Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея
— Где ты был вообще? Тебя полчаса нет.
— Полчаса? — повторил Даня тупей прежнего.
— Что с вами? — сипло воскликнул Одинокий, почувствовав возможность кощунства. Такого он не пропускал. — Мечтал, мечтал и сблевал. Хвалю, юноша! Поэзия — тоже рвота. Рвота идет горлом, неудержимо, как песня! — И захохотал. — Спел на всю лестницу! Поздравляю вас, новый Орфей.
Так и назову сборник, догадался он. Гораздо лучше «Плевка».
— Хоть до очка добежал бы, — брезгливо сказала Рига, только что употребленная на лестнице. Сразу после того, как Плахов от нее оторвался, он почувствовал неудержимый спазм и, судорожно дергаясь, извергся вторично — на этот раз через рот; Даня этого видеть не мог, ибо смотрел в это время не туда. Рига успела полюбить Плахова, хорошо отодрал, дельно, а что сбледнул, бывает. Допустить, что он сбледнул от прихлынувшего омерзения к ней, она не могла и правильно делала. Плахов блевал исключительно от физиологических причин. Рига-то знала, кто нарыгал, но покрывала любимого, горячая, чистая душа.
Было около одиннадцати, время расходиться. Риге и Ларе предстояло еще тащиться в общежитие, после полуночи не пускали.
— Кто же будет убирать? — уже серьезней повторил Кугельский.
— Да тряпку ему в руки! — крикнул Одинокий. — Дело поэта — платить за слова. Я всю жизнь расплачиваюсь.
— Так ты и убирай, — сказала Варга. — Ты и наблевал небось, певец.
Ей невыносимо жаль было Даню, который в самом деле, кажется, перепил с непривычки. Она видала такие случаи, вообще повидала достаточно, и Даня выглядел так беспомощно, что в эту минуту она его, пожалуй, любила. Ей сила вообще не очень нравилась, такой еще побьет, чего доброго.
— Йа?! — театрально возмутился Одинокий. — Я не выходил отсюда, прелестница!
— Такой, как ты, и не выйдет, а наблюет.
От мерзкого, слишком часто повторяемого глагола запах рвоты, казалось, пропитал всю комнату. В другое время Даня непременно взял бы ведро и тряпку и поплелся убирать неведомо за кем — он в самом деле не знал, что творило тут его обездушенное тело, — но низринуться с высот, где он был только что, в лужу на лестнице… как угодно, это было выше сил.
— Где тряпка у тебя? — спросила Варга. И она в самом деле пошла бы, но тут у Плахова, честного малого, взыграла совесть.
— Ну не вам же убирать, — сказал он грубовато. — Ладно, чего там. Давай ведро, Кугельский.
Убрала в конце концов Рига, любовь творит чудеса.
7— А про день рождения не вспомнили, — сказала Варга, прижимаясь к нему. Они шли по пустой набережной — она настояла пойти долгим путем и вдоль реки.
— Слава Богу, — буркнул Даня. — Еще бы не хватало.
Он чувствовал себя крайне странно и, пожалуй, неприятно, — душа не могла примириться с новым знанием, а тело отвергало эту душу, слишком много понявшую о его ничтожестве.
— А чего там было-то, на лестнице-то? — не отставала Варга. — Чего-то они там делали-то?
Она смеялась, дурачилась, надеялась его растормошить. Опьянение ей шло.
— Ты знаешь, — начал Даня и осекся, как Гамлет перед товарищами: нет в Дании ни одного злодея… — Это очень странный опыт. У меня еще не было такого.
— В Крыму жил и не пил, — смеялась она.
— Нет, какое. При чем тут — пил, не пил… Ты тоже, что ли, думаешь, что я напился?
— Что мне думать, я вижу.
— Ничего ты не видишь. Я с полустакана и в детстве не пьянел.
— Самогон их дрянь, — заметила она. — Из костей гонят.
— Каких костей?
— Животных костей, что, не знаешь? Собирают мослы коровьи и гонят.
— Не может быть, — усомнился Даня.
— Во всех очередях говорят.
— Как же ты пила?
— А что ж не пить, разве у меня кости не из того же сделаны?
— Господи, Варга, сколько у тебя всяких глупостей в голове.
— Ну и глупостей, — согласилась она ласково. — Ну и дура, а ты умный, всю лестницу им обрыгал.
— Да какое! — поморщился он. — С чего ты вообще…
— А и правильно сделал, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Жалко, что не их, а лестницу только.
— Варга, — решился он наконец. — Питье вообще ни при чем, может, только так… черт знает, подтолкнуло. Я сегодня сделал то, чему Остромов хотел выучить Линецкого, помнишь?
— Выход? — поразилась она. — Ах, что ты все врешь! Не стыдись, миленький, что же стыдного напиться? Врать стыдней!
В материнстве ее и снисходительности была невыносимая фальшь — верно, собственная мать ее так воспитывала, мало любила и вот заставляла себя повторять игривые прописи, ни в одну из которых не верила.
— Я не вру, — почти крикнул он. — Я видел… Я все видел, что было в комнате.
— Ничего в комнате не было, — испугалась она, и он понял, что она не того боится.
— Я видел, что ты его оттолкнула. Но ты сказала ему про учителя.
— Ничего я ему не говорила, я вообще с ним не говорила, я с этой Таней говорила лошадью, — затараторила она слишком оживленно, чтобы он поверил. — У нее глистоз, она не знает, куда деваться.
— Что у нее? — переспросил Даня, чувствуя, что сейчас она опять наговорит своей дивной ерунды и он, только что экстериоризированный, опять умилится.
— Глистоз, у ней поэтому и брюхо твердое. Она вся твердая, как доска. А я вся мягкая, хоть не жирная, вот потрогай, — она схватила его руку и ткнула этой рукой меж грудей, чего бы он не отдал за это раньше! — А она твердая, это бывает, я знаю.
— Ты сказала, Варга, — повторил он. — В этом ничего нет плохого, он сам просил распространять среди надежных… но ведь этот — о чем ты, Варга!
— Ничего я не говорила! — возмутилась она, и на этот раз он почти поверил. — Я танцевала там, а ты пропустил.
— Ты же сказала, что не будешь.
— Скучно стало, кавалер ушел, вот и танцевала. Я им итальянский танцевала, с лодкой, ты не видел. Этот круглый твой по полу ползал, следы целовал. Поставьте, говорит, ножку мне на голову, я лизну. Я бы так ему лизнула, он бы из круглого квадратный стал.
Даня усомнился. Это было по-кугельски. Может, ему и впрямь все привиделось и он только потерял сознание от дрянного самогона? Нет, не может быть. Ему негде было взять те краски, которые он видел во время зрелища, зрелища: что угодно, а этого в нем не было.
— Варга, — повторил он очень серьезно. — Я тебе правду говорю. У меня была экстериоризация сегодня.
— Ой, иди к бесу, — отмахнулась она. — К бесу, к бесу. Что ж, и защиту ставил?
Даня похолодел. Он в самом деле не поставил защиты, ибо душа вырвалась с силой, как вода из крана, а потому в беззащитное тело могла проникнуть любая дрянь, вот отчего ему теперь так неловко и даже руки как будто повинуются с трудом. Но тогда бы он ощутил присутствие еще в первый миг, на лестничной клетке. А там, он помнил, было пусто, только холодно.
— Это очень ненадолго, — стал оправдываться он. — Я не очень там чувствовал время… но прошло в самом деле меньше получаса.
— Слушай, — она вдруг остановилась и прижала горячую ладонь к его губам. — Хватит. Этого не бывает ничего.
— Да ты что! — вырвался он. — Даже Тамаркина чувствует!
— Тамаркина деревенская дура и чувствует что попало. Этого ничего нет. Там весело бывает и все такое, и сам очень милый, старый, но ты мне это не говори. Это даже не думай. Ничего этого нет, ты понял? Я думала, ты играешь, а ты всерьез. Брось, глупости. Из человека душа не выходит. Из человека знаешь что выходит?
— Варга! — крикнул он. — Я видел…
— Видел он, — сказала она пренебрежительно. — Видел. Мало ли что видел. Ты был пьяный и морок видел. А тебе надо не морок видеть, а девушку. Девушка тебе сейчас подарок будет дарить.
— Какой подарок, — залепетал он, но она уже тянула его за руку в к темному скверу. — Подожди, послушай…
— После, после, — шептала она. — Иди. Видишь домик?
В глубине сада «Спартак», разбитого на месте здешнего глухого парка, в самом деле виднелся темный сарай, где садовники держали инвентарь. Это был аккуратный зеленый домик в две комнаты — в одной стояли грабли, лопаты и прочие вилы, в другой садовники попивали чаек, отдыхая.
— Ключик, ключик, — приговаривала Варга, таща его за собой. — Одна всего бутылка, и вот ключик. Можем сюда приходить, пока тепло. У тебя сегодня подарок. Будет тебе день рождения, а не то что блевать с дураками.
— Варга, — упирался он.
— Ты что?! — остановилась она и уперла руки в боки, гневно блестя глазами. — Ты девушку хочешь баснями кормить, разговоры разговаривать? Девушка исплакалась вся. Иди давай. Все плохие, а ты еще хуже, — она толкнула его в грудь, но тут же снова схватила за руку и потащила к домику.
То, о чем Даня так давно мечтал, должно было теперь случиться в садовничьем сарае — неожиданно, не ко времени и не к месту, как всякое исполнившееся желание. Бойся услышанных молений. Он получил ко дню рождения два подарка — небесную мистерию и земное грехопадение, и после первой у него не было никаких сил на второе. Варга, ругаясь сквозь зубы, ковырялась ключиком в замке, и он с ужасом думал, что сейчас должен будет повторить это движение, к которому у него нисколько не лежала так и не улегшаяся в теле душа; еле-еле душа в теле — связи, которые их скрепляют, не были еще налажены, а без этих связей какая могла быть любовь? Тело было отдельно и ничего не хотело, у души были другие заботы.
