Джеймс Миченер - Источник
Его работе мешало лишь одно, и он жаловался Кюллинану:
– Право, Джон, вы должны велеть этим девушкам иметь на себе побольше одежды. Они меня очень отвлекают.
– Я и сам об этом думал, – сказал Кюллинан. Раскопки на Макоре подтверждали странный феномен эпохи: для защиты от едва ли не тропического солнца молодые мужчины носили головные уборы, рубашки с длинными рукавами, носки и ботинки, предохраняющие лодыжки, а девушки обходились самым минимумом одежды: безрукавки, шорты и тенниски на босу ногу. После нескольких дней загара девушки из кибуца обретали облик бронзовых богинь с прекрасными выразительными округлостями. Они были скромны и хорошо держали себя, но и в то же время пленяли и очаровывали, и мало кто из мужчин на раскопках хоть раз не испытывал искушения притиснуть и ущипнуть одну из этих соблазнительных еврейских девушек. Конечно, такое искушение было одним из неожиданных удовольствий израильской археологии, но Кюллинан согласился с архитектором:
– Куда легче вести раскопки в Египте. Там женщины обязаны носить платья!
Но когда архитектор запротестовал во второй раз: «Джон, меня это, честное слово, беспокоит. Если она поднимает камень, у нее все вываливается…» – он решил, что надо как-то реагировать. Поэтому он встретился с доктором Бар-Эль и в самой убедительной административной манере потребовал:
– Миссис Бар-Эль, я думаю, тебе лучше поговорить с девушками. В самом деле, они должны одеваться поосновательнее.
– Что ты имеешь в виду? – с невинным видом спросила она.
– Мужчины… они начинают жаловаться.
– Ты имеешь в виду шорты? – К его смущению, она расхохоталась. – На самом деле, Джон, я надеюсь, что ни один мужчина в здравом уме не будет жаловаться из-за шорт.
– Ну, дело не только в них, – пробормотал он.
– Разве девушки плохо работают? – возмущенно спросила она.
– Нет! Нет! На самом деле они лучше всех, с кем мне доводилось работать. Но пожалуйста, не могла бы ты поговорить с ними…
– Не уверена, что это надо делать именно мне, – смутилась она.
– Но ты же женщина.
– Ты еще не видел шорты, которые я собираюсь носить, – пробормотала она, и Кюллинан, вертя в пальцах карандаш, остался в одиночестве.
В тот же день она надела их, и, хотя ее внешний вид был достаточно скромен, она обладала дьявольской привлекательностью, и когда Кюллинан увидел, как она направляется к траншее А, то застыл над своей работой.
Увидев, с каким удовольствием архитектор встретил ее, он улыбнулся и больше не делал попыток призвать к порядку девушек из кибуца. Как он и говорил доктору Бар-Эль, они действительно были самыми энергичными и толковыми работниками из всех, с кем он имел дело, и, если им хотелось каждый день устраивать демонстрации своих достоинств… что ж, это следовало считать одной из особенностей Макора. Но когда Веред Бар-Эль прошла мимо, держа в руках глиняный черепок, он задался вопросом: что подумали бы Маккалистер и Олбрайт, доведись им увидеть такие раскопки?
Она была обаятельной личностью, Веред Бар-Эль, тридцати трех лет, овдовевшая во время войны за независимость, прекрасная специалистка, которую приглашали к себе университеты из разных стран. Но то, что она с 1956 года, когда ее молодой муж был убит во время синайской кампании, не вышла повторно замуж, удивляло доктора Кюллинана. Как-то, когда они прогуливались по холму, он спросил ее об этом, и она откровенно ответила: «Я замужем за Израилем, и когда-нибудь придет день моего развода». Он поинтересовался, что значит первая часть ее предложения, и она объяснила:
– Человек со стороны не может себе представить, как отчаянно мы дрались, чтобы обрести тут свою страну. Это поглотило всю нашу энергию. Например, в Цефате…
– Тот город в горах?
Она остановилась, и было видно, что на нее нахлынули воспоминания, которые ей было слишком трудно обсуждать.
– Когда-нибудь спроси Элиава, – сказала она и сбежала с холма.
Что же до второй части ее предложения, то Кюллинан слишком хорошо понял его. Как сын поденного ирландского рабочего, который работал в Чикаго на Северо-Западной железной дороге, он был одержим мыслью получить образование и вместе с докторской степенью обрел своеобразный акцент. Он до сих пор не был женат, и обожающая его мать тщетно продолжала знакомить сына с дочерьми своих ирландских друзей. Он понимал, что для сорокалетнего мужчины как-то абсурдно не иметь жены – это вызывает подозрения, – и, поскольку щедрое предложение Пола Зодмана финансировать раскопки на Макоре на ближайшее десятилетие решило его экономические и профессиональные проблемы, теперь у него не было никакого убедительного повода и дальше тянуть с женитьбой. Но с той же дотошностью, с которой он аккуратно подписывал каждую карточку «Д. К.», он решил с научной тщательностью изучить и эту проблему. Можно считать, что он прорыл путь в ирландской общине Чикаго от уровня I до уровня XIII и даже сделал на этом пути несколько интересных находок – но пока не обнаружил в человеческом общении ничего, что могло бы сравниться с христианско-еврейским краеугольным камнем, извлеченным из земли на VII уровне.
Но теперь здесь была миссис Бар-Эль. Она работала с ним бок о бок, она носила шорты, она смотрела на него сияющими глазами и дарила белозубой улыбкой. Ее было приятно вспоминать, работая на другой стороне холма или засыпая в соседней палатке. Его отношение к ней имело две особенности, которые, впрочем, не касались лично ее: обдумывая вопрос брака, он вспоминал, как часто мужчины его возраста попадали в дурацкое положение, и поклялся никогда не связываться с женщинами младше его более чем на двенадцать лет – но Веред была младше всего на семь лет, и, кроме того, его всегда привлекали женщины невысокого роста, а Веред была просто миниатюрной. То, что она была археологом, не могло ничего ни убавить, ни прибавить к ее обаянию, а тот факт, что она была еврейкой, а он католиком, Джон вообще отбрасывал, как несущественный. Он неизменно посмеивался, вспоминая анекдот, популярный, когда в годы Корейской войны он служил на флоте. Солдат звонит матери в Бостон и говорит: «Мама! Это Ксавьер из Кореи. Хочу предупредить тебя, что женюсь на корейской девушке». К его удивлению, мать не возражает. Более того, она довольна. «Привози девушку домой, Ксав. Вы можете жить у нас». – «Но где мы разместимся в вашем доме, мама, он же такой маленький». – «Вы сможете разместиться в моей комнате, Ксав, потому что в ту минуту, когда эта корейская шлюха переступит порог дома, я перережу себе горло». Джон Кюллинан припомнил, что больше половины его друзей выбрали себе в спутницы женщин, которые не устраивали их родителей, – католики и баптистки, евреи и армянки, да и Ксавьер со своей корейской женой, – и решил больше не ломать себе голову над этой проблемой.
Его нынешние либеральные взгляды на этот вопрос резко изменились со времен юности в Гэри, Индиана. Он рос в окружении соседей-католиков, любимым спортом которых было бродить днем в поисках еврейских школьников. Они с приятелями, вооружившись камнями, прятались за заборами и ждали появления какого-нибудь случайного еврея, который украдкой добирался до дому. С воплями они налетали на него, жестоко тузили и орали:
– Ты еврей! Ты еврей!
– Вот сейчас распнем тебя!
И как-то инспектор по делам несовершеннолетия явился в дом Кюллинанов с предупреждением:
– Майк, твой парень должен прекратить драки с ребятами Гинсберга.
– Хорошенькое дело! – вскипел отец. – Страж порядка тратит время на такую ерунду!
– Майк, с этим надо кончать. Евреи жалуются мэру.
– На что? Ведь они распяли Христа, не так ли?
Почему они так поступали? В прошедшие годы Кюллинан нередко задавал себе этот вопрос и без труда находил ответ. Каждый раз в преддверии Пасхи священник их прихода произносил ряд проповедей, вспоминая распятие Спасителя, и, когда он говорил о мучениях Господа нашего, в его страстной речи чувствовался сильный ирландский акцент. Юный Джон и его друзья с растущим гневом слушали повествование, как евреи предали Иисуса, как надели Ему на лоб терновый венец, распяли на кресте, проткнули копьем бок, издевались над Его страданиями, а потом торговались из-за Его одежды. Мальчик с трудом мог вынести эти душераздирающие рассказы и был вне себя от ярости, что в наши дни потомки этих евреев кишат на улицах Гэри.
Лишь когда Кюллинан попал в колледж, он узнал, что не евреи обрекли Иисуса на такие страдания. Это были римские солдаты. Он также узнал, что теперь никто из отцов католической церкви не придерживается таких взглядов, которые проповедовал их приходской священник, но это уже не имело значения. Он самостоятельно дошел до понимания, что инстинктивная ненависть к евреям совершенно бессмысленна, а в поддержку рациональной неприязни нельзя привести никаких доказательств. С ним произошли такие кардинальные изменения, что ныне он был готов даже жениться на еврейке.
