Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания
– Да, мне нужно было вас видеть.
– Зачем, Мария?
– Меня просили это сделать.
– Кто? – в животе у меня холодеет.
– Офицер из Seguranca Nacional.
– Что же он хотел?
– Он просил меня… поухаживать… за вами… Сказал, что вы очень опасный человек, что вы… что вы… бандит… Вы хотите свергнуть нашего президента… Сегодня я была у министра, он был очень мил со мной, он предложил мне работу… А потом, когда я вышла, ко мне подошел офицер, рассказал про вас.
– Что рассказал? – я старался хранить спокойствие.
– Сказал, что вы один из главарей бандитов, что вы убиваете мирных жителей, что вы… вы… – она отвернулась.
Мелодрама, если со стороны. Очень кстати шуршат волны.
– И вам не страшно? Ночь, пустой пляж, в компании с убийцей? Или в кустах засада? – спрашиваю и тут же спохватываюсь – грубо, очень грубо и несправедливо: я же не знаю, почему она позвонила днем и зачем все это рассказала сейчас?
Мария молчит. А остров маячит, разбивая океанскую даль.
Я беру ее за плечи, разворачиваю к себе.
– Разве я похож на убийцу, Мария? Я просто люблю вас, люблю.
Мария молчит, рук от лица не отрывает.
– Скажите же что-нибудь, – шепчу я. – Ну хотя бы – зачем вы позвонили?
Молчит.
Я сажусь на песок. Я воображаю, что вот сейчас ко мне подойдут, непременно двое, говорить не станут, не станут допрашивать, просто полоснут по шее широким лезвием катаны – я видел в лавках на рынке эти развеселые, точно улыбка мертвеца, штуки. Кровь хлынет, бесследно исчезая в песке, я повалюсь на бок, захриплю, захлюпаю и отдам концы. И этот остров будет последним, что я увижу в своей нелепо прожитой жизни, он станет олицетворением загробной юдоли. Стук закрывающейся дверцы автомобиля доносится с площади. Я вздрагиваю. Мария вздрагивает.
– Я звонила предупредить вас. Я им не верю. Я чувствую, что вы не тот, за кого себя выдаете, но и им я тоже не верю. Они следят за вами от самой Мукум-буры.
– И вы об этом рассказываете, Мария, милая Мария? Но почему? Вы не боитесь?
– Боюсь. Да, боюсь. Министр… он хочет… хочет переспать со мной. Они все всегда хотят одного, – Мария произносит это спокойно, отстраненно, будто речь не о ней.
– И Жозе Арналду? – спрашиваю я тихо.
– О, нет, – кажется, она улыбнулась! – Он не такой. Он… он спит… с мужчинами. Со мной он для вида, чтобы не было слухов. Нас считают любовниками, но это не так. Это не так.
Почти счастье.
Вдруг свет. Он ложится на океан, на остров, на пляж, на фигурку Марии. Я оборачиваюсь – из-за высоких пальм вышла луна. Желтая, бледная, усталая, как древняя монета. Ее свет ложится дорожкой на песок, на гладь океана, мы окунаемся в лунное сияние.
Нас слишком хорошо видно с площади и из окон ресторана. Встаю, беру Марию за руку, веду к поросли молодых пальм, шелестящих неподалеку.
Останавливаемся в их тени.
– Они знают, что мы здесь?
– Знают. Они сами предложили мне встретиться с вами сегодня на этом празднике, это как повод.
– Они велели вам обольстить меня, что ли?
– Намекали, говорили, чтобы я ни в чем вам не отказывала. Они знают, что вы познакомились со мной в Мукумбуре. И что это «очень кстати» – они сказали так.
– Вы согласились?
– Я сказала, что попробую.
– И сейчас вы пробуете?
– Нет.
Тогда «пробую» я. Беру ее руки, притягиваю к себе и целую поочередно ладони, пальцы, запястья – холодный металл браслетов и теплая плоть между ними. Я целую Марию в губы, и она отвечает, робко, потом смелее, еще и еще. Я ищу ее уши губами, целую, шепчу невнятицу, шепчу по-русски. Шелест пальм, мертвенный свет раскинулся шатром.
Соловьев не хватает.
– Я боюсь, боюсь, – шепчет она, чуть отстраняясь.
– Кого ты боишься? Не бойся! Все страшное позади. Главное – я с тобой, Мария!
– Они убьют тебя.
– Зачем? К чему им меня убивать?! Тоже – преступник! В худшем случае они меня арестуют. Подержат немного в камере и выпустят.
Ветерок играет в мальчишеских шевелюрах пальм. Мы садимся на песок. Я говорю:
– Я ведь русский, Мария. Я не швед, не датчанин, не американец. Я русский.
– Мне все равно, – отвечает она.
– Нет, ты послушай, я должен рассказать про себя. Я рассказываю все как есть. Потому что нет любви, если нет истины – так, кажется?
Говорю путано, перескакиваю с английского на португальский и даже на французский, туда-обратно, туда-обратно, и все они одинаково мне чужие, но все вместе сейчас – роднее русского. Она слушает внимательно, но я знаю: ее не волнует ни мое прошлое, ни мое настоящее. Она просто со мной. До тех пор, пока я жив, что ли? И эта луна, ее мертвенный свет, жесткий шелест мальчишеских кудрей.
– Ты должна говорить, куда едешь?
– Да.
– И говори, говори, не бойся, ничего не бойся, это хорошо, пусть знают, пусть думают, что тебе все удалось.
Мы возвращаемся в ресторан порознь – сначала она, минуты через две я. Веселье в разгаре. Ищу глазами рыхлого, но его нет, наверное, уехал. А что ему делать? Жаловаться, что его бил датчанин, которому он продавал валюту? Куда жаловаться? Послу? Командиру? Жене? Президенту?
Жозе Арналду в углу все с теми же в белых рубашках – смеются, хлопают друг дружку по плечу, отхлебывают пиво. Я хоть и гляжу теперь на голубоглазого летчика совсем иначе, чем прежде, но эротического волнения не испытываю. И в Нью-Йорке, и здесь мои мужские пристрастия совершенно другой природы – африканской, дикой, первозданной. Я скорее представлю себя с Мботой, – очень легко представлю, чем с этим красавцем-португальцем и с его пусть чернокожими, но насквозь гламурными спутниками. В них всё пресыщенность, всё распад, всё разврат, а во мне бьется брутальная стихия первобытия. И в этом я – с полковником Мботой.
Но и беспокойство охватывает: что-то не так, что-то не то. Я беру со стола бутылку пива, отхлебываю глоток, и тотчас накатывает приступ голода. Ем все подряд: креветки, куски козлятины, курятины, сыр, хлеб… Краем глаза замечаю, что к выходу идут несколько человек, идут быстро, деловито. Все – белые, впереди, руки в карманах… Он, он, метеоролог Сипов!
Все может закончиться гораздо быстрее, чем я думаю. Но Сипов ушел, будто и не заметил меня, не обернулся.
Hit the road Ben,
And don't you come back
No more, no more, no more, no more…
Hit the road Ben,
And don't you come back no more[31]!
– мурлычу и мчусь в отель. Мария, пустая дорога, лунный свет.
Перед дверью в номер и на самой двери – потеки свежей блевотины. Рыхлый мстит?
Расталкиваю Жинито, одеваю, он стонет, норовит уснуть, бедолага.
Собираю вещи, спускаемся на улицу мимо сонного портье.
Мария ждет в машине.
Кладу мальчика на заднее сиденье, едем к Марии.
На полпути щелчок в мозгу – треклятый кондиционер с бумагами! Отчего я так упорно не желаю его навестить? Разворачиваюсь, еду обратно. Плутаю по темным улочкам в поисках схрона. Вот. Беру Жинито на руки, он долго не может понять, что я от него хочу. Мычит, брыкается. Наконец встает мне на плечи и вытаскивает чертовы бумаги.
Улицы пусты – ни машин, ни людей. Половина третьего.
Мария собирается быстро, и уже через полчаса мы оказываемся на Северном шоссе. На том самом, которое дальше за городом контролирует мой «батальон».
У выезда из города – шлагбаум, двое солдатиков дремлют, прислонившись к бетонной стене караулки. Одинокий фонарь над ними. Торможу. Солдатики начинают шевелиться, а из караулки вылезает третий, чином повыше – капрал. Он тащит за собой «Калашникова», держит за ствол. Подходит, перехватывает автомат, направляет на меня – дурацкая манера.
– Доброй ночи. Ваши документы, со!
Протягиваю карточку. Долго ее рассматривает, чуть ли не нюхает.
– А кто с вами в машине? – карточку не отдает. То есть либо не знает, кто я на самом деле, либо получил какие-то распоряжения.
– Жена и сын, – внаглую вру я.
– Куда вы едете ночью? Разве не знаете, что трафик по этому шоссе разрешен только в колонне?
Солдатики тоже подтянулись, им любопытно, уже три дула пялятся на меня. Эти ребята – точно знаю – могут пальнуть просто с испугу. Пошевелись как-нибудь не так, и пальнут за милу душу.
– Знаю, со капрал (невольно желая польстить ему, я произношу «сеньор» на здешний простонародный манер – «со»), но мы не можем ждать колонны, у нас срочное дело, у жены заболела тетя в Ньока-Прайя, – вру напропалую. – Вот везем лекарства, продукты… Вы знаете, там ничего не купишь в магазинах! И когда только закончится эта война! Вы были в Ньока-Прайя?
Черт, зачем я спросил? А вдруг оттуда?
– Нет, со, я там не был. Но я не могу пропустить вас без разрешения.
Я вспоминаю, что в бардачке лежит пачка печенья «Мария» – купил днем, не удержался в тотемном восторге.
– Вот, возьмите, это вам, съедите с чаем. Печенье зовут так же, как мою жену.
Мария слушает это, ее лицо в тени, я не вижу, что оно выражает.
– Спасибо, со, – забирает печенье, кладет в широкий карман камуфляжных штанов. – Возвращайтесь домой, со, я думаю, колонна отправится в Ньока-Прайя послезавтра…
