Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2005)
Здесь же: Александр Скидан, “Лимонов. Противительный союз”.
См. также: Вероника Зусева, “Вроде апологии. О поэзии Эдуарда Лимонова” — “Арион”, 2005, № 2 <http://www. arion.ru>.
См. также: Дмитрий Ромендик , “Довлатов и Лимонов” — “Топос”, 2005, 22 июня <http://www.topos.ru>.
Владимир Личутин. Душа неизъяснимая. — “Завтра”, 2005, № 23 <http://www.zavtra.ru>.
“Порою мы оказывались рядом, но никогда меж нами не вспыхивало приязни (так мне казалось), мы оставались чужими, „остроугольными” людьми из разных миров, и если с какой-то сухой, лаконичной мыслью Кожинов обращался ко мне, то и ответ мой был столь же лаконичен, порою даже холоден, словно мы однажды зальдились сердцем друг к другу и не могли оттаять. Но эта манера отношений меня не задевала и никогда не обижала. И сейчас, по истечении лет, если что-то заметно изменилось во мне к Кожинову, то лишь благодаря последним трудам его о путях России. Его любовность, безусловная преданность „низкому”, земляному народу позволили мне шире взглянуть на этого незаурядного человека, прежде освещавшего своим духом (как мне казалось тогда) только избранных. Но оказалось, что этого света достало для многих. <…> Удивительно, но Кожинов прожил жизнь, ничего не зная, кроме книг, так мне думается, и ни разу не запнулся больно об острые углы жизни; это стены, воздвигнутые из книг, охраняли его от житейских знобящих ветров, что уносили в небытие и более мужественных, талантливых людей. Мало чего умеющий делать практически, он тем не менее обладал удивительным даром проникновения в суть предмета, словно бы сам Бог руководил им, водил его рукою <…>”.
Юрий Лотман. Лучшее лекарство от страха. Фронтовые странички из “Не-мемуаров”. — “Вышгород”, Таллинн, 2005, № 1-2.
“Военный язык отличается прежде всего тем, что сдвигает семантику слов. Употреблять слова в их обычном значении противоречит фронтовому языковому щегольству. <…> Определяющее слово 41-го — лета 42-го года было „пикировать”. Этим словом можно было обозначать почти все. <…> Прямые же значения слов табуировались. Так, например, существовало устойчивое табу на слово „украсть”. Оно казалось отнесенным к другой — гражданской и мирной — и оскорбительной семантике”.
Курцио Малапарте. Шкура. История и рассказ. Вступление Марио Корти. Перевел с итальянского Г. Федоров. — “Иностранная литература”, 2005, № 5 < http://magazines.russ.ru/inostran>.
“Судьба удостоила неаполитанский люд чести быть освобожденным одним из первых среди народов Европы, и, чтобы отпраздновать такую заслуженную награду, мои бедные неаполитанцы, после трех лет голода, эпидемий и жестоких бомбардировок, из любви к родине охотно приняли на себя бремя завидной славы исполнить роль побежденного народа: плясать, петь, хлопать в ладоши и прыгать от радости среди развалин своих домов, размахивать иностранными, еще вчера вражескими, флагами и осыпать из окон цветами победителей. Но, несмотря на всеобщий и искренний энтузиазм, ни один неаполитанец во всем Неаполе не чувствовал себя побежденным. Я даже не могу себе представить, чтобы такое странное чувство могло зародиться в душе этого народа. Вне всяких сомнений, Италия, а посему и Неаполь вместе с ней проиграли войну. Но совершенно очевидно, что войну труднее проиграть, чем выиграть. Выиграть войну все горазды, но не каждый способен ее проиграть. И недостаточно проиграть войну, чтоб иметь право почувствовать себя побежденным народом. И в своей древней мудрости, вскормленной многовековым горьким опытом, в своей непритворной скромности мои бедные неаполитанцы вовсе не посягали на право быть народом побежденным. Это, конечно же, было большой бестактностью с их стороны. Но могли ли союзники претендовать на то, чтобы освобожденные ими народы были еще и обязаны чувствовать себя побежденными? Либо освобожденные, либо побежденные. И было бы несправедливо обвинять неаполитанцев, если они не чувствовали себя ни теми, ни другими”. Первая публикация — во Франции, 1949 год.
Владимир Малявин. Уроки “Матрицы”. Часть первая. — “Русский Журнал”, 2005, 14 июня <http://www.russ.ru/columns/poison>.
“Между тем творимая современной цивилизацией технологическая пустыня не может удостоверять ничего иного, кроме... нереальности показываемого. И чем настойчивее насаждается такое единообразие, тем более иллюзорным оно предстает. В „оцифрованном” мире это противоречие уже вырывается наружу. Нам представлен мир, творимый абсолютной скоростью светового сигнала в бинарном коде компьютерных устройств. Мчась со скоростью света, мы нигде не находимся и ничего не видим. Все созерцаемое нами будет иллюзией, соотносимой лишь с нашим внутренним состоянием. Это означает помимо прочего, что в виртуальном мире электроники сила дана в собственном рассеивании, в самопотере, в своем отсутствии. Здесь политика перестает быть публичным действием и становится манипуляцией и пропагандой. На смену железной поступи модерна приходит развязный постмодерн с его „симулякрами” — развязный потому, что решать уже нечего и некому. Власть либеральничает, но ее свободолюбие маскирует не просто нежелание, но и прямо невозможность реального делания. А поскольку избавиться от внешнего мира все-таки никак невозможно, последний вытесняется в область чего-то постороннего и неподвластного разумению, а потому низменного: животной чувственности или даже физиологических отправлений организма. Зря люди компьютерного века смеются над писателями сорокиными. Над собой они смеются”.
Игорь Манцов. Клоны и мутанты. — “Русский Журнал”, 2005, 14 июня <http://www.russ.ru/columns/street>.
“Несмываемая вина укрепившейся в 90-е элиты даже не в том, что элита стремительно обогатилась, а в том, что не смогла предложить никакого социокультурного обоснования внезапно легализовавшейся идеологии неравенства . Неравенство — обыкновенное дело, было оно и в СССР. На Западе, на Тайване, в Китае неравенство обеспечено реальными смыслами, у нас — нет. <…> У элиты было достаточно времени, чтобы социокультурно обосновать свою особость. В 90-е, даже негодуя, я все-таки помалкивал: а вдруг докажут? А ну как действительно — другие?! Сроки вышли: ничего подобного. Ни единого доказательства. Лексика, аргументы, стиль мышления, культурка — совковые, типовые, позорные. Но хуже всего в результате их недоработок приходится таким, как я. В ситуации неразличения смыслов все мои попытки выскочить за пределы своей родовой ниши обречены на провал. Парадокс: идеология неравенства жизненно необходима мне и вовсе не нужна нашей элите, которая успешно отделяется самым архаичным образом: посредством денег, охранников и заборов”.
См. также: “Пресловутые „90-е” — условность, поле символических битв . Нынешних и грядущих. Реально никаких таких отдельных от истории страны „90-х”, конечно, не было. В 1991—1992-м годах ничего революционного не произошло. Ну не было скачка — была эволюция! <…> 90-е замечательны тем, что подспудные процессы пошли публично, прилюдно. Легализовавшиеся лавочники волюнтаристски поменяли одни цивилизационные ценности на другие, оскорбив тем самым десятки миллионов архаистов, людей старой закваски. Те, в свою очередь, смертельно испугались даже не бедности, а бесцеремонности, мировоззренческого произвола и в отместку принялись мочить родственников и соседей. <…> Если даже все остальное население признает 90-е благом, я своей беды и своего унижения не переименую. Люди живут не идеями — идеями живы книжки. Люди живут не деньгами — деньгами живы банки. Люди живут аффектами. Основная масса населения чувствует себя не столько бедной, сколько оскорбленной . Почувствуйте разницу”, — пишет Игорь Манцов (“Понижающий трансформатор” — “Русский Журнал”, 2005, 17 июня <http://www.russ.ru/columns/street> ).
Андрей Морозов. Прощание с Победой. — “Спецназ России”, 2005, № 5, май.
“Базой для такой изысканной травли и, главное, для ее успеха является одно из фундаментальных свойств русского — то, что русского в общем случае очень просто застыдить”.
“Посмотрим, как подана гибель американцев во время японского налета в известном фильме „Пёрл-Харбор”, снятого в лучших советских традициях, и как подано поведение командования. Итак, внезапный налет японцев. Большие потери, настоящая катастрофа. Командование делает все возможное, чтобы предотвратить, но не успевает. Люди трагически гибнут за правое дело по причине того, что враг коварен и вероломен, ему удался один его коварный замысел, но в его коварстве заложено зерно поражения — от такой наглости весь американский народ поднялся на борьбу, и теперь ничто уже не спасет коварного врага. Словом, ни люди, ни командование не виноваты, виноват враг. Разбор современными пропагандистами любого аналогичного события применительно к русским дает ровно противоположный результат”.
