Юлия Латынина - Там, где меняют законы
Сначала Елене показалось, что в саду она одна, но, обогнув пышный, усыпанный желтыми цветами куст рододендрона, она увидела, что у фонтана сидит человек и смотрит на плавающих в нем разноцветных рыбок. Человек обернулся на стук каблучков Елены по мрамору и неторопливо встал. Человеку было лет тридцать пять, он был высок и худощав. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не странное сочетание высокого лба мыслителя и твердого подбородка гангстера. У человека были грустные серые глаза и полные, изящно очерченные губы, и темно-русые волосы его, по старой привычке, были коротко подстрижены. Немного прищурившись, Елена увидела, что человек не один — где-то за деревьями маячили две кожаных куртки.
— Сергей, — сказал человек, — Вырубов.
Он улыбнулся, показывая белые искусственные зубы. Собственные зубы бывшему боксеру Вырубову выбили еще лет пятнадцать назад.
— Елена.
Она протянула руку, как она обычно протягивала, чтобы поздороваться по-мужски, Вырубов на секунду удивленно замешкался, а потом пожал ей руку. Запястье у Вырубова было узким, а ладонь — широкой и холодной, словно он только что пришел с мороза. Их руки соединились на мгновение, и внезапно Елене захотелось вырвать свою.
— Красивый домик, — сказал Вырубов, — мне нравится. И бабки Витя срубил немаленькие.
— Правда? — удивилась Елена. — А я думала, вам нравится, когда пухлые агнелочки на стенах и букет в стиле бидермейер… Елена запнулась, сообразив, что слова «бидермейер» ее собеседник, скорее всего, не знает, и прибавила — знаете, такой, пышным веником…
— Почему вы так думаете?
— Это вкус всех бандитов.
— Ну какой же я бандит, — усмехнулся Вырубов, — черт-ти знает что про меня в городе говорят…
Вырубов помолчал секунду, потом, прищурившись, взглянул вокруг.
— Красивый сад, — проговорил он, — как настоящий… опа! Даже мыши есть!
— Где?
— Да вон же! — Цепкие пальцы Вырубова схватили Елену и развернули к одной из яблонь. Там, у ствола, сидела серенькая мышь-полевка. Видимо, ее так и привезли вместе с землей. Мышь слепо щурилась на людей и на фонтан, а потом опомнилась и прыснула вдоль дорожки.
— О господи, — сказала Елена, — какая гадость! Она же все корни поест!
Хватка Вырубова мгновенно ослабла. В воздухе мелькнуло что-то серебристое. Мышь замерла у самого ствола яблони. Над ней раскачивалась наборная рукоятка брошенного ножа. Вырубов неторопливо шагнул с дорожки на землю, поднял нож и снял с лезвия нанизавшуюся на него мышь. Нож он сунул куда-то в рукав, а мышь бросил на землю.
— Надо же, — сказал Вырубов, — а она еще живая.
Мышь дергалась и смотрела на Елену черными бусинками глаз.
Елена поскорей отвернулась. Вечернее платье внезапно показалось ей слишком узким, и Елена пошатнулась — наверное, виноваты были слишком высокие каблуки замшевых, украшенных стразами туфелек.
— У меня есть этот универмаг… в центре, — шевельнулся за спиной Вырубов. — Я его перестраиваю. Хотели бы заняться интерьером?
Елена понимала, что надо отказаться, но вместо этого кивнула.
— Заезжайте ко мне завтра в офис.
Они договорились на два часа.
* * *Елена и Семин вернулись домой поздно ночью, около двух. Квартира была двухуровневая и шикарная, тоже выстроенная фирмой, принадлежавшей Семину. Елена, собственно, и познакомилась с Семиным, когда тот приехал осматривать декорируемую под него квартиру.
Вместе с Семиным была тогда какая-то длинноногая девица в белой шляпке с вуалью. Девица была младше Елены лет на семь. Девица хихикала и грызла орешки, несмотря на свою белую шляпку, а Семин посмотрел на Елену, которая ползала вдоль стен с рулеткой, и сказал:
— Детка, позови Елену Сергеевну.
Елена встала и представилась.
В квартире было темно и уютно пахло домом, и охранники почтительно распрощались с ними у порога. Елена сразу ушла в свою ванную и там долго оттирала лицо от парадной косметики. Когда она пришла в спальню, Семин уже лежал в постели и рассеянно щелкал «ленивчиком», ловя припозднившиеся спутниковые каналы. На его высоком, рано облысевшем лбу лежала мясистая складка, и под зелеными глазами набрякли мешки, как обычно бывало, когда он чересчур мало спал и чересчур много работал.
Елена юркнула к нему под одеяло.
— Ты грустная, — сказал Семин. — Что случилось?
— Не знаю. Они все какие-то… одинаковые там были. И одинаково завистливые. Говорили глупые комплименты и думали: «вот стоит баба Семина, и поэтому она была главным архитектором. А моя баба сделала бы не хуже..»
— Глупости, — сказал Семин, — ты лучшая в крае. Я бы не заказал отделку своей квартиры никому, кроме самого лучшего художника по интерьерам.
Он засмеялся и начал целовать ее, все нежней и настойчивей, как будто не было ни поздней ночи, ни длинного, отупляющего вечернего празднества.
Спустя час они еще не спали: Елена лежала, прижавшись к Семину, и круглая, как сыр, луна светила через кисейные занавеси спальни, освещая уголок старинной вазы и использованный презерватив, скинутый куда-то на ковер. Им было так хорошо, как только может быть хорошо двоим беззаветно влюбленным друг в друга людям.
— А как Вырубов попал на прием? — вдруг спросила Елена.
— Малюта? Офис, наверное, снял. У нас штуки три компаний, в которых он значится в членах совета директоров, я даже внимание обратил. А ты что, с ним знакома?
— Сегодня познакомилась. Он предложил мне заняться реконструкцией универмага.
— Какого?
— Наверное, центрального. У него же центральный универмаг? Мы договорились завтра на три часа.
— Тебе не стоило договариваться, не посоветовавшись со мной, — сказал Семин.
— Почему?
— Потому что теперь тебе придется отказаться от встречи.
— Я не откажусь, — сказал Елена.
— Почему?
— Потому что если я буду переделывать универмаг Малюты, мне уж точно никто не скажет, что это твоя протекция…
— Дура, — равнодушно сказал Семин.
— Ты с ним когда-нибудь сталкивался?
Семин не ответил.
* * *Уже ночью, когда Елена заснула, Семин долго ворочался из стороны в сторону, а потом нашарил халат и спустился вниз, в большую и темную кухню, освещенную белым заоконным светом от мерцающих во дворе фонарей.
Ты когда-нибудь с ним сталкивался?
Впервые Семин и Малюта столкнулись осенью 1989 года. Тогда у Семина был кооператив «Крепь». «Крепь» занималась тем, что по желанию жильцов навешивала общие двери в многоэтажных панельных домах. Еще она ставила домофоны и индивидуальные двери, но чаще всего заказы приходили на общие двери, ведущие в отсек, где находилось по пять-шесть квартир. Общие двери выходили жильцам дешевле частных. Семин уволился из университета, где он шесть лет преподавал экономику, и занимался только дверями.
У него было шесть рабочих и один партнер, — Игорь Тахирмуратов, двадцатисемилетний преподаватель физики из того же университета.
За лето и осень Семин и Игорь хорошо заработали. Семин купил себе первую в жизни машину — синюю «Девятку», и подумывал куда вложить деньги.
18 октября 1989 года Семин вышел из панельной многоэтажки на северо-западе, где он в то время жил.
Когда Семин завернул за угол, он увидел, что возле его «Девятки» стоит старенький «Мерс» вишневого цвета. На боках «Мерса» пузырилась краска, и вообще Семин впервые видел «Мерс», который так походил бы на довоенный «Запорожец». В «Мерсе» сидели четверо. Семин прошел мимо них спокойным шагом, почему-то ожидая выстрела в спину.
За спиной хлопнула дверца.
— Виктор Иваныч?
Семин обернулся.
Ребята вышли из «Мерса». Их действительно было четверо, и главный у них был парень лет двадцати пяти с бледным, очень красивым лицом и раскосыми никелированными глазами.
— Садись в машину, Виктор Иваныч, потолкуем.
— О чем нам толковать?
— Ты, говорят, много денег зарабатываешь?
Семин помолчал.
— На этот счет разные мнения. Кому много, а я так считаю, что мало.
— Если я говорю — много, это значит — много. И, говорят, не делишься ни с кем.
— Неправда.
— Если я говорю — правда, это значит — правда. Будешь делиться с нами.
— Я если я уже делюсь?
— Тогда пусть те, с кем ты делишься, приедут завтра к двенадцати к магазину на Брешковской. Если приедешь один, привезешь бабки.
Молодой человек усмехнулся одними зубами и нырнул в теплое нутро «Мерседеса». Машина сорвалась с места, обдав Семина бело-рыжим снегом из-под колес.
Забравшись в свою «Девятку» и включив зажигание, Семин долго смотрел, как дворники ходят туда-сюда, очищая от свежевыпавшего снега два выгнутых, словно брови, полукружия на стекле. Он думал, что никогда и никому не отдаст того, что он заработал.
