медведей, оленей, лосей и кабанов, не говоря уж о человеке и бессчетном числе мелких зверушек. И даже в тигрином помете находили следы кедровых орехов.
Если бы существовала такая вещь, как покадровая съемка с интервалом лет в десять, можно было бы составить картину странных процессий живых существ по приморскому высокогорью: леса корейского кедра повторяют выпуклости рельефа; кедровые шишки, падая на землю, катятся к подножию холма, и к ним устремляются олени, кабаны и медведи. Они роют землю, способствуя укоренению кедровых семян. Леопарды, тигры и волки подкрадываются к оленям и кабанам, а за ними неотступно следуют стаи стервятников и воронья. Люди и грызуны замыкают шествие. Каждый играет свою роль в том, чтобы распространить семена кедра все дальше и дальше, а вместе с тем расширить и границы ареала — не только кедровой сосны, но и каждого вида живых существ, участвующих в этой пищевой цепочке. Можно, не боясь преувеличений, утверждать, что крошечное семечко кедра представляет собой центральный стержень, вокруг которого вращается колесо жизни в этих краях. Если ты сам не поедаешь кедровые орешки, ты ешь того, кто поедает. При этом сами они настолько незаметны, что можно пройти Приморский край вдолби поперек и не найти ни одного, если не знать, где искать. Это поражает и даже страшит: вот исчезнет такой пустячок, мелкое семечко, и вся экосистема, от тигров до мышей, попросту рухнет.
Марков стал частью этой древней цепочки поглощения и распространения, ее агентом и заложником, участником и получателем дивидендов. Но в тот дождливый августовский полдень он думал не об этом. Его ждали Труш и Горборуков, и он вернулся к ним спустя девятнадцать минут с видавшим виды обрезом в руках. Когда-то это был полноразмерный дробовик, но после того, как дуло случайно погнулось, Маркову пришлось его обрезать: не для увеличения пробивной способности, а просто чтобы им можно было хоть как-то пользоваться. Труш не был уверен, что это единственное огнестрельное оружие Маркова, но тот выполнил свою часть сделки, и этого было достаточно. Свое слово Труш тоже сдержал: не стал доставать бланки протоколов. Посоветовав Маркову на прощание не нарушать закон, Труш и Горборуков отправились дальше, причем все трое пребывали в уверенности, что их встреча далеко не последняя. Испокон веков люди играли в эту игру — охота на охотника. Когда-то и Робин Гуд начинал как браконьер, и нужно отметить, что сегодняшнее положение дел в Приморье поразительно напоминает то, что происходило в Шервудском лесу пятьсот лет назад.
