Иван Шевцов - Любовь и ненависть
— Вы с Маратом друзья. Даже странно — вы такие разные. И вы никогда не ссорились?
— Никогда.
— И даже не спорили?
— Спорили. Только каждый при своем оставался.
Мы ходили по Летнему саду, рассматривали скульптуры, сидели на скамейке. И все говорили. Она просила меня рассказать о детстве, а я не знал, что говорить.
— Ничего интересного в моем детстве не было.
— А все-таки что сильнее всего запомнилось из детства? — допрашивала Ирина.
— Лучше всего помнится весна и лето, — начал я не очень охотно. — Ледоход на Десне, скворец на черемухе заливисто свистит. Это весна. А потом золотые, как брызги солнца, одуванчики на лугу и первая ласточка в синем небе, — значит, начинается лето. И еще запомнились окопы за селом и партизанские землянки в лесу. Мы там находили патроны, пулеметные ленты и каски. И еще — подбитый фашистский танк у дороги.
Я не в силах был больше говорить: что-то тяжкое вдруг нахлынуло на меня, перехватило дыхание. Я вспомнил своего отца, казненного фашистами.
Ирина интуитивно почувствовала мое состояние, поспешила увести разговор в сторону, сказала задумчиво и с сожалением:
— Вы сильный, Андрюша. А вот я не смогла бы, как Зоя Космодемьянская, если б пришлось. Впрочем, не знаю… Я иногда в мыслях пробовала представить себя на ее месте и посмотреть, как бы я вела себя. Это важно — нашлись бы во мне силы или нет?
— Думаю, что нашлись бы, — утвердительно заметил я, будучи убежденным в ее большой духовной силе.
— Не знаю. Мне кажется, что я слабая. А вы… вы добрый и прямой. Вы со всеми так откровенны?
— С теми, кто откровенен со мной.
Без всякой видимой связи она снова повторила:
— Какие вы с Маратом разные.
Должно быть, она в этом все больше убеждалась. Потом сообщила:
— Я долго не могла привыкнуть к его имени. Марат! Уж лучше Март — смысла больше.
— Что вы, Ирина, какой же в имени смысл? Просто условный знак.
— Вы так думаете? Серьезно? — искренне удивилась Ирина. — А вы разве не знаете, что каждое имя что-то обозначает. Мне бабушка рассказывала. Например, Алексей — значит блаженный, Модест — скромный, Георгий — землепашец.
— А я, по-вашему, что такое?
— Андрей — значит храбрый, — пояснила Ирина.
Признаюсь, я, деревенский житель, не знал этого. Было очень любопытно. Оказывается, я ношу имя, которое к чему-то обязывает.
— Ну а Ирина что значит? — поинтересовался я.
— Ирина — значит мирная, смирная, вроде меня. — И она весело рассмеялась.
Хорошо нам было. Мы провели с ней вместе целый день, и оба остались довольны. Недоволен был Марат: с месяц он дулся на меня и все старался выпытать, о чем мы говорили.
Я отшучивался:
— О "Зеленом луче", о скворцах и прочее и прочее.
— Сколько же их было, этих скворцов, что целый день на них ушел? — язвил Марат.
— Много. Да мы не считали.
Такой ответ бесил его: было ясно, что он ревнует.
— Кроме скворцов, вот это самое «прочее» что означает? — приставал Марат.
— Всякую чепуху, — беспечно отвечал я. — Например, расшифровывали человеческие имена. Оказалось: Алексей — блаженный, Модест — скромный, а Ирина — мирная.
— Ну и что из этого? Какой же вывод?
— Я жалею, что ты не Модест. Между прочим, Андрей — значит храбрый. На всякий случай имей в виду.
— А мне наплевать как на храбрых, так и на блаженных. Мне мое имя нравится! — в сердцах крикнул Марат.
А я рассмеялся и сказал совсем дружески, примирительно:
— Алексей из тебя не получится, знаю. Будь Маратом!.. Это тоже что-нибудь да значит.
Однажды я спросил себя: могла ли она избрать меня, а не его? Лицо у меня действительно грубое, шершавое, с детства опаленное солнцем и обветренное, брови выцветшие, волосы жесткие, упрямые, неопределенного, какого-то земляного цвета. А глаза, по словам матери моей, сизые и честные.
Марат красавец. Он может себя показать, умеет щегольнуть звонкой фразой или, как говорит Валерий, "форсу напустить". Пользуется успехом у девушек. Я ему но соперник. И все-таки, по моему мнению, он не вполне достоин Ирочки Пряхиной. Она выше его духовно, умнее, а главное — чище. Светлая она какая-то, особенная, каких мало. Во всяком случае, других таких я не встречал. Ира однажды познакомила меня со своей подругой Зоей, тоже студенткой медицинского института. На меня она не произвела впечатления: так себе, симпатичная говорунья и, кажется, пустая. Впрочем, Валерий со мной не согласен. Он считает Зою славной и умной. А я не нахожу.
Сегодня мы встретимся. И я, конечно, жду встречи не с Зоей, а с ее подругой. Мне даже кажется, я приятно волнуюсь в предвкушении этой встречи с невестой товарища.
Прибежал Валерик. Этот маленький, юркий паренек всегда кажется возбужденным и всегда приносит какую-либо новость, Я люблю его за открытую душу и веселый характер. У нас ребята зовут его Огоньком.
— Ты слышал историю? — сообщает он своим быстрым говорком, садясь на табурет у моей койки. — Оказывается, Спартака Синилова выпустили даже не младшим лейтенантом, а мичманом.
Спартак не из нашей роты, я его в лицо не знаю, хотя слышал, что это большой бузотер, доставлявший немало хлопот командирам. Спрашиваю, за какие грехи.
— Ты понимаешь, ушел в самоволку, напился, устроил драку и прочее.
— Жаль.
— Чего именно? Что не дали лейтенанта? — с нарочитой простотой спрашивает Валерка.
— Жаль, что его раньше не выгнали из училища. Пять лет нянчились. А все папа.
— Говорят, не столько папа сколько мама, — заметил Валерий, делая ударение на последних слогах. Потом со злостью сквозь зубы добавил: — И сейчас она уже примчалась, бушует в кабинете начальника.
Валерке не сиделось. Поднялся, что-то поискал в своей тумбочке, снова вернулся ко мне, продолжая тот же разговор:
— Черт бы их побрал, этих спартаков, гарольдов, фердинандов и прочих.
— Подожди, Валерка, зачем ты всех в одну кучу валишь, Гарольд Пятница — умный парень. Он и училище окончил чуть ли не с отличием.
— Умный, талантливый, — передразнил он, состроив на своем живом, подвижном лице красноречивую гримасу. — Зазнайка вроде твоего Марата.
— Ну а Фердинанд чем тебе не нравится?
— Я думаю, что было бы созвучней заменить в его имени первую букву на какую-нибудь другую. Понимаешь, ну не люблю я этого, — снова раскипятился Валерий. — Тоже мне родители, имя придумали, а об уме не позаботились, недосуг было.
Он говорил торопливо, будто боялся одуматься.
— Позволь, позволь, дорогой. Насколько я знаю, твой отец — секретарь горкома?
— Да, и что? — искренне и с удивлением спросил он. — Откуда ты знаешь о моем отце?
Вопрос был правомерен: никто из курсантов не знал, что отец Валерки — секретарь горкома партии. Да и я узнал об этом совершенно случайно от начальника курса дня два назад. Но я все-таки ответил Валерке:
— Это к разговору об отцах.
Я не хотел его обидеть, но он, кажется, обиделся, потому что сказал:
— "Сынки" — это не просто дети высокопоставленных отцов. «Сынки» — это дети состоятельных плюс плохих родителей, именно плохих, имеющих дурную привычку забывать поговорку: "Из грязи да в князи", забывать, где и когда они родились, в какое время, в какой стране и в каком обществе живут.
Широко размахивая руками, вбежал Марат, с ходу сообщил:
— Сейчас на Невском двух матросов, нашего курсанта и армейского сержанта задержал за неотдание чести. Матросам и курсанту сделал внушение, а сержанта сдал подвернувшемуся патрулю.
— Браво, Марат. Ты проявляешь первые признаки командирского характера, — с иронией заметил Валерий.
И Марат это отлично понял. Он скривил тонкие губы, приподнял узкие брови и нехотя отозвался:
— Я просто выполнил устав.
— Что это ты вдруг об уставе вспомнил? — подначил Валерий.
Ох, уж этот Панков, привяжется, точно комар, и никак не отмахнешься. Лучше не замечать его: пожужжит и перестанет.
Я спросил Марата о Спартаке.
— Да, неприятная история, — ответил он с легким сочувствием. — Жалко парня. Не мог уж потерпеть несколько дней.
— А ты думаешь, не наскандаль он сегодня — все сошло бы?
— Ну, все-таки офицер… — ответил Марат, не договаривая фразы.
— Тем более, — вставил Валерий уходя.
— Ну, словом, черт с ним, не нам болеть за его судьбу. Есть папаша, мамаша, наконец, начальство — пусть разбираются, — сказал Марат с небрежной и веселой улыбкой. — А мы сегодня веселиться будем. Эх, Андрюша, день какой! А ты киснешь в казарме и даже не подозреваешь, что Ирушка сегодня на вечер придет не одна.
— А с кем же? С Зоей, конечно, — равнодушно ответил я.
— И ты не рад?
Марат сел на свою койку напротив меня. Глаза у него были счастливые. Они блестели, и мне не хотелось его огорчать, но притворяться я тоже не мог, поэтому ответил коротко, но тем тоном, в котором рядом с отказом стояла искренняя признательность за «заботу» обо мне:
