Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»
— Дом, — сказал Болингброк. — Теперь поиграем в гонку за лидером.
Это напоминало блуждание по лабиринту. Штабеля покрышек были порой вдвое выше Флэнджа и грозили опрокинуться при малейшем сотрясении. В воздухе держался стойкий запах резины.
— Поосторожней со своими матрацами, — шипел Болингброк. — Ни шага в сторону. Я поставил тут ловушки.
— Зачем? — спросил Хряк, но Болингброк то ли не расслышал, то ли не пожелал ответить. Они подошли к хижине, и Болингброк отпер здоровенный висячий замок на двери, сделанной из тяжелой стенки упаковочного ящика. Внутри была кромешная тьма. Окон не было. Болингброк зажег керосиновую лампу, и в ее мерцающем свете Флэндж увидел стены, увешанные фотографиями, которые, похоже, вырезались из любых изданий еще со времен Великой Депрессии. Яркий снимок легкомысленной Брижитт Бардо соседствовал с газетными фото герцога Виндзорского, объявляющего о своем отречении от престола, и «Гинденбурга», объятого пламенем. Там были Руби Килер, Гувер и МакАртур, Джек Шарки, Верлэвей, Лорен Бэколл и Бог знает сколько других в этой аляповатой галерее поблекших сенсаций, недолговечных, как бульварная газетенка, и грязных, как любая злободневная сплетня для черни[31].
Болингброк запер дверь на засов. Они расстелили матрацы, сели и выпили. Гулявший снаружи слабенький ветерок стучал обрывками толя, проникал внутрь сквозь плохо пригнанные доски и крутил маленькие вихри в закоулках угловатой хижины. Мало-помалу принялись травить байки. Хряк рассказал, как они с гидроакустиком по имени Фини угнали конное такси в Барселоне. Ни один из них ровным счетом ничего не знал о лошадях, и друзья проскакали во весь опор до самого конца причала, преследуемые по меньшей мере взводом берегового патруля. Барахтаясь в воде, они вдруг обнаружили, что вполне могут доплыть до авианосца «Отважный» и выпустить пару-тройку ракет всем чертям назло. Они бы так и поступили, если бы не моторный катер «Отважного», который настиг их в нескольких сотнях ярдов от авианосца. Фини еще успел выбросить за борт рулевого и вахтенного, прежде чем какой-то хитрозадый рядовой с пистолетом 45-го калибра не прервал развлечение, прострелив Фини плечо. Флэндж в свою очередь рассказал о том, как однажды весной в колледже на выходных они с двумя приятелями уволокли из местного морга женский труп. Покойницу притащили в коттедж Флэнджа в три часа ночи и уложили рядом со старостой, который валялся в отключке на кровати. Рано утром на рассвете все трое промаршировали en masse к комнате старосты[32] и принялись барабанить в дверь. «Да, минуту, — простонал голос изнутри. — Я сейчас. О… Бог ты мой…» — «В чем дело, Винсент? — спросили его. — У тебя там шлюха?» И все добродушно заржали. Минут через пятнадцать Винсент, трясущийся и мертвенно-бледный, отворил дверь, и все шумно ввалились в комнату. Они заглядывали под кровать, двигали мебель и шарили в шкафу, но трупа не обнаружили. Совершенно сбитые с толку, они уже начали выворачивать ящики комода, но тут с улицы донесся пронзительный визг. Друзья ринулись к окну и выглянули наружу. На улице валялась в обмороке одна из сокурсниц. Оказалось, что Винсент связал вместе три своих лучших галстука и вывесил труп за окно. Хряк покачал головой.
— Погоди, — сказал он, — я думал, ты расскажешь какую-нибудь морскую байку.
К этому времени они уже прикончили весь галлон. Болингброк пошарил под кроватью и вытащил кувшин самодельного кьянти.
— Я и хотел, — сказал Флэндж. — Но экспромтом не получилось. — Впрочем, истинная причина, о которой Флэндж предпочел умолчать, заключалась в другом: если бы вы были Деннисом Флэнджем и если бы воды морские не только струились у вас в жилах, но и омывали ваши фантазии, то для вас было бы вполне естественно слушать морские байки, а не рассказывать их, поскольку правдивая ложь имеет любопытное свойство задним числом смешиваться с правдой, и до тех пор пока вы остаетесь пассивным слушателем, вы еще отмечаете степень правды в повествовании, но, проявив активность, вы в ту же минуту если и не нарушаете негласного соглашения открыто, то по крайней мере искажаете перспективу обзора — так же как наблюдатели за субатомными частицами самим актом наблюдения изменяют картину, данные и результаты эксперимента. Поэтому Флэндж рассказывал наобум что попало. Или так казалось. Интересно, что сказал бы на это Джеронимо.
Однако у Болингброка была в запасе настоящая морская байка. Некоторое время он мотался из порта в порт на разных торговых судах не слишком высокой репутации. Сразу после первой войны[33] ему довелось провести два месяца на пляже в Каракасе с парнем по имени Саббаресе. Сойдя с грузового корыта «Дейрдре О’Тул»[34], плававшего под Панамским флагом, — Болингброк извинялся за эту деталь, но настаивал, что это чистая правда: в те времена в Панаме можно было зарегистрировать хоть гребную шлюпку, хоть плавучий бордель, хоть боевой корабль, словом, все, что плавает, — моряки хотели сбежать от первого помощника Поркаччо, который страдал манией величия. Через три дня после выхода из Порт-о-Пренс Поркаччо ворвался в капитанскую каюту с пистолетом «Вери»[35] и, грозя оставить от капитана мокрое место, потребовал развернуть корабль и взять курс на Кубу. На судне оказалось несколько ящиков ружей и другое огнестрельное оружие, предназначенное для гватемальских сборщиков бананов, которые недавно объединились и решили избавиться от американского влияния в этой сфере. Поркаччо намеревался захватить корабль, высадиться на Кубе и передать остров Италии, которой он принадлежал по праву с момента его открытия Колумбом. В свой мятеж Поркаччо вовлек двух уборщиков-китайцев и палубного рабочего, склонного к эпилепсии. Капитан расхохотался и предложил Поркаччо выпить. Через два дня они, шатаясь, выбрались на палубу, пьяно обнимаясь и хлопая друг друга по плечам; ни один из них за это время не сомкнул глаз. Тут корабль попал в сильный шквал, все бросились напяливать спасательные жилеты и крепить болтающийся груз, и в суматохе капитана смыло за борт. Так Поркаччо стал хозяином «Дейрдре О’Тул». Запасы спиртного кончились, и Поркаччо решил идти в Каракас подзаправиться. Он обещал каждому члену экипажа по большой бутыли шампанского в тот день, когда Гавана будет захвачена. Болингброк и Саббаресе не собирались вторгаться на Кубу. Как только судно пришвартовалось в Каракасе, они смылись и жили на содержании у барменши, армянской беженки по имени Зенобия, причем спали с ней по очереди все два месяца подряд. В конце концов то ли тоска по морю, то ли угрызения совести, то ли бурный и непредсказуемый темперамент ненасытной хозяйки — Болингброк так и не решил, что именно, — побудили их обратиться к итальянскому консулу и сдаться. Консул проявил понимание. Он посадил их на торговое судно, идущее в Геную, и всю дорогу через Атлантику приятели лопатами швыряли уголь в топку, словно в жерло ада.
Время было позднее, и все уже изрядно нагрузились. Болингброк зевнул.
— Спокойной ночи, ребята, — сказал он. — К утру я должен быть как огурчик. Услышите какую-нибудь возню снаружи — не трусьте. Засов крепкий.
— Ха, — сказал Хряк. — Да кто сюда сунется?
Флэндж забеспокоился.
— Никто, — ответил Болингброк. — Кроме них. Они пытаются сюда влезть при каждом удобном случае. Но пока у них не получалось. Там есть обрезок трубы; если полезут — бейте. — Он погасил лампу и плюхнулся на свою кровать.
— Ясно, — сказал Хряк. — Но кто они?
— Цыгане, — ответил Болингброк, зевая. Голос его звучал все более сонно. — Они живут здесь. Прямо на свалке. Выходят только по ночам. — Он замолчал и через некоторое время принялся храпеть.
Флэндж пожал плечами. Какого черта? Цыгане так цыгане. Он помнил, что во времена его детства они частенько разбивали свой табор в пустынных местах на северном побережье. Правда, Флэндж считал, что цыгане давно перевелись; он даже слегка обрадовался, что ошибся. Потешил подспудное чувство соответствия; правильно, на свалке должны жить цыгане, это дает возможность поверить в реальность Болингброкова моря и в его способность служить питательным раствором и окружающей средой для конных такси и Поркаччо. Не говоря уже о реальности юного бродяги Флэнджа, который иногда проглядывал во Флэндже сегодняшнем и сокрушался, что море стало чем-то не столь редким и необычным. И он погрузился в неглубокий беспокойный сон, сопровождаемый контрапунктирующим храпением Болингброка и Хряка Бодайна.
Флэндж не знал, сколько времени спал; он проснулся в полной темноте, и лишь внутреннее чувство времени подсказывало ему, что было два или три часа утра — в общем, тот безмолвный промежуток времени, который подвластен не столько восприятию человека, сколько кошкам, совам, извращенцам-вуайерам и прочей шумливой ночной шушере. Снаружи по-прежнему дул ветер; Флэндж прислушался, пытаясь обнаружить источник шума, который его разбудил. Целую минуту было тихо, затем наконец прозвучало. Ветер донес до него девичий голос.
