Эрико Вериссимо - Господин посол
Когда он вернулся в спальню, Мишель все еще топтался там, покашливая и благовоспитанно поднося к своему маленькому рту два пальца.
— Что там у вас, дружище? — спросил Габриэль, обмотав полотенце вокруг пояса наподобие набедренной повязки. — Выкладывайте!
— Господин посол, — начал мажордом после недолгого колебания, — если позволите, я бы рекомендовал надеть брюки в полоску, черную визитку и серый шелковый галстук.
— Я надену то, что мне заблагорассудится. Если мне взбредет в голову, я отправлюсь в Белый дом в пижаме. Или вообще голым.
— Слушаюсь, господин посол.
— Не стройте такой физиономии, Мишель! Я надену темно-синий костюм, белую рубашку, темный галстук… И черные туфли, конечно. Ну как? Очень это противоречит протоколу?
Мишель слегка поклонился, и украшавший его лицо розовый бутон приоткрылся в подобии улыбки.
— Нет, господин посол. Президент Эйзенхауэр, скорее всего, будет одет так же.
— Ну что ж, тогда вопрос решен!
Вскоре посол, натянув на себя белье, уселся на кровати, чтобы надеть носки и туфли.
— Вы, должно быть, ощущаете отсутствие дона Альфонсо?
— Сеньор Бустаманте был настоящим джентльменом.
— Чего нельзя сказать обо мне, так, что ли, Мишель?
— У меня и в мыслях не было ничего похожего, господин посол.
— И все же я знаю, что это так. Я не профессиональный дипломат. Руки дамам не целую. Я их целую в другие места. Когда есть такая возможность, конечно. Я не разбираюсь в литературе и плюю на протокол.
Мишель стоял, опустив глаза. Уши его стали пунцовыми, как петушиный гребень.
Габриэль Элиодоро надел брюки.
— Сколько послов сменилось, пока вы служите в этом доме?
— Ваше превосходительство уже пятый.
Снова эта магическая цифра.
— Вы суеверны, Мишель?
— Я скептик, ваше превосходительство.
— Я забыл, что скептицизм — национальный спорт французов. Однако… вернемся к послам. Очевидно, вам с ними нелегко приходилось, верно?
— Если позволит ваше превосходительство, я бы предпочел воздержаться от комментариев.
— Прекрасно. Вы джентльмен. А значит, полагаю, не видели девушку, что вошла в посольство в восемь часов и вышла после полуночи.
— Я ничего не помню, ваше превосходительство. Вернее сказать, ничего не видел.
Габриэль Элиодоро завязывал галстук перед зеркалом, в котором отражался и мажордом, державший темно-синий пиджак, как тореадор держит плащ, когда дразнит быка.
— Очевидно, после выхода на пенсию вы вернетесь во Францию…
— Во всяком случае, таково мое намерение, ваше превосходительство.
— И конечно, будете писать мемуары…
— Возможно.
«Этот плут не лишен юмора», — подумал кум Хувентино Карреры, отступив на два шага, чтобы лучше видеть себя в зеркале. Мажордом подошел ближе.
— Хотелось бы знать, как я буду выглядеть в ваших воспоминаниях, — пошутил посол, надевая пиджак.
— Передо мной не будет иных задач, кроме строгой истины, — тихо сказал Мишель и кашлянул, как бы извиняясь за свою смелость.
Габриэль Элиодоро повернулся к мажордому.
— Истина? А что такое истина? Напишите книгу с чувством, дружище! Ибо для людей нет другой истины.
Небольшая комната, где Габриэль Элиодоро пил сейчас колумбийский кофе, приготовленный в итальянской кофеварке, была одной из самых уютных в посольстве. Скромная мебель, светлые стены и ковры, яркие и бесхитростные картины сакраментских примитивистов создавали радостное, бодрое настроение, которое усиливалось утренним солнцем. Габриэль Элиодоро был в комнате один: он отослал слугу, подавшего завтрак, так как не любил, чтобы на него смотрели во время еды.
С того места, где он сидел, через широкое окно была видна часть парка с дубами и липами, поднимающимися над цветущими олеандрами и кизильником, а дальше — роща в овраге Норманстон-парка. Однако из всех деревьев, окружавших здание, послу больше всего нравился («Любовь, Пабло, с первого взгляда!») японский красный клен около фонтана. Габриэль Элиодоро никогда не видел ничего подобного: дерево скорее походило на изящную бронзовую скульптуру. Он долго и нежно разглядывал клен, рассеянно жуя гренки и запивая их кофе.
Бесшумно и молчаливо, как тень, в комнату вошел Мишель и, почтительно покашливая, словно на что-то намекая, положил на стол сложенную газету.
— Сеньор Вильальба просил вас взглянуть на отмеченную страницу, господин посол.
С легкой улыбкой он повернулся почти по-военному и вышел.
Габриэль Элиодоро не знал английского, и поэтому его знакомство с американскими газетами и журналами было чисто внешним. На шестой странице газеты, которую он держал в руках, посол увидел свой портрет и под ним несколько строк, обведенных синим карандашом. Некоторое время посол рассматривал собственную фотографию. Все же интересно было бы узнать, что написала о нем мисс Потомак под рубрикой «Дипломатическая карусель». Титито позаботился приколоть к газете листок с переводом. «У республики Сакраменто теперь новый посол в Вашингтоне. Это мистер Габриэль Элиодоро Альварадо, который сегодня вручит свои верительные грамоты президенту Эйзенхауэру. Его превосходительство, прибыв сюда несколько дней назад, видимо, уже приобрел множество друзей. Этот высокий, смуглый, обаятельный и красивый мужчина, к тому же, как мне сообщили, на редкость искренний и откровенный, является личным другом президента Сакраменто, вместе с которым он доблестно сражался во время революции 1925 года, освободившей его родину от диктатуры дона Антонио Марии Чаморро. Утверждают, что его превосходительство мистер Альварадо большой почитатель Авраама Линкольна, жизнь которого он знает, как лишь немногие. Итак, добро пожаловать на «Дипломатическую карусель», господин посол!»
Едва Габриэль Элиодоро дочитал перевод, как Мишель снова вошел в комнату, на этот раз с телефонным аппаратом.
— Вас спрашивают, ваше превосходительство.
— Кто?
— Сеньор Вильальба.
— Что нужно этому похабнику?
— Пардон, мосье?
— Ладно. Дай-ка мне эту штуку.
Габриэль взял трубку.
— Слушаю!
До него донесся мелодичный голос Эрнесто Вильальбы:
— Добрый день, сеньор посол!
— А, Титито! В чем дело?
— Я звоню, чтобы поздравить вас.
— С чем, дружище?
— Значит, вы не видели газету с отмеченной страницей, которую я вам послал?
— Видел, и что?
— Ваше превосходительство, очевидно, не знает, что даже простое упоминание вашего имени в заметке мисс Потомак, которую прочтут более чем пятьдесят миллионов американцев, является верным признаком успеха… А если вам в «Дипломатической карусели» сочли нужным отвести более десяти строк — это уже целое событие. Поздравляю!
Габриэль Элиодоро не знал, как отнестись к словам второго секретаря. Уж не смеется ли над ним этот женоподобный тип… или он действительно принимает это всерьез?
— Кто она такая, эта мисс Потомак?
— Мисс Потомак — это псевдоним одной из «священных коров» Вашингтона, господин посол, одной из самых уважаемых женщин страны; перед нею все заискивают.
— Она красива?
— Какое там, посол! Ей шестьдесят. Она страшна, как смертный грех, и толста, как гиппопотам.
— Тогда вели сбросить эту ведьму в реку с тем же названием. Но если говорить серьезно, меня интересует, послали ли вы этой особе приглашение на прием?
— Конверт для нее был запечатан первым, ваше превосходительство!
— Хорошо. Скажи Пабло, чтобы он не вздумал опаздывать, президент Эйзенхауэр ожидает меня ровно в одиннадцать.
4
В 1930 году, когда миссия Сакраменто в Вашингтоне была преобразована в посольство, правительство генералиссимуса Хувентино Карреры уполномочило министра иностранных дел приобрести резиденцию; выбор пал на особняк, расположенный на Массачусетс-авеню, почти напротив посольства Великобритании, и принадлежавший знатной семье из сельских аристократов Виргинии. (Расследование, произведенное двадцать лет спустя, когда кандидат оппозиции Хулио Морено был избран президентом, а Освободитель нашел убежище в Доминиканской республике, установило мошеннический характер этой сделки, принесшей каудильо и его министру почти сто миллионов долларов.)
Двухэтажное здание в георгианском стиле со скромным колониальным изяществом высилось среди лип, ясеней, тисов и кленов. Суровость его стен из простого темно-красного кирпича контрастировала с эмалевой белизной рам на высоких и узких, симметрично расположенных окнах.
Нынешняя же резиденция послов Сакраменто своим светлым лепным фронтоном, венчающим центральную часть фасада, и портиком с четырьмя дорическими колоннами чрезвычайно напоминает знаменитый Думбартон Хаус в Джорджтауне.
