Джоджо Мойес - Где живет счастье
После охотничьего бала Виви поняла: стоило ей упомянуть имя Дугласа, проявив нечто большее, нежели просто сестринский интерес, родители деликатно меняли тему разговора, возможно уже тогда зная, что она вовсе не та, кто ему нужен. Но Виви не слышала их; быть может, как поняла она позже, она не слышала его. Ведь, помимо всего прочего, он никогда ни взглядом, ни намеком не показывал, что его отношение к ней выходит за рамки невинных братских чувств.
Теперь, увидев, что он смотрит совсем в другую сторону, Виви покорилась судьбе. Нет, она не собиралась искать себе кого-нибудь другого, как неоднократно советовала ей мать. Виви Ньютон твердо знала, что принадлежит к несчастливому меньшинству. Она была девушкой, которая, потеряв любовь всей своей жизни и тщательно взвесив имеющиеся альтернативы, решила больше не вступать ни с кем в серьезные отношения.
Конечно, бесполезно было говорить родителям, которые начали бы сердиться, возражать и уверять ее, будто она еще слишком молода, чтобы считать, будто никогда не выйдет замуж, но она это знала наверняка. И не то чтобы Виви страдала так сильно, что потеряла надежду снова полюбить (хотя она действительно очень страдала и теперь не могла заснуть без своих «маленьких помощников», бензодиазепиновых транквилизаторов); более того, она отнюдь не считала себя обреченной на одиночество романтической героиней. Виви просто решила, в той непредвзятой манере, с какой принимала большинство решений, что она скорее будет жить одна, наедине со своей утратой, нежели тратить время на попытки приспособиться к другому человеку.
Она до смерти боялась этой поездки и тысячу раз пыталась найти подходящий предлог, чтобы отказаться от приглашения. Она только однажды разговаривала с Дугласом, когда он специально организовал встречу с ней в Лондоне. Ей было невыносимо видеть, что он неприкрыто счастлив и сексуально удовлетворен. Не замечая явного смятения Виви, Дуглас держал ее за руки, заставляя дать обещание, что она непременно придет: «Ви, ты мой самый старый друг. И я действительно хочу, чтобы ты была рядом со мной в такой день. Ты просто обязана прийти. Ну давай же, будь человеком!»
Итак, она вернулась домой, проплакала несколько дней – и стала человеком. Улыбалась, когда хотелось выть, рвать на себе одежду, совсем как в греческих трагедиях, срывать парчовые драпировки и свадебные баннеры, а еще царапать, царапать лицо этой ужасной девицы и бить ее по голове, по рукам, по груди, чтобы изуродовать все то, что так нравилось Дугласу. А затем, устыдившись своих кровожадных мыслей – однажды она проплакала целый день, случайно убив кролика, – Виви снова начинала улыбаться. Она улыбалась милой, лучезарной улыбкой, надеясь, вопреки очевидному, что если ей удастся сохранять безмятежный вид достаточно долго и уговорить себя, будто она живет нормальной жизнью, то в один прекрасный день видимость душевного равновесия станет явью.
Мать Афины застукала дочь, когда та курила на лестнице. В подвенечном платье, широко раздвинув колени, она дымила, будто посудомойка, сигареткой, которую стрельнула у кого-то из официантов. Жюстина доложила мужу о своем открытии с едва сдерживаемым негодованием, немало удивив даже такого старого вояку рассказом о колоритном ответе дочери.
– Что ж, Жюстина, я больше не несу за нее ответственности. – Полковник Форстер откинулся на спинку позолоченного стула, набил трубку, решительно отказываясь смотреть на жену, словно и она тоже в чем-то провинилась. – Мы выполнили свои обязательства перед этой девицей.
Миссис Форстер наградила его возмущенным взглядом и повернулась к Дугласу, который задумчиво вертел бокал с бренди, размышляя над тем, что коньячный бокал в руке, безусловно, придает человеку солидности.
– Надеюсь, ты понимаешь, какую обузу взвалил на свои плечи?
– Лучшую девушку во всей Англии, если хотите знать мое мнение.
Дуглас, пьяный от вина и желания, сейчас любил весь мир и даже своих новых родственников с их кислыми лицами.
Он вспоминал вечер, когда сделал ей предложение. Тогда был проведен четкий водораздел: Жизнь До Афины и Жизнь После Афины, причем последний этап ознаменовался не столько обрядом торжественного шествия по церковному проходу, сколько фундаментальным изменением его личности и его места в этом мире. Для него, теперь уже женатого джентльмена, этот день был среди прочего отмечен коренной сменой системы взглядов, а именно качественной трансформацией из человека, находящегося в поиске и неуверенно пробующего новые подходы, точки зрения и пути самореализации, в Мужчину с большой буквы. Поскольку Афина наградила его этим званием. Он ощущал себя монолитной опорой для своей изменчивой, непостоянной жены, а ее независимость придавала ему основательность и уверенность.
Она обвилась вокруг него, как плющ, прекрасный и цепкий, растение-паразит, но при этом желанное. В тот вечер, когда он впервые увидел ее, он сразу понял, что она предназначена ему судьбой. Она вызывала в нем щемящую боль, неожиданное ощущение пустоты и какой-то нереализованности, о чем он даже и не подозревал. Она настроила его на лирический лад, сделала фаталистом. Причем в его словарном запасе раньше вообще не было подобных слов. Ведь в свое время он думал о женитьбе как о начале конца: для него женитьба была тем, что принято делать, когда встретишь подходящую девушку. От него, естественно, именно этого и ждали, а Дуглас не привык обманывать ожидания. Но в тот вечер она стояла в лифте лондонского ресторана, где они ужинали, и, не обращая внимания на очередь за спиной, придерживала ногой двери, а потом, задыхаясь от смеха, словно он, произнеся дрожащими губами заветные слова, сказал нечто очень смешное, ответила «да». Почему бы и нет? Это ведь так забавно. Затем они поцеловались, радостно и жадно, двери лифта дергались туда-сюда в тщетной попытке закрыться, а очередь за их спиной все росла, и рассерженные посетители уже заняли всю лестницу. И тогда он понял, что его жизнь больше не пойдет по накатанной колее, а полностью изменится самым фантастическим образом.
– Ты должен хоть немного ее вразумить, – сказал полковник Форстер.
Дуглас удивленно вскинул голову.
– Энтони! – Жюстина Форстер недовольно поджала губы. Затем открыла пудреницу и проверила макияж. – Она… Просто иногда с ней бывают проблемы.
– Но она мне нравится такой, какая она есть. – В голосе Дугласа послышались воинственные нотки.
Она любила таскать его по дансингам, где заправляли чернокожие, в сомнительных районах Лондона, распекая его даже за сдержанные сомнения и предлагая вместе с ней танцевать, пить, смеяться и жить. А поскольку в подобных местах она чувствовала себя как дома, его худшие опасения крайне редко оправдывались, и в результате он волей-неволей проверил на практике свои концепции относительно бедняков, чернокожих или людей, непохожих на него. Помимо страхов, он преодолел с помощью Афины целый ряд внутренних запретов: курил и пил темный ром, а когда они оставались наедине, позволял себе заниматься с ней сексом такими способами, о каких раньше, в силу строгого воспитания, даже помыслить не мог, считая их не только вызывающими, но и, возможно, уголовно наказуемыми.
Потому что она не возражала. Ей было наплевать на шопинг, на моду, на меблировку и еще на целый ряд вещей, которые обычно волновали знакомых ему девушек, а его заставляли скучать. Если уж на то пошло, она наплевательски относилась и к собственным вещам: снимала туфли после танцев, ссылаясь на то, что они ей жмут, и забывала их снова надеть. А когда обнаруживался тот факт, что она осталась без обуви, Афина, в отличие от любой нормальной девушки, не оплакивала потерю и не переживала, как теперь доберется домой, а просто со смехом пожимала плечами. Дескать, найдется другая пара туфель. Да и вообще, какая тоска – беспокоиться о подобных вещах.
– Хорошо. Только потом не говори, дорогой, что мы тебя не предупреждали. – Жюстина Форстер смотрела на кусок свадебного торта с таким видом, словно опасалась, что тот ее укусит.
– Ужасно глупая девчонка, – зажигая трубку, заявил полковник Форстер.
– Что?
– Наша дочь. Впрочем, какой смысл ходить вокруг да около?! Ей еще крупно повезло, что она вообще вышла замуж.
– Энтони! – Миссис Форстер испуганно покосилась на Дугласа, словно опасаясь, что резкие комментарии полковника в адрес дочери могут заставить их новоиспеченного зятя передумать.
– Ой, да ладно тебе, Жюстина! Ее окружают никчемные молодые люди, да и она сама такая же никчемная. Неблагодарная, никчемная и неумная.
– А вот я вовсе не считаю ее никчемной. – Дуглас, которому было даже страшно подумать, что его родители могли бы так о нем говорить, решил вступиться за жену. – По-моему, она храбрая, единственная в своем роде и очень красивая.
Отец Афины посмотрел на Дугласа так, словно зять признался в том, что он скрытый либерал.
