Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
Я эгоистичный буржуа. Я не скрываю этого. Поэтому ничто не может задеть меня за живое по-настоящему. Ни хорошее, ни плохое. У меня также нет большого желания обманывать моих близких. Если где-то я обмолвился, что страдаю, когда не могу писать, — это ложь. Я прилгнул, чтобы украсить свою личность хоть чем-то, что могло придать ей интерес.
Какое-то время моя суетность мешала мне. Не стану отрицать. Однако я удовлетворил самолюбие, убедившись, что прочие люди, даже те, кто добился успеха, обладают значительно большей умственной неполноценностью, чем я.
Я совершал добрые и злые поступки, чтобы развлечься на пять минут. Мои чувства проявляются так слабо, что я не могу ни ненавидеть, ни любить кого-нибудь сколько-то длительное время. Затем во мне просыпается чувство насмешливой, шутливой снисходительности.
Я хочу полностью вывернуться наизнанку.
Я Счастлив от того, что я таков: бездарный, расчетливый, черствый, любезный. Я испытываю чувство гордости, когда думаю, что в моей личности может сконцентрироваться бесконечность, и ни одна из ее частиц не оставит следа.
Иногда в порыве ярости мои зрачки мутнеют, потом я пожимаю плечами. Ненависть сменяется неприязнью, неприязнь — безразличием.
Таким же образом прежнее безразличие, когда я не хотел ни во что вникать, я сменил на иное, чуточку более остроумное, ироничное и политичное — я превозношу все. Хорошее и плохое.
Меня не оставляют в покое злопыхатели, стремящиеся насладиться зрелищем моей несостоятельности и узнать, насколько я удручен. Чтобы выведать это, они презрительно отзываются о тех, кто трудится в поте лица. Но я привожу их в замешательство, когда говорю:
— Как! Имярек кажется тебе плохим писателем? Ты ошибаешься, дорогой. Он из первоклассных, и по-настоящему…
Бьюсь об заклад, вряд ли кто лучше меня сумел использовать несбывшиеся желания, тайные поползновения, слепоту и глухоту своих близких.
Я с удовлетворением наблюдаю сейчас, как те, кто рассчитывал увидеть меня огорченным, уходят в смущении, не зная, как меня понимать.
Так проходят годы. Из моей бездарности вытекает философская концепция: неумолимая, ясная, уничтожающая:
— Для чего терять силы в бесплодной борьбе, если в конце пути нас ожидает как последняя награда глубокая могила и бесконечность небытия?
И я знаю, что я прав.
Перевод Г. КоганаВ воскресенье после обеда
ак-то раз Эухенио Карл вышел из дому в воскресенье после обеда и подумал: «Наверняка сегодня со мной произойдет нечто необычайное». Такое предчувствие возникало у Эухенио всякий раз, как сердце у него начинало учащенно биться, и биение это он приписывал телепатическому воздействию чьей-то мысли на его органы чувств. И нередко под влиянием смутного мучительного предчувствия он принимал меры предосторожности, а бывало и вел себя не совсем обычным образом.
Поведение его в таких случаях зависело от его душевного состояния. Если он бывал весел, то допускал, что предзнаменование это благоприятно по своей сути. Напротив того, если настроение у него было мрачное, он старался даже не выходить на улицу, боясь, как бы ему на голову не свалился карниз небоскреба или оборвавшийся провод.
Но вообще-то ему нравилось отдаваться предчувствию, этому неясному ожиданию необыкновенного события, которое живет в людях замкнутых и угрюмых.
Уже более получаса бродил Эухенио бесцельно по улицам, как вдруг заметил невдалеке женщину в черном пальто. Непринужденно улыбаясь, она шла к нему. Эухенио, нахмурившись, внимательно пригляделся, но не узнал ее и тут же подумал: «Как хорошо, что женщины держатся все свободнее».
Вдруг она воскликнула:
— Как поживаете, Эухенио?
Карл мгновенно избавился от окутавшего его память тумана:
— О! Кого я вижу! Как поживаете, сеньора? А Хуан?..
Леонильда поглядела на Эухенио с едва уловимой, двусмысленной улыбкой:
— Ушел куда-то, как обычно. Вот оставил меня одну. Не хотите ли зайти попить со мной чаю?
Леонильда говорила тихо, нерешительно, с мягкой, едва заметной улыбкой, игриво и устало склонив голову к плечу и глядя на мужчину, чуть прикрыв веки, словно прямо в глаза ей били яркие солнечные лучи. А в глубине ее глаз, как капли воды, дрожали холодные льдинки, и Карл подумал: «Кажется, ей было бы интересно оказаться в постели с чужим мужчиной…» Не успел он до конца это домыслить, как пульс у него участился и с семидесяти пяти подскочил до ста десяти. Ему показалось, что он только что пробежал дистанцию двести метров, — так он разволновался, стоя возле двери в неведомое, которую тихонечко приоткрывала ему Леонильда. Но тут как молния пронеслось в голове: «Одна! Выпить с ней чаю! Она, очевидно, не понимает, что женщина, оставшись дома одна, не должна принимать друзей своего мужа». И он пробормотал:
— Да нет… Большое спасибо. Если бы Хуан был дома…
Конечно, это его голос прозвучал жалобно, как голос ребенка, которому дают монетку, а он отказывается только потому, что приучен не брать подарков. И так он огорчился, что тут же подумал: «Что же я за идиот такой! Надо было согласиться. Хоть бы она повторила свое приглашение!» А вслух произнес:
— Подумать только, Леонильда, а я ведь вас не узнал.
Но думал он совсем о другом, и женщина, казалось, прекрасно понимала, какие разноречивые чувства будоражат сейчас мужчину, а Карл снова подумал: «Что же я за идиот! Почему не принял приглашение?» Но Эухенио, стремясь положить конец этому наваждению, продолжал свое:
— Я вас не узнал, а когда увидел, что вы мне улыбаетесь, подумал — кто бы это мог быть?
Пока он говорил, в голове у него звенело только одно: «Почему бы ей не повторить своего приглашения выпить чаю?»
Леонильда ласково смотрела ему в глаза. В ее улыбке сквозило едва заметное презрение: женщина, казалось, насквозь видит лицемерие мужчины, напрасно старающегося разыграть комедию о «добродетельном горожанине». Молчание превращалось для Эухенио в грохочущую бурю, среди шума которой он как бы с удивлением различал едва шелестящий призыв Леонильды: «Да решайтесь же. Я одна. Никто ничего не узнает».
Больше им не о чем было разговаривать. Но они по-прежнему не могли сойти с дорожки, проложенной их взаимным влечением и подспудными противоречивыми мыслями. Эухенио проговорил, еле ворочая одеревеневшим от напряжения языком:
— Так, значит, вашего мужа нету? Ушел… и оставил вас одну?
Она расхохоталась, потом, слегка склонив голову к левому плечу и продолжая смеяться, покрутила ремешки своей сумочки и, вызывающе глядя на него, ответила:
— Он оставил меня совсем одну. Одну-одинешеньку. Мне стало очень скучно, и я вышла прогуляться. Почему же вам не попить со мной чаю?
Пульс у Карла опять подскочил с восьмидесяти до ста десяти. В глазах мелькнула нерешительная искорка: «Потерять друга? Остаться наедине? Интересно, чем все это кончится?!»
Леонильда внимательно и немного насмешливо наблюдала за ним. Она видела, что его мучают сомнения, и, все еще не сходя с той же дорожки, слегка склонив голову, с призывной, как у cocotte[45], улыбкой, смотрела на него прищурившись и, как бы поддразнивая, говорила:
— Вы только подумайте! Мне придется сказать Хуану, что если и впредь он станет оставлять меня одну, я вынуждена буду найти себе поклонника. Как забавно! Поклонник — в мои-то годы! Разве кто-нибудь в меня влюбится? Но почему бы вам все-таки не зайти? Выпьете чаю и уйдете… Что случилось, почему вы такой грустный?
Она была права. Карлу никогда еще не было так грустно. Он думал, что вот сейчас он предает своего друга. Какие угрызения совести он испытает, едва лишь оторвется от этой женщины, и какие оба они будут грязные! Однако улыбка Леонильды была такой призывной. Карл вновь подумал: «Предать друга ради женщины? Он вправе тогда будет сказать мне: „Ты разве не знаешь, что мир переполнен женщинами? Так вот ведь — ты нашел мою жену, мою единственную. И это ты! А в мире полно женщин“». Вот она неожиданность, которую он сегодня предчувствовал…
Сердце у Эухенио стучало, будто он пробежал двести метров. И он был более не в силах сопротивляться. Леонильда побеждала его, не двигаясь с места, по-прежнему склонив к левому плечу голову и открывая в беззастенчивой улыбке ровную линию белых зубов и розоватых десен.
Ужасная слабость овладела всем его существом. Она навалилась ему на плечи, а руки и ноги налились свинцом и все вокруг закачалось: он словно бы оказался высоко над землею, на гребне тучи, люди и города остались далеко внизу.
В то же время он безумно хотел окунуться в незнакомый мир ощущений, который предлагала ему замужняя женщина, но, вопреки своему желанию, он не мог преодолеть какую-то инерцию и сдвинуться с места, и земля уходила у него из-под ног.
