Питер Устинов - Старик и мистер Смит
— Я не знаю как, но я сразу вас узнал… Только вошел — и сразу узнал.
— Не стоит этого пугаться. Сила воображения прекраснейшим образом заменяет отсутствие опыта. Ничто из бывшего единожды не умерло окончательно, лишь переменило облик. Природа — великий архив всего некогда сущего. Разобраться в этом архиве невозможно, но на его полках хранится абсолютно все. Человеку удается краешком глаза разглядеть то один уголок, то другой. В момент озарения проскакивает искорка, которая выхватывает из тьмы кусочек прошлой жизни или укромный закуток, о существовании которого человек прежде и не подозревал. Знание близко, и обрести его может каждый, ведь иногда оно находится всего в нескольких дюймах от поля вашего зрения.
Детина осклабился.
— Теперь я знаю, как я вас узнал.
— Как же?
Лютер постучал пухлым пальцем по своей здоровенной башке:
— Мозги сработали.
Старик серьезно кивнул и сказал, обращаясь к доктору:
— У вас больше не будет с ним хлопот. Кстати говоря, никакой он не сумасшедший. Он просто фантазер, а это редчайшая и самая ценная из форм психического здоровья.
Бэйсинг обернулся к санитарам:
— Ладно, мужики, пошли. Жрать охота.
Подхватил своих конвоиров под мышки и, не обращая внимания на их вопли, вынес из кабинета.
— Вы, должно быть, очень собой гордитесь, — уязвленно молвил доктор Кляйнгельд.
— Это мне не свойственно. Ведь мне не с кем себя сравнивать.
— Господи, что же мне написать в заключении?
— Правду.
— Чтобы меня сочли психом?
Старику дали успокоительное, и он сделал вид, что тут же уснул, — не хотелось тратить время на болтовню с хорошенькой чернокожей медсестрой, чьему попечению его вверили. Нужно было как следует обдумать все случившееся.
Когда сестричка вышла из палаты, Старик чуть приоткрыл веки и увидел, как мягком свете гаснущего дня меж коек пробирается некий азиат в больничной в пижаме.
Старик окончательно открыл глаза и строго спросил:
— Что ты тут делаешь, Смит?
— Ш-ш-ш, — шикнул азиат. — Я примеряю камуфляж. Теперь я Тосиро Хавамацу. По-моему, неплохо получилось. Пора отсюда сваливать, а ты можешь оставаться, если хочешь.
— И куда же ты намерен отправиться?
— В Нью-Йорк. Вашингтон не по мне, тут твоя епархия: дискуссии о морали, лоббисты, коррупция в верхних эшелонах власти и прочая, и прочая. А я подамся в Нью-Йорк. Его называют Большим Яблоком. Помнишь то маленькое яблочко в саду, название которого я забыл? Мне еще пришлось там научиться ходить на чреве своем. В Нью-Йорке правит плоть: тут тебе и наркотики, и проституция, а ко всему этому — аккомпанемент высоконравственных речений. В общем, как там говорят, моя тусовка.
— А как же ты без денег?
И из-под одеяла выпорхнули радужные купюры — миллионы и миллионы иен.
— Вот спасибо, — обрадовался Смит, распихивая деньги по карманам. — То есть я хочу сказать, домо аригато годзаимас. Правда, немножко «зелени» я уже наворовал. В больнице это проще простого. Здесь на первом этаже есть чудесная комнатка, где хранятся ценности, принадлежащие пациентам. Теперь мне нужна какая-нибудь одежда и еще очки. Ага!
Мистер Смит как раз заметил на соседней тумбочке очки. Они принадлежали болящему, который размещался на соседней койке и имел неосторожность уснуть. Смит проворно цапнул их, и страницы книжки, в которой очки выполняли функцию закладки, неспешно сомкнулись.
— Зачем ты это сделал? — укорил похитителя Старик. — Тебе и очки-то никакие не нужны. У нас с тобой зрение идеальное, а этот бедняга в них нуждается.
— Настоящий японец без очков не бывает.
— А что я буду делать, если этот человек проснется и спросит, где его очки?
— Очень просто. Он просыпается — ты засыпаешь.
— И ты оставляешь меня без легальных долларов?
— Так пойдем вместе! Сейчас я наведаюсь в рентгеновский кабинет, разживусь какой-никакой одежонкой. Кстати, в карманах и доллары наверняка обнаружатся. На дорогу должно хватить. В семь тридцать отходит «Борзая», это такой автобус-экспресс. К полуночи или около того будем в Нью-Йорке.
— Что ж, поезжай. Я попозже.
— А если на экспресс опоздаешь?
— Ничего, разыщу тебя в какой-нибудь обители порока.
— В Нью-Йорке их без счету. Что меня несказанно воодушевляет. Например, я слышал много хорошего о бане для голубых на Сорок второй улице. Называется «Оскал Уайльда».
— Баня для голубых? Что это? Какие-нибудь оргии с использованием краски?
— Да нет, обычная педриловка. Баня для гомосексуалистов.
— Правда? Есть такие бани?
— Ох, до чего же ты темен.
— Но зачем японскому бизнесмену идти в такое место?
— К тому времени я уже перестану быть японским бизнесменом. Поменяю иены на доллары и вновь превращусь в Смита. Эта ипостась более приемлема для туземцев. Что же касается бани, то туда я отправляюсь вовсе не любоваться земными пороками. Меня интересует раздевалка, где наверняка можно раздобыть прелюбопытные тоги, оставленные купающимися.
— Ты что, решил наворовать себе целый гардероб? Я этого не допущу. Пока ты со мной, я за тебя отвечаю.
— Я поступлю по-честному. Вместо того, что сопру в бане, оставлю то, что спер здесь. Это будет не воровство, а честный обмен.
— Честный обмен — это когда меняются добровольно. И скажи, чем тебя не устраивает наряд, который ты намерен похитить здесь, в больнице?
— Стану я носить такую дрянь! Ты бы видел, что за публика приходит сюда на рентгеновское обследование! — И он закатил глаза, как бы не находя слов для описания безнадежной заурядности здешних пациентов и их одежд.
В этот момент в палату с топотом ворвались два агента ФБР, очевидно, не слишком озабоченные тем, что могут разбудить больных.
Мистер Смит незамедлительно дематериализовался.
— Здесь Смита тоже нет! — крикнул один из агентов.
— А кто это только что стоял у кровати? — спросил второй.
— Никто, — ответил Старик и, под давлением обстоятельств вновь вынужденный солгать, густо покраснел.
— Чтоб мне провалиться, тут был какой-то косоглазый — не то кореец, не то вьетнамец!
— Никого здесь не было. Господа, мистер Смит — человек общительный. Бродит где-нибудь по больнице, знакомится с людьми, болтает, сплетничает. Вы в столовую не заглядывали?
— Ладно, Эл, пошли. Надо его разыскать. Где-то же он есть, черт бы его побрал.
— Может, в родильном? — сострил напарник.
— Во-во, там ему самое место.
Стоило агентам удалиться, как мистер Смит снова материализовался.
— Ну, я поехал, — сообщил он.
Вздрогнув от неожиданности, Старик пробормотал:
— Ты меня напугал. Я думал, тебя уж и след простыл. Смит обиделся и растворился вновь.
Сосед Старика, разбуженный агентами, решил утешиться чтением триллера и потянулся к книжке.
— Вы моих очков не видели?
Старик хотел было отговориться незнанием, но вдруг испугался, что ложь во спасение может перерасти в привычку к постоянному вранью — привычку крайне опасную, ибо она размывает самые основы нравственности.
— Видел, — выпалил он. — Их украл мистер Смит.
— Смит? — тупо повторил страдалец. — Какой кошмар. Я без очков ничего не вижу.
— Тут были люди из ФБР, — решил утешить его Старик. — Они как раз ищут Смита.
Сосед просветлел:
— Из-за моих очков?
— Да, — сдался Старик. Утомительное занятие — говорить только правду. Нет вернее средства затянуть нудный разговор до бесконечности.
Тем временем в кабинете доктора Кляйнгельда происходила непростая беседа. Сам психиатр восседал за столом в вертящемся кресле, каковым искусно пользовался, когда хотел включиться в обсуждение или, наоборот, удалиться за кулисы. В настоящий момент врач располагался спиной к прочим участникам дискуссии, Гонелла нервно расхаживал по комнате, а что касается агентов — один стоял, привалившись к шкафу, второй пристроился на подлокотнике. Двое сидели в креслах для посетителей: начальник 16-го полицейского участка Экхардт и специально приглашенный заместитель директора ФБР Гонтранд Б. Гаррисон.
— Как же нам быть? — спросил он.
— Предлагаю восстановить всю цепочку событий, — подал голос Гонелла.
— Конструктивное предложение, — одобрил Гаррисон. Гонелла зашелестел блокнотом:
— Насколько я понял, началось все с того, что в участок капитана Экхардта обратился кассир отеля «Мертвый индеец», некий Подл Т. Рюк. Он принес на проверку в банк «Объединенный пилигрим» купюры, полученные от мистера Богфри главным портье отеля Рене Леклу. Менеджер банковского филиала Лестер Носе через минуту тридцать секунд установил, что банкноты фальшивые…
Доктор Кляйнгельд крутанулся на кресле и оказался лицом к ассамблее. Громко, ясно и отчетливо — совсем не так, как во время консультации, — он заявил:
