Зденек Плугарж - Если покинешь меня
Одна из девиц, более миловидная, села на нарах. Ее глаза блеснули холодным светом.
— Кто вам позволил брать наши миски?
Вацлав покраснел и встал из-за стола.
— Это я им дал, — сказал Капитан. — Они пришли голодные, у них нет ни мисок, ни ложек.
— А мы из-за этого должны есть после бог знает кого, тьфу… — Пунцовая от злости, девица начала натягивать платье. — Эти милостивые государи могли бы потрудиться сбегать за барак. В свое время мы начинали с этого.
Гонзик закусил губу. Ярда ухмыльнулся. Вацлаву показалось, что воротник ему стал тесен. Глаза его искали сочувствия и помощи у Капитана.
— Бегите, ребята, пока что за жестянками. Не стоит из-за мисок затевать долгие разговоры, — сказал Капитан.
— А где их взять?
Капитан отвел взгляд в сторону.
— Это зависит от того, сколько у вас денег. Новички обычно приобретают жестянки за бараком.
Холодный влажный ветер хлестал им в лицо. Моросил дождь. Лампа на столбе раскачивалась из стороны в сторону. Слабо освещенный круг пьяно метался по мокрой земле, освещая рябь на лужах. Парни озябли. Вацлав на ходу поднял воротник.
— Ничего здесь не выдают, — сказал Гонзик, когда обошли весь барак кругом.
Вацлав вдруг остановился и уставился на повалившуюся ограду. Перед ней возвышалась гора консервных банок; одни уже совсем заржавели, другие хорошо сохранились; среди банок, мокро блестевших в колыхавшемся свете фонаря, рос большой лопух. Молодые люди в оцепенении стояли над свалкой. В электрических проводах жалобно свистел ветер, откуда-то доносились звуки гармоники.
У Вацлава внезапно возникла сумасбродная мысль: это все — дурной сон. Какое огромное облегчение принесет пробуждение!
Бог знает почему, но перед глазами Вацлава отчетливо возникла вереница автомашин и карет, приезжавших время от времени во двор их имения. Он увидел выражение безграничной самоуверенности и снисходительного превосходства на лице своего отца, принимавшего посетителей в гостиной их просторного дома. Эти люди просили, унижались перед отцом, вымаливая его помочь им получить землю, отрезанную от помещичьих усадеб[29], какой-нибудь мандат или просто разрешение осушить пруд и превратить его в полоску пшеницы. Огромной властью обладал его отец: одно его слово, два-три ходатайства — и любого он смог бы сделать богатым, — стоило ему захотеть, конечно. «Маркграф Юрен» — так начали величать его отца!
Вацлав, не понимая, таращил глаза на свалку. Сухой кленовый лист зашуршал между жестянками, а затем, как в цветочную вазу, упал в консервную банку, полную дождевой воды.
Взгляд Вацлава встретили глаза его друзей. Он почувствовал необходимость что-то предпринять, чему-то воспротивиться, пока он не начал хвалить постную картофельную похлебку и предпочитать мерзкую вонь свежему, холодному воздуху, или… будет поздно!
Не оглядываясь на приятелей, Вацлав твердой поступью вернулся в барак, сел на койку рядом с Капитаном.
— Мы здесь не останемся! — сказал он решительно.
Капитан повернул к Вацлаву широкое спокойное лицо.
— Куда же вы денетесь?
— Безразлично. Лишь бы выбраться отсюда.
— Сколько у вас денег?
На лице Вацлава мелькнула растерянность.
— Есть несколько марок.
— На что же вы будете жить?
— Будем работать.
Ладя вывалил содержимое старого рюкзака на матрац и начал запихивать вещи в портфель.
— Все мы так думали, когда попали сюда, — терпеливо разъяснил Капитан. — Правда, кое-кто имеет работенку, — Капитан взглянул в сторону девиц, — но таких мало. Те, кому удается добыть настоящую работу, редко остаются жить здесь.
Капитан защелкнул замок набитого портфеля и молча отнес его Баронессе. Она приняла портфель так же безмолвно и уложила его у изголовья.
— Но все же… все же соответствующие органы должны о нас позаботиться! — сказал Вацлав упавшим голосом.
— До какой-то степени они уже позаботились… Разве вас не кормили целых три недели в Мюнхене? И разве вам не купил Франта Апперкот билеты до Нюрнберга?
Вацлав так сильно сжал почерневшую подпорку нар, что у него побелели пальцы. В наступившей тишине он уловил еле слышный скрип — работу жучка-точильщика внутри деревянной стойки.
Капитан обмотал рюкзак вокруг тела, а сверху надел пиджак.
Вацлав схватил его за рукав.
— Еще один вопрос. Не сердись на меня. Сколько времени ты уже находишься здесь?
— Девять месяцев.
Вацлав даже немного сгорбился. Руки его плетьми упали на колени.
Капитан мельком глянул на ребят, сидевших, как воплощение несчастья, потоптался, поморгал голубыми глазами и, надевая пальто, спросил:
— Знаете, какая из стран Европы самая наэлектризованная? Чехословакия! В ней максимальное напряжение, максимальное сопротивление, но не дай бог тронуть ее vedeni[30].
Вацлав улыбнулся скорее из вежливости. Анекдот его не только не воодушевил, а, напротив, вогнал в тоску.
Капитан бесцельно слонялся по комнате.
— Вы, ребята, в футбол играете?
Юноши оживились. Ярда встал.
— Ведь мы и познакомились на футбольном поле! — ответил он за всех.
Капитан вернулся, отпер чемоданчик и вынул из него старый футбольный мяч.
— Весной будешь меня тренировать на вратаря, Гонза! — Капитан шлепнул парня по спине. — Когда-то я был вроде Планички или Заморы. Увидите, как мы всем командам в Нюрнберге утрем нос.
Молодые люди улыбались: где-то еще они окажутся к весне? Но доброта этого человека их тронула.
— Если хотите, я вам дам почитать Бромфилда[31]. Роман у Баронессы. А теперь мне пора идти. Который час?
Вацлав взглянул на запястье.
— Семь. Твои не идут?
— У меня их нет вообще.
Звук его шагов вскоре утих.
Баронесса в шлепанцах на босу ногу остановилась возле новичков в проходе между парами. Вблизи было видно, что вышивка на ее халате в некоторых местах потерлась; у одного из золотых павлинов недоставало головы.
— Все его здесь уважают, — кивнула она на постель Капитана. — Когда ему перепадает банка консервов, он всегда найдет кусочек и для Баронессы. Мало кто здесь считается с тем, что нам, старикам, трудно что-нибудь раздобыть. Если бы хоть на старости лет желудок сжимался и пропадал аппетит — где там! Он, дьявол, скорее наоборот… — Баронесса умильно покосилась на Ярду. — Когда я была молодой, черноволосые парни были моей слабостью. Такой мохнатенький! — Старуха протянула высохшую белую руку к вырезу его майки, откуда выбивались курчавые волосы.
Ярда испуганно отшатнулся.
— У нас там, в Чехословакии, как будто бы собираются отбирать большие квартиры. Об этом объявила «Европа»[32]. Пускай! Мне уже все равно, только ванной жалко, там есть и биде, а они ведь даже не знают, для чего это! С умыванием здесь плохо, а иногда ведь немного теплой воды просто необходимо.
— Кем он был до того, как попал сюда? — Вацлав кивнул на дверь, за которой исчез староста комнаты.
— Летчиком на Западе. Потом служил офицером в нашей армии. Воинское звание, как видите, сохранилось за ним и здесь. А тот старичок, — Баронесса оглянулась на противоположный угол и понизила голос до шепота, — профессор университета, доктор Маркус. Знаменитость. Он с нами долго не проживет. Руку даю на отсечение, если он не получит заграничного паспорта без всякой волокиты.
— А семья в углу?
— Штефанские. Молодая вроде туберкулезная. А я вовсе не баронесса. Как-то раз я обмолвилась о своем двоюродном дяде из рода Шаумбург-Липпе. Профессор с тех пор и прозвал меня Баронессой. Противный! А это правда, что те наши душегубы перебили всех бендеровцев?
Вацлав взглядом вызвал своих приятелей из барака. Медленно шли они по песчаной дорожке между бараками. Моросил редкий дождь. Мокрый ветер трепал их тонкие плащи. По насыпи за лагерем с лязгом и дребезжанием шел товарный поезд. Длинный шлейф искр вертелся и танцевал по крышам вагонов. Пройдя немного, молодые люди остановились. Глаза Гонзика и Ярды были устремлены на Вацлава. В их взглядах Вацлаву почудился укор.
— У этих людей, видно, просто нет настоящей хватки, — сказал наконец Вацлав хриплым голосом. — Завтра же отправлюсь к начальнику лагеря. Если здесь не клюнет, пойдем к американцам. По правде говоря, нам у них жилось совсем не плохо. Американцы, наверно, и не подозревают о том, что здесь творится… А если и это ни к чему не приведет, поеду к нашему правительству[33]. Раздобуду работу себе и вам… А пока мы должны относиться к трудностям, как спортсмены. — Ему, к собственному удивлению, удалось даже улыбнуться. — Мы не смеем делать преждевременных выводов, тем более что здесь мы не засидимся… — Вацлав зябко поежился под своим прозрачным дождевиком. — Пойду лягу, что-то голова разболелась. — Оставив друзей на дорожке, Вацлав вернулся в барак, залез на нары, не раздеваясь, улегся навзничь и закрыл глаза.
