Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ
В ответ на его резкий решительный тон, она вдруг, словно младенец, ищущий материнские сосцы, потянулась к нему, прильнула и, разворошив полы его ночного кимоно, уткнулась лицом в голую мужскую грудь. Произнося слова немного в нос, она замурлыкала:
— Сразу рассердились… Ну, пожалуйста, не надо спешить…
Ёсиока чувствовал, как от прикосновения её прохладных волос и горячего лба по груди побежали мурашки, а передающаяся коленям тяжесть и тепло женского тела — он все еще сидел скрестив ноги — постепенно проникали до самой глубины его естества. Это острое переживание неожиданно затопило его каким-то опьяняющим счастьем, и, заставив себя разлепить тяжелые от вчерашнего бессонья веки, он вновь окинул восхищенным взглядом примостившуюся на его коленях полураздетую Комаё. Ему показалось, что большего счастья он не узнает никогда и что он хотел бы обнять и держать в своих руках не только тело, но и душу, и все-все, что составляет существование этой женщины.
Ёсиока не мог надивиться самому себе. Для него было совершенно непостижимо то, что эта женщина, которую он легко когда-то покинул, уезжая за границу, теперь стала настолько занимать его чувства. В начале нынешнего лета, в тот вечер, когда он случайно встретил её в Императорском театре и пригласил в чайный дом «Хамадзаки» в Цукидзи, ему всего лишь хотелось вспомнить свои студенческие годы, в этом и был весь интерес. Одним словом, это была прихоть на один вечер, но вечер следовал за вечером, и, сам того не сознавая, он стал одержим желанием обладать ею всецело, чтобы Комаё принадлежала лишь ему.
Это было удивительно для него самого. И ни в коем случае не входило в его планы… Он сознавал это, но каждый раз, глядя в лицо Комаё, чувствовал, что сердце его уже не свободно в привычном ему смысле — это его изумляло. До сих пор он как только мог наслаждался жизнью, но таких странных переживаний не испытывал еще ни разу.
Со студенческих лет Ёсиока был большим педантом, его считали сухарем, чуждым эмоций, говорили, что к людям он относится с пренебрежением. Отправлялся ли он с товарищами поесть гречневой лапши, или это была дорогая говядина сукияки, он ненавидел, чтобы кто-то платил за него, но так же ненавидел и сам платить за других. Его подход был таков: каждый вносит свою долю строго по счету. Как раз в это время он начал покупать услуги гейш, и здесь у него также были твердые принципы. Он считал, что, если подавлять стихийную плотскую страсть, можно навлечь на себя позор, попавшись в сети, расставленные дилетанткой, какой-нибудь гостиничной служанкой. Уж лучше действовать без ошибки, наверняка, покупая женщину за деньги, как это заведено. Ему казалось, что, с гарантией покупая любовь женщины, в которой уверен, он сможет к тому же избавиться от гнета страстей и со свежими силами всякий раз добиваться на экзаменах высших баллов, — иными словами, он сумеет разом получить и наслаждение, и пользу. Для него, так называемого современного молодого человека, авторитет конфуцианского учения, которое правило сердцами людей прежних эпох, совершенно померк. Ради достижения своих целей он не хотел, да и не мог раздумывать о средствах, он всегда стремился к победе. В том не было его вины — то было веяние времени.
Каждый месяц Ёсиока тщательно планировал свой бюджет, вплоть до того, что прикидывал, сколько раз он будет встречаться с женщиной и в какую сумму это станет. Если он не превышал намеченных трат, то без сожаления отдавал женщине и остаток выделенной суммы, зато в случае перерасхода, сколько бы писем с просьбами о встрече он ни получал, сколь близкими ни были бы отношения, он твердо отказывался от свиданий.
Разумеется, так же поступал он и после того, как вышел в большую жизнь. До недавних пор он покровительствовал гейше Рикидзи из дома «Минатоя», но двигала им отнюдь не плотская страсть или сердечная привязанность, а то, что следовало бы назвать честолюбием современного джентльмена. Рикидзи в мире гейш пользовалась уважением, здесь по сей день при случае вспоминали, что в прежние годы у нее был роман с князем Ито Сюмпо.[12] С тех самых пор Рикидзи держалась так, словно в одно мгновение превратилась в благородную даму. Она вдруг начала брать уроки чайной церемонии, игры на старинном музыкальном инструменте кото и даже каллиграфии. Ёсиока же в последнее время приобрел известность в качестве молодого коммерческого директора крупной компании. Ему пришлось бы нести одни и те же расходы, независимо от утонченности гейши, взятой им под патронаж, или от степени близости отношений. А раз так — отчего было не попробовать поразить людей? Пусть бы газета «Мияко» написала про его роман! Вот для этого он пустился ухаживать за гейшей Рикидзи без особенной надежды на успех. Подействовало ли его мужское обаяние или то, что он легко расставался с деньгами, но так или иначе, вопреки молве о недоступности Рикидзи, она неожиданно сдалась. Однако, будучи тремя годами старше Ёсиоки, она выглядела безупречно, лишь когда в кимоно с гербами и белым воротником выходила к гостям. А в будничной обстановке, когда она была без грима, мелкие морщинки у глаз и потемневшие веки, широкий лоб и слишком большой рот выдавали в ней просто женщину средних лет с дурным нравом.
Ёсиока в отношениях с Рикидзи с самого начала почему-то оказался на вторых ролях и не мог вести себя непринужденно, хоть и считался её патроном. Порой он не мог удержаться от мысли, что его дурачат, держат за какого-то юнца. А иногда ему мечталось о женщине более молодой, страстной, полностью отдающей себя во власть мужчины. Словом, не зря он никак не мог порвать с дешево доставшейся ему бывшей служанкой, а ныне хозяйкой дома свиданий «Мурасаки» в Хаматё.
Когда же он случайно встретил вновь Комаё, с которой был близок в студенческие годы, то отношения с ней складывались именно так, как ему хотелось, и он чувствовал себя совершенно естественно. Поскольку они были знакомы давно, с ней не нужно было думать, что говорить и что делать. К тому же она была в расцвете зрелой женской красоты, привлекательна, и появление с ней на людях не могло нанести урона его репутации. Ёсиока решил выкупить Комаё, сделать своей содержанкой и, построив в Камакура виллу — в последнее время это стало его мечтой, — поселить её там и наезжать по выходным, чтобы отдохнуть и развлечься.
Ёсиока был уверен, что, когда он скажет: «Я возведу для тебя виллу, устрою пышный праздник по случаю твоего ухода из гейш и торжественно приму тебя под свое покровительство», — Комаё согласится сразу и не раздумывая. К его удивлению, определенного ответа она не дала, и он был взбешен так, словно его оскорбили. Более того, он впал в отчаяние, как будто потерял самое дорогое. Почему же все-таки она не хочет его слушать? Он решил попробовать уяснить себе её женскую логику, и если препятствие серьезно, то у него, в конце концов, тоже есть мужская гордость — тогда он окончательно с ней порвет. Но несмотря на такое решение, когда он смотрел на неё, какой она была сегодня здесь, перед глазами: с обворожительно растрепавшейся прической марумагэ — совсем не как у гейши, в кимоно, небрежно запахнутом и подхваченном тонким пояском, — он чувствовал, что все еще лелеет мысль о том, чтобы она принадлежала ему и жила на вилле.
Ёсиока и правда не мог устоять — хороша, до чего же хороша была эта её прическа марумагэ. Уже четвертый или пятый раз Комаё приходила к нему на свидание, запросто уложив волосы в узел марумагэ и подобрав полы кимоно выше обычного, — она говорила, что навещала кого-то в больнице. В этом облике она совсем не похожа была на гейш, с их волочащимися полами кимоно, с их традиционными прическами цубуси или итёгаэси. Он увидел её в новом свете, и чем-то она напомнила ему актрису Каваи, играющую в современных постановках. В ней было нечто совсем особенное, свежее, неизведанное им ни с Рикидзи, гейшей до кончиков ногтей, ни с хозяйкой дома «Мурасаки», грузной и временами до отвращения неприбранной женщиной. С тех пор, как к нему пришло это чувство новизны, он вдруг захотел, чтобы Комаё была с ним всегда именно такой, какой она была теперь, именно в этом облике. Подавить это желание ему с каждой встречей становилось все труднее.
Все это лето Ёсиока работал, зато теперь, в начале осени, взял неделю, чтобы спокойно отдохнуть; он горел желанием в этот раз непременно одержать над ней верх и уговорить. Он счел, что для этой цели вилла «Три весны» подходит гораздо лучше, чем курорты на горячих источниках Хаконэ или Сюдзэндзи, поскольку на вилле они с Комаё будут наедине, поставлены лицом к лицу и ничто не сможет отвлечь или помешать. Однако уже на третье утро из Токио позвонил Эда — что-то там случилось в связи с продажей акций, и Ёсиоке непременно понадобилось на время съездить в город. К вечеру, однако, пусть и поздно, он собирался вернуться. Условившись, что Комаё позовет на это время для компании хотя бы знакомых гейш и будет его ждать, он уехал, а предварительно договорился о визите Ханаскэ из дома Дзюкити и еще одной гейши из чужого заведения, Тиёмацу.
