Леонид Сергеев - Самая счастливая, или Дом на небе
Эта Гошкина любовь чуть не привела к свадьбе, но ей помешала Гошкина мать — она не собиралась отдавать своего «василька» «разным хищницам». По ее понятиям, все современные девицы делились на две категории: на явных и скрытых хищниц. «Эта из скрытых», — твердо заявила она, как бдительный страж независимости сына, и Гошка поверил.
Гошкина мать не теряла надежды увидеть сына «известным актером» и изо всех сил проталкивала его в «театральные круги»; по пятницам устраивала «творческие встречи» — приглашала актеров, музыкантов и прочих «нужных» людей. Среди гостей бывали и Гошкины приятели, которые обещали стать «известными». По мнению Гошкиной матери мне это «не грозило», но все же она считала, что у меня есть кое-какие способности (Гошка показывал ей мои эскизы декораций). Ну а я не пропускал пятниц, потому что на них можно было плотно поесть. Сам Гошка «творческие вечера» всерьез не принимал и не верил, что мать устраивает их ради его карьеры.
— Она просто бурно расстается с молодостью, — говорил.
Однажды на Гошкин день рождения у них, как всегда, собралась театральная публика. Я заявился позже всех, после спектакля. Дверь мне открыла Гошкина мать и без особого энтузиазма протянула:
— А-а, это ты! Проходи.
Я переступил порог и шепотом спросил:
— Ну как, еще не влезли?
Гошкина мать все боялась, что к ним влезут воры, запиралась на десять замков, а я при каждой встрече подогревал ее страхи и рассказывал о грабежах у нас за городом.
— Нет еще. Проходи, проходи. Гоша там.
Мой друг стоял посреди общества в этакой балетной позе — пятки вместе, носки врозь — и читал стихи. Он имел привычку читать стихи и когда просили, и когда не просили, при этом всегда смотрел поверх слушателей, словно что-то рассматривал вдалеке; заметив меня, кивнул и продолжал тараторить.
Я примостился на краю дивана.
Когда Гошка закончил, поднялся один актер с глубоко сидящими глазами и начал что-то молоть о композиции и сверхзадаче (Гошкина мать достаточно точно называла его «замысловатым человеком»). Актер бурчал невнятно — казалось, набил полный рот камней. После него заговорил еще один тип; торжественно-загробным голосом начал нахваливать Гошку (Гошкина мать называла его «утонченным человеком» и разговаривала с ним заискивающе-размягченным тоном, всем своим видом выказывая немыслимое почтение).
Я в унылой задумчивости уминал все подряд, что стояло на столе; нагрузившись, откинулся на спинку стула и только тогда заметил, что все уже отошли от стола и курят в прихожей — устроили дымовую завесу. За столом кроме нас с Гошкой оставалась только девица в платье «под старину»; у нее были медные волосы и квадратные очки. Почему-то сразу подумалось: «красивые очки много значат; даже когда в лице ничего нет, смотришь на очки».
— Это твоя актриса? — шепотом спросил я у Гошки.
— Нет, что ты! Моя на гастролях. А эту сам вижу впервые. Наверно, с кем-нибудь из актеров.
Девица перегнулась через стол и обратилась к Гошке:
— Где мы могли видеться? На вечере Достоевского? О, когда я погружаюсь в Достоевского, для меня уже не существует действительность… Думаете, со мной все ясно? Ничуточки! Вы, мужчины, странные. То, что вам в женщине кажется сложным, на самом деле просто, а то, что думаете просто, оказывается сложным, — она хохотнула и продолжала пытать Гошку: — Вам нравится Друсиловский?
— Кто это? — поморщился Гошка (его душа явно была где-то на гастролях с актрисой).
— Да вон же он! О-о, это личность! Он каждую весну начинает новую жизнь… Делает работы в новом стиле, заводит новую симпатию…
«Дешевое пижонство», — подумал я и отошел к окну.
Надвигались летние сумерки — виднелось низкое солнце, и окна домов блестели, как слюда. В конце улицы зажглась реклама парикмахерской. Я несколько раз бывал в ней, и всякий раз меня стригла хорошая девчушка с завитками на лбу. Как-то мы разговорились и оказалось, она тоже загородница — жила по моей ветке, чуть дальше Яузы. Я все собирался назначить ей свидание, но каждый раз ее поджидал какой-нибудь парень. И вот, стоя у окна, разогретый вином, подумал: «А что, если сейчас пойти и пригласить ее сюда? Конечно, это будет вызывающе — парикмахерша в таком обществе, — но какое мне дело до всех?».
Она брила какого-то толстяка; маленькая, худая, в белом халате, крутилась вокруг огромного мужчины и снимала бритвой мыльную пену.
Я поманил ее, она кивнула, положила лезвие на стол и выглянула.
— Что вы делаете после работы? — спросил я.
Она пожала плечами:
— Ничего.
— Может, пойдем к моему приятелю? У него день рождения.
— Я только через полчаса смогу, когда закончу работу.
— Я подожду.
Без халата она оказалась еще более худой — совсем девчонка. Простое платье, стоптанные босоножки, откровенный запах дешевых духов. Она поправила прическу и улыбнулась:
— Я готова.
Когда мы вошли к Гошке, все опешили и уставились на парикмахершу с отвращением, а она растерянно остановилась в дверях, и ее глаза заметались. Кто-то прыснул, девица в платье «под старину» разразилась хохотом, Гошкина мать чуть не упала в обморок.
Но еще больше обалдела парикмахерша. Она думала, я приведу ее в комнату, где бутерброды с колбасой и в углу обнимается мой друг с какой-нибудь подружкой, и вдруг… хрусталь и фрукты, и все говорят на каком-то птичьем языке. Парикмахерша села на диван рядом со мной, натянула подол платья на колени, опустила голову и затихла. Я навалил ей целую тарелку еды и подтолкнул:
— Ешьте, вы же с работы! И будьте как дома.
Мне на все было наплевать — я знал, что теперь двери в этот дом для меня закрыты, а раз так, вел себя легко и свободно.
К нам подсел Гошка, подмигнул:
— Не обращайте ни на кого внимания.
Парикмахерша пригубила лимонад, а к еде даже не притронулась.
Скоро Гошкина мать пришла в себя, обо мне и моей спутнице все позабыли, и празднество продолжалось. За стол плюхнулись двое парней и начали болтать о последнем нашумевшем фильме. Парикмахерша ущипнула меня под столом и пробормотала, не поднимая глаз:
— Давайте уйдем.
«В самом деле, что мы здесь высиживаем, отбываем светскую повинность?» — подумал я и, улучив момент для почетного отступления, кивнул парикмахерше на дверь.
На улице стояла теплынь. Небо было безоблачным и еще светлым, мерцали всего две-три звезды.
— Здорово, что мы оттуда удрали, — сказал я, закуривая.
— Ага! — с глубоким вздохом откликнулась моя подружка.
— Знаете, что я вспомнил? — оживился я, действительно вспомнив нечто замечательное. — Сколько сейчас времени? Около девяти? В девять тридцать от пристани отходит теплоход до водохранилища и обратно. Прокатимся?
— Мне все равно. Я завтра выходная.
В автобусе она запросто взяла меня под руку и с потеплевшим взглядом сказала:
— Давай на «ты».
Она повеселела, даже потихоньку напела танцевальный мотивчик. Раскрыла сумку, начала в ней копаться — я заметил пудреницу, стеклянные бусы.
— А у нас сегодня на работе устроили конкурс, — сообщила она. — Конкурс красоты. Во время обеда. Ох и готовились мы! Крутили прически, а конкурс сделали на музыку и фильмы… Победила Людка. Она у нас идейная… Людка недавно вышла замуж. Они познакомились на танцах и влюбились с первого взгляда. Даже не верится, что такое бывает. Он хороший парень. Студент… Денег у них почти нет, но ведь деньги не главное, правда? — она посмотрела на меня без всякого притворства. — Мне после курсов предложили работать в люксе, но потребовали взятку. Я отказалась… Противно это, — она неподдельно скривила губы. — Конечно, в люксе зарабатывают много, но мне здесь больше нравится. Тихо, спокойно, и коллектив у нас хороший…
— А почему ты работаешь в мужском зале, а не в женском? — вскользь осведомился я, думая, как бы не опоздать на теплоход.
— А там намучаешься. Попадется привередливая клиентка: то не так, это не так. Да еще жалобу напишет… У нас тихо, спокойно…
Мне было хорошо с ней, по-настоящему хорошо. Я слушал ее непритязательную болтовню и думал: «Чихал я на то, что она не разбирается в искусстве, зато в ней неподдельность, бесхитростная чистота. А эти Гошкины эстетки просто инертные куклы. У них столько требований… Они вначале узнают, что ты из себя представляешь, а уж потом решают, встречаться с тобой или нет. Сплошной расчет».
Мы купили билеты, вбежали на подрагивающую палубу отходящего теплохода и, прижавшись друг к другу, смотрели, как за бортом бурлила и пенилась вода, как между бортом и причалом увеличивался просвет, а к берегу катились волны. На палубе стояли две-три парочки, из репродуктора слышался вальс, но танцплощадка пустовала.
Теплоход каждый вечер ходил к водохранилищу, там делал недолгую стоянку и в полночь возвращался обратно. Лучшего пристанища, плавучей гостиницы для бездомных влюбленных и не придумаешь!
