Мартин Эмис - Деньги
Я был свободен, я плясал над бездной. В шатком развороте я заехал ему прямо в морду тыльной стороной кулака. Шесть, восемь, десять раз я врезал ему справа и слева, по голове, по плечам, загоняя в землю, как палатный колышек, и когда для финального удара я занес ногу, то слишком поздно увидел лицо — слишком поздно, так как ботинок уже набрал скорость, и когда я пнул это лицо (я не хотел, честное слово, не хотел), то звук раздался невыносимо красноречивый, звонкий хруст, с каким электрический бильярд салютует серебряному шарику: «Звяк!» И знаете, что я сделал? Я пнул в лицо женщину.
— Эй, — сказал я, или: — О'кей? — или: — Вы о'кей?
Секундочку. Глядите. Оно поворачивается на бок. Изо рта вывалились куски непереваренной пищи и осколки зубов. Наши взгляды скрестились, и меня пробрал озноб. Эти глаза были мне знакомы — только на другом лице. Парик сполз, обнажив спутанные рыжие волосенки. Оно дрожало, оно было в шоке.
— Кто ты? — спросил я, глубоко затянувшись перегнутой сигаретой.
Никакая это не женщина. Голос был мужским, как и все остальное.
— При дате лягу, — неразборчиво послышалось мне. — Лютик, пес, смерд и ящик.
Я сижу в своем номере в «Эшбери», накрытый новой сетью тошнотворного страха — давно висевшей, давно грозившей. Я занимался тем, что пил скотч и читал «Деньги». Вот я встал. На медленных ногах и медленными руками прибрал к себе шариковую ручку, бумагу, словарь. Извлек транквилизаторы, которые мне дала Мартина. Она говорит, они гораздо меньше вызывают привыкание, чем та отрава, что я постоянно глотаю. Этикетка сообщает мне: «Мартина Твен — принимать перед сном»... Я сел. Выписал перечень всех наших толстосумов. Отхлебнул скотча. Проверил по алфавитному указателю в хвосте «Денег». Рикардо, Грэшам, Биддл, Барух. Нашел в словаре «каури»[39]. Отхлебнул скотча, но тут же выплюнул. Нашел в словаре «валюту». Встал, подошел к окну и высунул голову в форточку. Нашел в словаре «фиск» и «шейлока». Встал, прошел в ванну и шумно проблевался. Вернулся. Принял три таблетки, запив тремя глотками виски. В дверь разок стукнули, и на пороге тут же возник Феликс — так сквозняк в мгновение ока утягивает за угол сигаретный дым; не ожидал от малыша такой прыти.
— Феликс, — хрипло проговорил я. — Что, рубашки уже готовы. Как ты вообще? Сто лет тебя не видел.
А потом я был вынужден спросить:
— Да в чем дело?
— Все кончено. Приятель, что ты натворил?
Сухими губами и с вудуистским огнем в глазах Феликс просветил меня, что Америка, оказывается, наводнена компьютерными процессорами, чьи корни расходятся от подножия небоскребов и сплетаются, от города к городу, в плотную сеть, расставляя все и вся по ранжиру, давая добро, но чаще отказ. Софтовая Америка, распяленная на гудящей решетке коннектов и дисконнектов, с полными дисплеями и логическими дисками оценок кредитоспособности. И теперь все Штаты лихорадочно вводили мое имя, а мониторы все моргали, как зашкалившие энцефалографы. Америка играла в космическое вторжение со словами ДЖОН САМ. Меня объявили врагом денег. И науськали кого положено.
— Не смеши, — отмахнулся я.
— Собери чемодан.
— Просто что-то где-то перезамкнуло.
— Да собери же! — В глазах его было негодование, мольба. — Сразу после Дня труда они делают проверку. Твое имя прогнали раз десять-пятнадцать. И такой шухер поднялся! Приятель, с тебя там причитается чертова уйма.
Мы услышали гудение лифта. Выключенный телефон заговорил со мной новым голосом, но я не ответил. Я даже не собрал чемодан. Феликс загрузил меня в служебный лифт и вывел через кухню. Рабочие в плебейских футболках среди раковин и плит проводили меня твердым взглядом. Весь мой риск был виден им, как на ладони. Мы вышли в замусоренный проулок. Темные пятна на тротуаре — никогда они не отмоются, даже через миллион лет. Мы последний раз повернулись друг к другу.
— О'кей, — произнес Феликс.
— Спасибо.
Я сунул руку в карман. Две бумажки — шесть баксов. Подумав, я протянул Феликсу пятерку.
Он глянул на купюру в своей руке. Он отдал купюру мне, а я взял.
— Нет, приятель, — фыркнул он. — Ты так и не понял. Все кончено, абсолютно.
Таким вы меня еще не видели, теперь я реактивный центнер. Я экспресс под занавес сна. Вы сидите у окна своего поезда на запасном пути и, вздрогнув, поднимаете взгляд от страницы, когда я с ревом проношусь мимо, струя в кильватере черный дымный хвост, который сгребает ваш вагон за лацканы и, тряхнув разок-другой, вышибает стекла из рам. И вот я скрылся за поворотом, и к вам возвращается спокойствие. Но там, за поворотом, я все так же лечу, и все так же сверкают пятки, все так же исхожу на вопль.
Напролом через вестибюль «Каравая» и вверх по лестнице, голова вжата в плечи. Двойные двери были настежь распахнуты, проветрить комнату больного. На пороге стояли двое охранников, «каравайная» горничная, здоровенный чувак в дешевом деловом костюме, занятый интеркомом, похожим на слуховой прибор, и высокая старушенция в пуховке и коричневых лосинах, со значком, гласившим: «У Дэйзи: рай для пенсионеров».
— Я Берил Гудни, — призналась мне она. — Его мать. А вы тот бедняжка?
Я миновал печальных женщин, испуганно шепчущихся охранников. Филдинг сидел на стуле у окна с наброшенной на плечи простыней. Почуяв мое приближение, он медленно развернулся. Ржавые волосы прилипли к черепу, распухшие губы, искаженный подбородок утратил всю решительность, утратил что-то жизненно необходимое. Хана подбородку, подумал я. А ведь там было средоточие всей его жизни.
— Деньги, — произнес я. — Где деньги?
— Какие, на хрен, деньги. Нет никаких денег.
Широким жестом я обвел номер — со всей мебелью, компьютерами, столиком для напитков, люстрой, Нью-Йорком за окном.
— И кто за все это платит?
— Ты.
— Что ты натворил?!
Он поднял на меня клоунский взгляд. И шепеляво, цепляя зазубрины, сказал:
— Проныра, мне сорок пять.
На выходе меня остановить не смогли, такую я уже набрал скорость — и скатился, пыхтя, по ступенькам на улицу, и поскользнулся, но удержал равновесие и задумался, куда бежать. На углу затормозило желтое такси, из машины вылезла Дорис Артур. Она повернула голову, сопоставляя себя со мной, с громадой отеля.
— Я вас предупреждала, — крикнула она. — Я пыталась вам рассказать.
Я подошел к ней, сгреб за воротник и утащил в боковую улочку. И откуда только у меня этот пунктик — не бить женщин. Казалось бы, ну в данной-то ситуации что может быть естественнее. Но я лишь приподнял ей голову за подбородок и проговорил:
— Сучка ты сучка. С самого же начала все знала.
— Уши бы лучше разул, качок.
— Почему? Ты ему всю дорогу подыгрывала. Тебе-то что?
Она сбросила мою ладонь, но от карательных мер я воздержался.
— Секс, — объяснила она.
— Все вы, бабы, одинаковы. Тоже мне, писательница. Все как всегда. Вешаете лапшу, вешаете, пока не появится хрен с правильной резьбой.
— Ну совсем придурок, — сказала она и улыбнулась. — Ну ничего правильно угадать не можешь. В постели он женщина.
А потом я услышал за спиной серьезный басовитый окрик. На углу изготовился тот амбал с изрыгающим треск слуховым аппаратом. И Дорис пропала, а мир снова на полной скорости уносился прочь, опять двадцать пять.
Главное было не останавливаться. Знаете что? Из меня мог бы выйти неплохой бегун. Если бы только я мог убежать от Америки — то я смог бы. Ноги у меня вполне. Жалко крыльев нет. И денег.
Следующим местом, где мне пришлось побегать, была темная плошка «Джей-Эф-Кэй», кратер, окаймленный лупоглазыми терминалами, и реактивный рев распятых беглецов кромсает небо. Только что я нагрел таксиста на двадцать пять баксов — и это не был обычный троглодит, гроза пешеходов, но честный парнишка-израильтянин, копящий деньги на колледж и высылающий предкам в Иерусалим регулярную прибавку к скромной пенсии. Подъезжая к аэропорту, он расспрашивал меня о звездном образе жизни (Лондон — Нью-Йорк, Нью-Йорк — Лондон), и я говорил, что интересных контрастов, конечно, куча, а ты, парень, хорошо водишь, сдвинусь-ка я на край, и, кстати, сколько с меня, и... я хлопнул дверью и перевалил через стену. Высота с той стороны оказалась футов десять, я приземлился на локоть и бок, вскочил на ноги и продолжал бег, углубляясь в цифровой лабиринт ограждений, подъездных полос, кабелей. Погони не было. До меня донеслось лишь озадаченное «эй!», такое усталое; парнишку уже тошнило от этих кидал и ломщиков, негодных чеков и краденых карточек, бандосов и мелких аферистов, словом, от Нью-Йорка...
Начал; я с терминала «Транс-американ». Оправив костюм, деловито подошел к билетной стойке.
— Сейчас сделаем, — отозвался коротышка из-под своей шляпы. Эконом-класс, место у прохода, салон для курящих; я даже вдохновился перспективой посмотреть, какой-то завалящий фильмец. Широким жестом извлек свою платиновую «Ю-Эс Эппроуч». Коротышка ввел в компьютер мое имя и номер, сказал: — Секундочку, сэр, — и, попятившись, скрылся за низкой дверью. Насвистывая, руки в брюки, я небрежно ретировался к выходу и занял позицию у стеклянных дверей. И точно, этот тип возник снова в сопровождении двух серьезных типов в штатском. Кто это, служба безопасности аэропорта? ЦРУ? Нет, просто полиция денег — фараоны, легавые, мусора. Мусора денег — и я опять взял с низкого старта.
