Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна
Я не уверен, что успел хотя бы подумать об этом, но на таким образом поставленный вопрос существовал только один ответ, даже несмотря на то, что в его истинности я отнюдь не был уверен.
— Наверное, нет, — немного поколебавшись, ответил я.
Вопрос «почему?» застрял у меня где-то на полпути между черепной коробкой и голосовыми связками. Вся эта беседа в принципе должна была подвести нас к некоему выводу, к идее, утверждению, которое бы полностью ее устроило. Она собралась с силами, не без труда обуздав свое нетерпение.
Неожиданно она резко втянула воздух и проговорила:
— Мистер Бог не знает, что он хороший и добрый, и всех любит. Мистер Бог, он… он… пустой.
Сейчас я уже могу допустить мысль, что камня, о который я только что пребольно ушиб большой палец ноги, на самом деле не существует. Я ничего не имею против того, чтобы поиграться с идеей, что все окружающее — всего лишь иллюзия, но мысль о том, что мистер Бог пуст, просто не лезла ни в какие ворота. Все держится на том, что мистер Бог — полон! Полон мудрости, любви, сострадания — назовите любую добродетель, и в нем этого будет в изобилии. Бог, он… он как огромный рождественский носок, полный чудесных подарков, неистощимо изливающий дождь несказанных и неисчислимых милостей на своих детей. Проклятие, ну, разумеется, он полон! Так меня учили, и так оно на самом деле и было… а было ли?
Ни в тот день, ни в несколько последующих ничего от Анны не добился. Мне оставалось только вариться в собственном соку. Мои шестеренки со скрипом перемалывали мысль о том, что мистер Бог пуст. Да, она была совершенно нелепой, но застряла там намертво. По мере того, как перед моим внутренним взором возникала соответствующая картинка, я погружался в пучину стыда и замешательства. Никогда раньше она не представлялась мне с такой потрясающей четкостью: мистер Бог в черном фраке, цилиндре и с волшебной палочкой, достающий из шляпы кроликов. Можно поднять руку и попросить автомобиль, или тысячу фунтов, или еще чего-нибудь, и мистер Бог взмахнет палочкой — вот вам, пожалуйста! Под завязку этого захватывающего кино я увидел портрет моего мистера Бога крупным планом — улыбающийся, добродушный бородатый ВОЛШЕБНИК.
После нескольких дней бесплодных размышлений на тему пустоты мистера Бога я не выдержал и задал ей вопрос, который не давал мне покоя все это время:
— Кроха! Так что там насчет мистера Бога, который на самом деле пустой?
Она тут же с готовностью обернулась ко мне. Бьюсь об заклад, что она ждала моего вопроса, но ничего не могла поделать, пока в моем мозгу окончательно не сформируется картинка мистера Бога в виде фокусника.
— Когда мир стал совсем красным через осколок стекла, цвета цветка.
Я это запомнил. Мы немного поговорили о проходящем и отраженном свете: что свет приобретает цвет стекла, через которое он проходит, и что цветок желтый благодаря отраженному свету. Мы уже наблюдали радугу спектра при помощи призмы, видели ньютонов разноцветный вращающийся диск[15] и смешивали все цвета спектра обратно до состояния белого. Я объяснил ей, что цветок поглощает все цвета спектра, кроме желтого, который и отражает обратно наблюдателю. Анна некоторое время переваривала эту информацию, а потом заявила:
— Ага, значит, желтый он брать не хочет, — после короткой паузы продолжала, — так что настоящий цвет — это все те, которые он хочет.
Спорить с этим я не мог, так как не был абсолютно уверен в том, какого черта этот цветок вообще хочет.
Эта информация поступала внутрь, перемешивалась с разноцветными стекляшками, хорошенько встряхивалась и занимала свое место в ее новой картине мира. Выходило так, что каждый человек при рождении получал целый набор стеклышек с ярлычками «хорошо», «плохо», «отвратительно» и т. д. Дальше они присобачивали к своему внутреннему оку монокль и меняли в нем стеклышки, воспринимая мир в соответствии с цветом и маркировкой стекла. И делали мы это, как мне дали понять, чтобы оправдать свои внутренние убеждения.
Теперь идем дальше. Мистер Бог несколько отличался от цветка. Цветок, который не хочет брать желтый свет, мы называем желтым, потому что именно этот свет мы и видим. О мистере Боге такого сказать нельзя. Мистер Бог хочет все и поэтому ничего не отражает обратно! А если мистер Бог ничего не отражает вовне, то мы просто не сможем его увидеть, правильно? То есть, если уж природа мистера Бога в принципе доступна нашему пониманию, остается только допустить, что мистер Бог совершенно пуст. Пуст не потому, что в нем ничего нет, но потому, что он приемлет все, все принимает и ничего не отражает обратно! Разумеется, если вам угодно, можно мошенничать и дальше: можете продолжать носить цветные очки со стеклышками, на которых написано «мистер Бог всех любит», или с теми, где значится «мистер Бог очень добрый», но тогда, извините, вы упустите природу мистера Бога в целом. Только попробуйте себе представить, что собой представляет мистер Бог, если он приемлет все и ничего не отражает обратно. Вот это, сказала Анна, и называется быть НАСТОЯЩИМ БОГОМ. Это-то нас и просили сделать — выкинуть все наши цветные стеклышки и посмотреть невооруженным глазом. Факт, что Старый Ник[16] производит эти стеклышки миллионами, временами несколько осложняет дело, но так уж устроен мир.
— Иногда, — сказала Анна, — взрослые заставляют маленьких надевать стеклышки.
— Зачем им это надо? — поинтересовался я.
— Так они могут заставить маленьких делать то, что они от них хотят.
— Ты хочешь сказать, они их так пугают?
— Да. Заставляют делать то, что им надо.
— Типа что мистер Бог накажет их, если они не станут есть чернослив?
— Да, вроде того. Но мистеру Богу на самом деле все равно, будешь ли ты есть чернослив или нет, правда ведь?
— Думаю, да.
— Если бы он наказывал детей за это, он был бы большой драчун, а он ведь нет.
Большинству людей несказанно повезет, если они когда-нибудь сподобятся открыть для себя мир, в котором живут. Анна открывала бесчисленные миры с помощью своих «цветных стеклышек», оптических фильтров, зеркал и садовых ведьминых шаров.[17] Единственной проблемой во всем этом было то, что слова, при помощи которых можно было описать свои впечатления, как-то слишком скоро заканчивались. Я не припомню, чтобы Анна хоть раз использовала термины вроде «существительное» и «глагол»; она явно не смогла бы определить, где прилагательное в словосочетании «мясной сэндвич», но очень скоро пришла к выводу, что самым опасным в письме и речи было использование описательных оборотов. Она бы еще согласилась с утверждением, что «роза — это роза — это роза»[18] — но только скрепя сердце, а вот «красный — это красный — это красный» уже никуда не годилось.
Проблема словоупотребления стала еще более актуальной с появлением миссис Сассемс. Миссис Сассемс мы повстречали на улице. На самом деле это была тетя Долли, то есть наша тетушка по мужу. В жизни у тети Долли была одна великая страсть: она обожала ореховые ириски. Она поглощала их в диких количествах, и рот ее почти постоянно был набит ирисками, так что лицо по большей части имело несколько странные очертания. Если ей что-то и можно было поставить в упрек, так это то, что она упорно лезла ко всем целоваться, причем не чмокнуть разик, а обстоятельно и надолго. По отдельности с ирисками и с поцелуями жить было еще можно, но вот вместе эти два фактора уже начинали представлять опасность для жизни.
Избежать поцелуев не удалось. Нам безапелляционно велели «открыть ротики», в которые тут же было загружено по целой плитке ирисок, то есть где-то половина прошла внутрь, а второй половине пришлось остаться снаружи и подождать.
За долгие годы питания одними ирисками тетя Долли обзавелась впечатляющей силы лицевыми мускулами, которые позволяли ей вести светскую беседу, невзирая на склеивающий эффект конфет. Крепко держа Анну на расстоянии вытянутых рук, она воскликнула: «Вы только посмотрите, как выросла!»
Я передвинул тянучку за щеку, насколько это было возможно, и с трудом выдавил:
— Axa, от ырохла ак ырохла!
Анна же саркастически отвечала:
— Ахвагых, вура фортова!
Я понадеялся, что мне не придется переводить эту реплику.
Тетя Долли пожелала нам всего хорошего и отправилась своей дорогой. Мы уселись рядышком на каменную ограду и попытались придать тянучке более удобоваримый размер и конфигурацию.
До столкновения с тетей Долли мы шли себе вдоль по улице… вернее, сказать честно, мы двигались вдоль по улице совершенно диким способом. На самом деле мы придумали игру, благодаря которой можно было потратить часа два на пару сотен ярдов. Кто-то один должен был быть «назывателем», а кто-то другой — «шагателем». Суть игры заключалась в том, что «называтель» называл какой-нибудь предмет, лежащий на земле, например спичку, а «шагатель» должен был встать на него. Потом «называтель» называл какой-нибудь другой предмет, а задача «шагателя» заключалась в том, чтобы оказаться там в один шаг или прыжок. И так, пока с «шагателем» не случится чего-нибудь смешное, — никогда нельзя сказать заранее, куда ему придется шагать в следующий раз.
