Пэт Конрой - Обрученные с Югом
Из задней двери рядом с кухней в зал вышел Тревор и направился к фортепиано. Он заиграл гимн Цитадели, и все курсанты повскакивали с мест и, надев фуражки, вытянулись в струнку. Появилась Шеба и запела гимн хрипловатым, сексуальным голосом — в такой манере это произведение исполнялось впервые за всю историю Цитадели. Атмосфера в баре наполнилась смесью удивления и вожделения. Когда Шеба допела гимн до конца и все курсанты, сняв фуражки, начали размахивать ими, Тревор резко изменил тональность вечера, заиграв самый разнузданный вариант «Dixie», который мне доводилось слышать. Из-за всеобщего гула голос Шебы едва можно было разобрать. Но она быстро установила тишину, исполнив «We Shall Overcome» в своей интерпретации. Хорошее знание современной музыки являлось характерной чертой человека моего поколения, так что мы все оценили, как плавно она перешла к «American Trilogy», чтобы закончить «The Battle Hymn of the Republic»,[117] под звуки которого большинство кадетов-северян снова повскакало с мест.
Пока Шеба покоряла публику, Старла повернулась ко мне, обняла за шею и начала целовать. Это было восхитительно, но на людях я предпочитал держать себя в рамках приличий. Я покраснел, отстранился и обвел взглядом присутствующих — не заметил ли кто этой сцены. Заметила, судя по всему, только Молли: когда мы встретились глазами, она насмешливо сделала вид, что аплодирует.
— Все нормально, Лео, — сказала Старла. — Столько людей целуется при всех! Я много раз видела.
— Людей нашего возраста?
— Нашего возраста. Кстати, ты ходишь на балы старшеклассников?
— В прошлом году не ходил.
— А в этом году пойдешь?
Тем временем Шеба запела «The Ballad of the Green Berets», своим исполнением приведя курсантов в такое неистовство, что Большому Джону пришлось поднять большую ладонь, чтобы восстановить в заведении хотя бы подобие порядка. Конечно, Шеба беззастенчиво заигрывала с публикой, но это было в крови у близнецов, тут уж ничего не поделаешь.
— Не знаю. Не думал об этом. Бал же в мае.
— Айк уже пригласил Бетти.
— А! Значит, ты хочешь, чтобы я пригласил тебя?
— Нет. Все равно я не смогу пойти.
— Тогда к чему эти намеки? И почему ты, интересно, не сможешь пойти?
— Где я возьму бальное платье?
Мне в голову пришла внезапная мысль, и я брякнул:
— Я сошью тебе бальное платье!
— Как это?
— Мать воспитывала меня в феминистском духе. Что бы это, черт подери, ни значило, но шить я умею. Пару лет назад я сшил ей платье ко Дню матери. Шеба тоже здорово шьет. Она мне поможет.
— А туфли? — спросила Старла. — Твоя мама, случайно, не вырастила тебя сапожником?
— У Шебы в шкафу полным-полно разных туфель. Не волнуйся, мы подготовимся как надо.
— Лео пригласил меня на бал старшеклассников! — наклонившись к Бетти, сообщила Старла.
Они обнялись, потом Бетти от полноты чувств ударила меня по плечу кулаком — силы ей было не занимать. Плечо болело целый день, и на следующее утро газеты я развозил с трудом. Айк поздравил меня и предложил пойти на бал вчетвером, вместе с ним и Бетти. Нежданно-негаданно я окунулся с головой в нормальную юношескую жизнь, все враз наладилось. Жаба остался в прошлом. Я распрощался с тем мальчишкой, которого долгие годы терзало это прозвище, весьма ему подходившее. Мне и в голову не приходило, что девушка, столь прелестная, как Старла, может всерьез влюбиться в меня. Мы еще немного поцеловались, и когда я отстранился, то ощутил, как в мою душу вошла зависимость. Глядя в печальные глаза Старлы Уайтхед, я в тот вечер влюбился в нее и положил начало неотвратимому, длительному, мучительному процессу разрушения собственной жизни.
Зимой, разводя огонь в камине, отец начинал с опилок, прозрачных, как скорлупа креветок, а потом укладывал дрова так, что языки пламени лизали годовые кольца, и огонь славно, с веселым треском разгорался. Закрыв глаза, я вдыхал аромат и думал, что запах дыма — самый темный из всех земных запахов. У себя в мастерской, сделав тщательные замеры, отец смастерил три столешницы, которые точно ложились на подлокотники наших кожаных кресел. Я, сидя в своем, мог делать уроки, мать в своем кресле просматривала корреспонденцию, а отец читал научные журналы и делал обширные выписки. Огонь завораживающе шумел и потрескивал, и отец умело его поддерживал, пока не наступало время идти ко сну.
Однажды поздно вечером зазвонил телефон. Отец снял трубку и очень тихо поговорил.
— Звонила Шеба, — положив трубку, сказал он. — Сходи к ним, проведай Тревора. Он чем-то сильно расстроен.
Я вынул куртку из шкафа возле входной двери и вышел на холод чарлстонской улицы. Запах дыма, вившегося над трубой нашего дома, перебивал запах рек и болот. Поблизости пахло таинственно, приятно, как ночью в саду. Подойдя к дому Тревора, я услышал, как тот всхлипывает, сидя на ступеньках веранды. Шеба крепко обнимала его. Я поднялся по лестнице и сел рядом с расстроенным другом. Сжал его руку, он ответил на мое пожатие.
— Ссора влюбленных? — спросил я у Шебы.
— Много хуже, — ответила она. — Тебе надо выплакаться, дорогой. Плачь столько, сколько душе угодно.
Она убежала в дом, чтобы принести брату стакан воды. Я обнял Тревора, дожидаясь возвращения Шебы. Вода помогла, но прошло еще несколько минут, прежде чем он смог говорить.
— Месяц тому назад мы с Найлзом были назначены кандидатами в члены братства, — начал он, дрожа всем телом. — Парни из всех чарлстонских школ, частных и государственных, мечтают вступить туда. Это большая честь.
— Ты мне об этом ничего не говорил, — заметила Шеба.
— Они взяли нас с клятву, что мы все сохраним в тайне. Это общество создано в тысяча восемьсот двадцатом году.
— «Миддлтонская ассамблея»? — спросил я.
— Откуда ты знаешь? — удивился Тревор.
— Мать всегда подозревала, что эта организация проникла в школы города, даже в «Пенинсулу», но не могла найти никаких доказательств.
— Нас представил и за нас поручился Чэд Ратлидж. Сегодня состоялась церемония посвящения. Я дико волновался. Найлз не мог поверить, что ему так повезло. Мы с ним чуть с ума не сошли от радости. На нас свалилась такая удача — это после нашей-то паршивой жизни.
— И что же произошло? — спросила Шеба. — Мне кажется, что-то ужасное.
— Нас повели на Митинг-стрит. Там находится какой-то зал конфедератов или что-то в этом роде. Собрались человек сто парней нашего возраста. На головах цилиндры, на лицах — черные маски. Все это походило на какой-то фильм. В полной тишине нас подвели к прыщавому парню, который стоял на кафедре. Всего нас, посвящаемых, было восемь человек. Шестерых приняли гладко, без сучка без задоринки. Члены братства проголосовали «за» — подняли большой палец. Репутация у этих шестерых безупречная. Обычное чарлстонское барахло: Приоло, Равенели, Гайярды, Уорли. Короче, они со всеми в зале состоят в родстве, и принять их в братство — пара пустяков. На этом первая серия закончилась, и началась потеха.
— А где был Чэд? — ледяным голосом спросил я.
— Я полагаю, в зале, как и все. Я не видел его. А может, его там вовсе не было.
— Будь уверен, он был, — возразил я. — Продолжай, Тревор.
— Ну вот, доходит очередь до меня. Я воображаю себе, что еще минута — и я буду вписан в историю Чарлстона, которая уходит в далекое прошлое. И меня охватывает чувство братства, совершенно незнакомое до сих пор. Тут парень за кафедрой говорит: «Мистер Тревор По является первым явным гомосексуалистом, который претендует на вступление в наше братство. Его мать — всем известная алкоголичка, его сестра — всем известная шлюха, его отец никому не известен и найти его нам не удалось. Как почтенное собрание проголосует за всем известного педика Тревора По?» Сам прыщавый проголосовал против. Все остальные тоже опустили палец вниз. Затем принялись за беднягу Найлза.
— По крайней мере, насчет сестры они сказали правду, — произнесла Шеба, трясясь от ярости, которую не могла сдержать.
— Перестань, Шеба. Это неправда. Не говори глупостей, — прервал я ее.
— Прыщавый парень на кафедре — боже, что за урод! — с серьезным видом зачитал по бумажке издевательским, гнусавым голосом: «Найлз Уайтхед провел жизнь, бегая из приюта в приют и разыскивая свою мать Брайт Уайтхед и бабушку Олу Уайтхед. Мы провели собственное расследование и обнаружили, что в газете „Чимни-Рок таймс“ опубликованы извещения о смерти обеих. Мистер Уайтхед не знает, как звали его отца. Родился мистер Уайтхед в лачуге на горе Блу-Ридж. В школе „Пенинсула“ он получил прозвище Горный Ниггер. Как почтенное собрание проголосует за кандидатуру Горного Ниггера Найлза Уайтхеда?» И снова — неодобрительный гул и пальцы, опущенные вниз. Четверо конвоиров выволокли нас с Найлзом на Митинг-стрит и бросили там, словно тюки с мусором. Мы так обалдели, что даже говорить не могли.
