Надежда Васильева - По прозвищу Гуманоид
На другое утро проснулся задолго до будильника. Сам вытащил из шкафа большой дорожный чемодан на колесах и собирал вещи с таким усердием, что отец ухмыльнулся. Теперь отцу не приходилось что-то повторять Митьке дважды. Митькины уши ловили любое полуслово, угадывали каждое его желание. Движения были такими быстрыми и четкими, словно он танцевал на углях.
Званэк пришел проводить их к автобусу. Принес в подарок огромную ракушку, приложил к Митькиному уху.
— Слушай! Там шумыт морэ. Ты уже бросыл в воду монэты?
— Забыл! — хлопнул себя по лбу Митька.
Пока в автобус загружались вещи, они добежали до моря. Медные монетки, сверкнув на солнце золотыми брызгами, посыпались на морское дно. Значит, Митька сюда когда-нибудь вернется. Помолчали. Спокойно, достойно, как умеют молчать настоящие мужчины. Митька легонько хлопнул Званэка по плечу:
— Приезжай ко мне! У нас тоже есть что посмотреть.
— Ладно. Договорылись.
Остров Откровения
И хоть Бегемот был с ними опять в одном купе, Митьку теперь это не колыхало. Черт с ним! Двое суток его потерпеть осталось — велика ли беда. Самое главное — он скоро увидит деда! У Митьки было что ему рассказать. Первым делом они поплывут с дедом на остров «Откровения». Это точняк! Там у них был сооружен чум. Не из шкур, конечно, из брезента. В центре чума разводился костер. И любая непогода была уже нипочем. На топчанах из ольхового кругляка лежали набитые сеном матрасы. Здесь, в чуме, царили свои порядки. На заданный вопрос нельзя было искать «отступную» или лукавить, или не договаривать чего-то. Откровенные разговоры велись до тех пор, пока на собеседников дурманом не наваливался утренний сон.
— Дед! А у тебя есть недостатки? — как-то поинтересовался Митька.
— А как же! Я ж не святой. Иногда начну свою жизнь перелистывать — спина краснеет. Сколько ошибок в жизни совершил! Красными галочками помечать — так полей в тетрадке не хватит. Только грызть себя за ошибки не надо. На ошибках учатся.
— А у меня какие недостатки? — не унимался Митька.
— Тебе прощать научиться надо.
— Это как понимать?
— Да вот так. Помнишь, тебе Денис Егоров подножку подставил? Ты упал, лоб расшиб, а потом все думал, чем бы ему отплатить. Не дело это. Не твои заботы. Бог с ним разберется.
— Да уж, разберется!.. — вздохнул Митька. — Что-то не припомню.
— Эх, Митька! А я бы рассуждал так: подножку Денис подставил не со зла, по недоумию. Какой урок нужно отсюда извлечь?
— Придурок он!
— Погоди, погоди! Вот опять ты за свое..! А в этом и другое увидеть можно.
— Что? — удивился Митька. Других вариантов он в голове не держал.
— Нельзя подставлять людям подножки, потому как сильным ушибом и злобой в твой адрес может обернуться такая шутка. Помнишь, Денис подходил к тебе, говорил, мол, прости, я не хотел. А ты?
Ответить было нечего. Митька помнил. Две недели при встрече Дениске кулаком грозил.
— И кому от этого было хуже? Тебе. На целых две недели сам лишил себя радости. К пацанам не ходил, в игры не играл. Дома сидел да обиды копил. А обида, она, знаешь, как человека гложет!
— Дед! А у тебя на отца обиды нет?
— Упаси Бог! Я его люблю и принимаю таким, какой он есть.
— А ты не лукавишь?
— Что ты! У отца твоего много достоинств.
— Ну, к примеру?
— Во-первых, большая целеустремленность. Без отца вырос. Мать — простая женщина, уборщица. А он образование высшее получил. Во-вторых, ты знаешь какая у него должность?
— Ну, знаю, — вяло подтвердил Митька.
— Вот тебе и «гну»! Заместитель директора банка. Шутка ли? Тут хорошую голову иметь нужно. А сила воли? Внутренняя организованность?
Так что у твоего отца, Митька, многому поучиться можно. А мелкие недостатки у каждого есть.
Митька молчал. Грыз горький ольховый прутик. Конечно, в чем-то дед прав. Отца на работе уважают. И друзья у него ничего. На гитарах играют, песни хорошие поют. Одного не мог ему Митька простить — зачем на деда «тянет». Словно завидует ему в чем!
— Разные мы с ним, — неожиданно вторгся в нелегкие Митькины думы дед. — Будь терпимее к людям, Митька. Отца осуждаешь, а сам такой же. Каждый человек больше всего не любит в другом свои собственные пороки.
Митька прикусил губу, задумался. Вот это да! Никогда б не подумал! А ведь в этом что-то есть. Взять мать, например. Терпеть не может, когда Люська забывает что-нибудь, а сама такая же. Во многом с дедом был согласен, только вот в то, что дед на отца не обижался — не верилось и все тут! И деду об этом сказал прямо.
— Вот даешь! Зациклился, однако! — засмеялся дед. — Что мне на него обижаться? Просто он недопонимает чего-то. А, может, и понимает да не справиться с собой. Такое тоже бывает. Ну и что из этого? Сегодня не понимает, завтра поймет.
— Да-а-а! — недовольно пробурчал Митька. — Держи карман шире. Поймет он!.. Знаешь, что он про тебя говорит?
— Не знаю и знать не хочу! — резко оборвал дед. — Мне до этого дела нет. То, что он про меня думает, это его проблемы. А я себя сам знаю. И тебе не советую чужие недобрые слова передавать. Грех это! Большой грех. Запомни, Митька!
Митька заерзал на топчане. Подоткнул под себя края старенького байкового одеяла. При последних словах деда его почему-то стало знобить. Дед встал, подкинул валежника в костер. У Митьки защипало в глазах.
— Дед, скажи тогда, а почему жизнь несправедливая такая?
— Кто тебе сказал?! В этой жизни, Митька, всем поровну дано. Все зависит от того, как ты свой Божий дар развивать станешь.
— Да где ж поровну?! — присел на топчане Митька. — Что я не вижу! Отец вон какие «бабки» в своем банке сшибает, а ты всю жизнь в лесу отработал, а пенсии едва на хлеб хватает. Разве это справедливо?
— Э-э-э, Митька! Вот тут-то и собака зарыта! Давай рассуждать! — теперь уже ворочался на топчане дед. — Чем это я в жизни обделен? Я имею все, что хочу. И дом у меня есть, и жена справная, и работа любимая, и корова, и пчелы, и сад, и лодка на берегу. Ни в холоде, ни в голоде. С протянутой рукой не стою. А внуки у меня какие! Да ведь за одно то, что ты у меня есть, я Богу до конца дней своих должен поклоны бить! Ты ведь, Митька, продолжение меня. Не каждому на долю такое счастье выпадает.
В свете потухающего костра глаза деда светились таким необыкновенным светом, что Митьку захлестнуло какой-то дикой нежностью. Он спрыгнул с топчана, перебежал к деду, прижался щекой к его бороде.
— Дед! Я тебя больше всех люблю! Ты не такой, как все, дед! Ты даже сам не знаешь, какой ты!
— Ты просто других людей меньше знаешь.
Но Митьке больше уже ни о чем не хотелось говорить. Забившись носом к деду под мышку, он сначала затих, а потом сладко засопел.
Вспоминая сейчас те минуты, Митька ощутил где-то рядом запах дедова пота. И даже повел носом. Запах этот был ему очень приятен. Знал, что не всякий пот хорошо пахнет. А вот дедов был каким-то особенным.
Ничто не мешало Митьке предаваться сладким воспоминаниям. Отец с Бегемотом о чем-то беседовали в коридоре. Однако однотонный стук колес уже изрядно притомил. Митька забрался под одеяло и задремал. И тут ему почудился тихий голос деда. Он приподнял голову от подушки. Дед стоял перед ним в каких-то необычных белых одеждах. «Я ухожу, Митька, — задумчиво сообщил он, не открывая рта, как-то одними глазами. — Очень-то не горюй. Если захочешь со мной поговорить, позови, я приду». И исчез, словно растворился. В голове у Митьки крутились какие-то никчемные вопросы. Но ими уже было бы деда не вернуть. Митька это чувствовал и потому молчал. Сон прошмыгнул через дверную щель в коридор, где маячила тучная спина Бегемота. Митька прижал нос к оконному стеклу. По носу катились слезы. А почему — кто его знает!
Южные пейзажи за окном сменились привычными перелесками. Мелькали березы, осины, сосны, ели. И даже пыльная ольха была родной и милой истосковавшемуся Митькиному сердцу. «Где родился — там и пригодился», — любил повторять дед. Вот уж правда! Образ деда так не вязался с этой фантиковой заграницей. Там бы деда действительно можно было назвать Гуманоидом. Зато дома, в деревне, в ватнике, в кирзовых сапогах, он был в своей тарелке. И все же хорошо, что отец вытащил его на этот курорт. Теперь Митька знал, что ему действительно «не нужно». Не попробуешь кислого — не узнаешь сладкого. Дед, как всегда, прав! Многое из того, что говорил он, стало понятным Митьке только сейчас. И про любовь тоже. Мысли сразу улетели к Рите. Ей бы тоже понравилось в деревне. Они с дедом обязательно свозят ее на Святой остров, в наскальных лужах которого — лечебная вода. Если помыть той водой руки, сходят все бородавки, а на лице исчезают прыщи. Не поверить бы Митьке в это чудо, если бы с ним самим такого не случилось. Бородавки сошли и с его рук, и с рук сестры Люськи за одну ночь. Были — и не стало. А потому во все, о чем рассказывал дед, Митька верил. Только диву давался: откуда тот столько знает?!
