Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Телефон звонил и звонил, а потом ее голос сонно произнес: «Да?»
— Кэрол…
— Айра… — Сонность мгновенно исчезла.
— Я хочу избавить тебя от лишней поездки.
— Айра… Где ты?
— Нет. Послушай. Я надеялся, что ты еще не заснула. Я не хотел, чтобы ты спозаранку отправилась в Мейплвуд. Я туда не поеду, Кэрол.
Наступило долгое молчание. Наконец она сказала негромко:
— С тобой ничего не случилось, Айра?
— Разумеется, ничего.
— Ты пил?
— Нет, не пил.
— Айра, ты сейчас пьешь?
— С какой стати? — сказал он рассерженно. — Я ничего не пил после того, как уехал от тебя.
— Правда, Айра?
— Дорогая моя, не допрашивай меня.
— Погоди. Послушай… я тебе верю… Айра…
— Благодарю, дорогая моя.
— Но почему ты передумал?
— Я не запойный пьяница. И никогда им не был. Я не могу без конца туда ездить. И более того — не желаю.
— Но ведь всего на несколько дней, Айра. Это же сразу тебе помогает, и дальше все идет прекрасно.
— Хватит об этом, Кэрол.
— Айра… Айра, ты слушаешь?
— Да.
— Ты меня напугал…
— Это еще почему?
— Ты же многим говорил, что собираешься отдохнуть. Предупредил членов комиссии. Что они скажут?
— Мне это безразлично.
— Боже мой, Айра! Только не тебе. Поэтому ты никогда никого не подводил. И ты не можешь теперь… Это же будешь не ты. И ведь всего какие-нибудь несколько дней. Айра. Айра… Айра!
Внезапно ее умоляющий тон сказал ему, что его упрямство внушает ей уверенность, будто он попал в беду. И он встревожился.
— Успокойся, Кэрол. Ну хорошо, я подумаю, — сказал он.
— И позвонишь мне?
— Позвоню. Спокойной ночи, — сказал он. Но не успел положить трубку, как в нем забродили чувства, должно быть, связанные с тем, что смутно брезжило в памяти, с какими-то другими местами, со всем тем, что он твердо оставил позади себя. Он быстро зажег свет. И выкинул все из головы — этому он давно научился. Он снова лег, сказал себе, что переутомился, и заснул.
Перед самым рассветом зазвонил телефон, он протянул руку и столкнул аппарат с тумбочки.
— Слушаю, — пробормотал он.
— С тобой ничего не случилось, Айра? — спросила Кэрол.
— Кэрол, ради бога!
— Ничего?
— В чем дело?
— Просто скажи, что с тобой ничего не случилось.
— Ничего.
— Ты не пил?
— Кэрол, Кэрол! Это нестерпимо.
— Ты же обещал мне позвонить.
— Утром… утром.
— Ты позвонишь мне утром?
— Как только проснусь.
— И ты не будешь пить.
— Хватит об этом, Кэрол, — сказал он резко. — Послушай, и встречу тебя в Мейплвуде, как договорились, хорошо? Ну хорошо! — Не давая себе расслабиться, он положил трубку, погасил свет, уснул, встал в девять часов, позавтракал и начал раздраженно торопить Хорлера. Но Хорлер понимал это раздражение. Он страдал, когда коммандер отправлялся в эти унизительные поездки.
— Приглядывайте за домом, Хорлер, — сказал он.
— Вы мне позвоните, коммандер?
— Завтра. А как эта уборщица? Подтянулась?
— Слишком долго возится в каждой комнате, коммандер.
— Вы все еще даете ей пиво к обеду?
— Две бутылки. Она говорит, что это ее норма.
— Сократите до одной, если она не начнет работать быстрее. Ну, всего хорошего, Хорлер.
— Буду ждать вашего звонка, коммандер.
— Завтра, — сказал он и помахал рукой в перчатке. Машина двинулась по подъездной аллее, медленно проехала по улице, спустилась с холма в овраг, а оттуда свернула на магистраль, которая вела к скоростному шоссе.
Рано утром светило солнце, потом небо вновь заволокли тучи. Теперь тучи сгустились и становилось все темнее.
Ему нравилось ехать по широкому шоссе, нравилось откинуться на спинку и смотреть прямо перед собой, ни о чем не думая, слившись воедино с мурлыкающей машиной. Но в это утро, когда тяжелые, набухшие дождем тучи нависли над сочными лугами, которые стали теперь бурыми и унылыми, он ощутил одинокую бесприютность октября. Перестроенные фермерские дома, где жили горожане, выглядели аккуратными и чистыми, но нигде не было видно коров. А ему хотелось посмотреть на коров, пасущихся возле пруда, как он смотрел на них, когда был мальчишкой. На ветровом стекле начали расплющиваться дождевые капли. Чем больше углублялся он в луга и поля, чем дальше позади оставался город, тем более одиноким он себя чувствовал, а дождь все лил и лил, и стало даже еще темнее. К полудню он добрался до Мейплвудской рощи, до большой сторожки у озера. По озеру бежали волны с белыми барашками.
Подъехав к дому, он поставил машину, широким шагом вошел в дверь, коротко поздоровался с дежурным регистратором и тут увидел, что к нему идет Кэрол в брючном костюме из джинсовой ткани, бледно-лиловой джинсовой ткани, которую она выписала из Парижа. Улыбка ее была легкой и спокойной, но он уловил облегчение в ее глазах.
— Точно до минуты, Айра, — сказала она.
— Отсутствие пунктуальности в число моих недостатков не входит.
— Ты голоден, Айра? Ну конечно.
— Нет, пожалуй. Нет.
— Я подумала, что мы можем перекусить у тебя в комнате. И заказала завтрак.
— Ну что же, — сказал он, оглядывая большой холл. Прямо-таки филиал клуба, если судить по присутствующим. Он узнал Джоула Огильви, радиокомментатора, и Стивена Паркинсона, биржевого маклера, и Реджи Уилкса, великого специалиста по добыванию средств на политические кампании. И каждый, встречая его взгляд, отвечал ему любезной улыбкой. Если бы с ним не было Кэрол, они подошли бы к нему, протягивая руки — руки, всегда готовые сердечно пожать его руку. Однако их улыбки ранили его гордость даже еще больнее, чем облегчение в глазах Кэрол. Затем к нему подошел доктор Мартин, пожилой, в очках без оправы, с добрым, по-настоящему добрым лицом. Доктор пожал ему руку, а его глаза спрашивали: «Вы сегодня с утра пили?» Если он не пил и если им удастся три-четыре дня не допускать его к бутылке с джином, все будет в порядке. Никаких лишних хлопот. Еще один трудный период будет преодолен, и он вернется к своим обязанностям такой же спокойный и властный, как прежде.
Его комната напоминала очень удобный номер дорогого отеля, и Кэрол тоже чувствовала себя в ней как дома. По ее распоряжению там уже поставили столик, покрытый белоснежной льняной скатертью. Все выглядело безупречно, потому что они платили за то, чтобы все выглядело безупречно.
— Твоя заботливость удивительна, Кэрол, — сказал он, но, пока они ели, он заметил в ее глазах удовлетворенный блеск. Она ела, улыбалась, ела и снова улыбалась. Ее удовлетворенность вывела его из равновесия. Такая удовлетворенность не может родиться из любви, подумал он. И его похвала ее заботливости тоже никакого отношения к любви не имеет, подумал он. Они сидят здесь из-за взаимной привычки, требующей, чтобы они делали вид, будто все нормально, хотя он знает, что ему вообще не следует быть здесь.
— Айра, ты не пьешь кофе, — сказала она.
— Я чувствую себя круглым дураком, — сказал он.
— Я налью тебе горячего.
— Спасибо. Я выпью.
— Это же самая простая и обычная вещь, Айра.
— Не думаю, Кэрол.
— Айра…
— Ты не понимаешь, — сказал он нетерпеливо. — По-моему, это просто способ отмахнуться от чего-то. Человек отмахивается, вместо того чтобы попытаться понять свою жизнь.
— Я не знаю никого, кто понимал бы свою жизнь, — сказала она удивленно. — А ты?
— Я хотел бы понять.
— Правда? А мне не хотелось бы. Нет, я бы чувствовала, что это конец.
— Может быть, и так, — сказал он, обнаружил, что отстраняется от нее, и спросил себя, неужели тут не найдется ни одного человека, который позволил бы ему излить душу.
— Видишь ли, Айра, ты в какой-то мере символ, — сказала она. — Это правда. А у нас у всех есть обязательства по отношению к тому, что мы символизируем, ты согласен?
— И что же именно? — спросил он сардонически. — Отсутствие страсти?
— Айра… если ты не увидел… — Она была полна горечи. — Если ты не почувствовал…
— Кэрол, ты удивительна в постели. Нет, правда, Кэрол, — сказал он мягко, словно она не понимала, о чем он говорит. А когда он отошел к окну и уставился на дождь, какое-то его нервное движение, что-то, промелькнувшее в его изменившемся лице, разбудило ее тревогу.
— Айра! — сказала она резко.
— А? — сказал он, обернувшись. — Где мое пальто? — Не замечая, что она рассержена, не замечая ее, он подошел к шкафу, достал пальто, надел его и взял чемодан. Он уже сделал три шага к двери, когда она вцепилась ему в локоть, воинственно выставив подбородок.
— Нет, ты отсюда не выйдешь, слышишь? — сказала она.
— Отойди, — сказал он.
— Я приехала сюда, Айра. Я уважаю тебя, Айра…
— Пожалуйста… — сказал он, глядя на руку, стиснувшую его локоть. Его глаза, его тон были такими властными, что она растерялась и разжала пальцы. — Благодарю вас, — сказал он коротко и пошел к двери.
