Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания
— Ждите, пока я вам документы не подготовлю, — отвечал патологоанатом на все нетерпеливые вопросы штабс-капитана. — В городе кроме сыпняка обитает оспа, холера и сыпной тиф. Так что вскоре кто-нибудь с подходящей внешностью помрет непременно.
В доме оказалась хорошая библиотека, в которой европейская классика была представлена на соответствующих ей языках, а русская — роскошно изданными однотомниками. Было много книг по философии и медицине, и — Анечка, и капитану Вересковскому ждать было не скучно. Анечка, правда, работала и в доме появлялась поздно, но Александр находил себе занятия и кроме чтения. Колол дрова, напялив что-нибудь попроще, чтобы не бросаться в глаза случайным прохожим, складывал полешки в сарае, а потом готовил лучину и к приходу хозяев ставил самовар. Пока самовар закипал, чистил картошку, ставил ее варить и накрывал на стол. И хотя в доме ничего не было, кроме картошки, накрывал на стол так, как мама, Ольга Константиновна, учила накрывать в праздничные дни.
Он любил этих людей, спасших ему жизнь. Они работали по четырнадцать часов, потому что медицинского персонала в госпитале катастрофически не хватало. Работали с полной отдачей не только потому, что любили эту работу, а потому, что они ничего не способны были делать, не отдавая при этом не только силу, знания, но и саму душу свою. И никогда не жаловались ни на усталость, ни на судьбу, ни на скудное питание.
Это была настоящая русская интеллигенция, питомцы гнезда Лаврова, которую Вересковский уважал безмерно не просто потому, что сам принадлежал к ней, а потому, что она была истинно народной интеллигенцией. Не выходцами из народной гущи, в которой за тысячелетие осело немало мути и грязи, а людьми, не жалеющими ни сил, ни времени ради работы во спасение этого народа. Темного, невежественного, неграмотного, ленивого, завистливого, вечно полупьяного и редко — воистину доброго. Капитан прошел суровое чистилище не на небесах, а на войне, где собственными глазами видел и собственной шкурой ощущал, как лучшие из солдатской массы сами отсеивают плевелы от зерен. Сами, лично. А большевистская «Правда» апеллировала к самым низменным солдатским слоям, безнравственным, бесчестным и корыстолюбивым. И он ненавидел «Правду», хотя внимательно читал ее при первой же возможности от заголовка до последней строчки. Врага завтрашней России необходимо было знать досконально.
Здесь было какое-то противоречие, которого Вересковский сам себе не мог объяснить. Он не мог понять, почему большевистская газета адресовалась к наименее подготовленному читателю. Среди солдат было достаточно эсеров, анархистов, меньшевиков — даже кадетов, но ленинцы упорно делали ставку на людей полуграмотных и с точки зрения штабс-капитана, ненадежных.
Он спросил об этом Платона Несторовича за ужином, который был для них заодно и обедом.
— Русская империя была государством уравновешенным. У нее не имелось колоний, а присоединенные земли, княжества, эмираты и прочие территории оставались со своей привычной властью, подотчетной только представителям государя в лице его генерал-губернаторов и то лишь в вопросах внешней политики, а политикой внутренней занимались сами. Тягостная война, а, в особенности, отречение государя породили смутные времена. А во времена смут, Александр Николаевич, авантюристы всех мастей люто рвутся к власти, почему самые беспринципные из них и стремятся опереться на люмпенов и маргиналов, которым не нужна никакая программа, которым вполне хватает лозунгов. «Штык в землю!», «Грабь награбленное!» и тому подобным. Чем примитивнее лозунг, тем он понятнее этой толпе.
— Вооруженной толпе, — сказала Анечка.
— Вооруженной и озлобленной бессмысленностью этой войны. А Ленин… Что ж, Ленин откровенно борется за власть, а в подобной борьбе все средства, как известно, хороши.
— И на кого же он будет опираться, если захватит власть, Платон Несторович? Крестьянство за ним не пойдет, буржуазия — тем более, а рабочий класс в России немногочислен, потрепан войной и сильно разбавлен женщинами и выходцами из той же деревни.
— На террор. Любое отрицание отрицания при втором явлении опирается на террор.
— Мы уже толковали об этом, — вздохнула Анечка. — Давайте сменим эту печальную тему.
— Это верно, — сказал отец. — Давайте о чем-либо более веселом, что ли. Может, споем? Мессу заупокойную.
Помолчали, не обнаруживая никакого желания веселиться. Потом штабс-капитан сказал:
— Я смотрел вашу библиотеку, там очень много литературы на иностранных языках. Вы — полиглот?
— В какой-то степени. Я свободно владею шестью языками. Закончил в Лейпциге два факультета параллельно, тогда это допускалось. Философский и медицинский. Потом уехал во Францию, год учился в Сорбонне, жил некоторое время в Италии и на юге Франции, путешествуя по Лазурному берегу. Однако когда мои весьма состоятельные родители внезапно умерли один за другим, я вернулся в Россию и оказался посторонним. Ни знакомств, ни протекций. Но в армию идти мне не хотелось, почему я и согласился на вакантную должность прозектора при военном госпитале. Но со времен моего вояжа в Европу я читаю всех европейских классиков только в оригинале.
— Философией не занимаетесь?
— Философия не нужна во времена Смуты. А если до власти дорвутся большевики, она рискует оказаться опасной.
— Почему? Им не нужна философия?
— Не нужна, но не это главное. Главная причина в том, что они взяли экономическое учение Маркса в качестве учения философского. Маркс был хорошим экономистом, но Энгельс — философ-любитель, и никак не более того. Философ-любитель и историк — тоже любитель. Типичный германский капиталист, развлекавшийся писанием популярных статей и брошюр. Не читали «Коммунистического Манифеста»? Любопытное сочинение двух сытых авторов. Немец никогда не плюнет в котелок, из которого его кормят, но пошутить над всеобщими поисками общественного устройства — это с удовольствием. И на свет рождается некое второе издание «Государства Солнца» Томазо Кампанеллы, в котором авторы предлагают для всеобщего равенства и счастья обобществить женщин. Шутка налицо, но если бы ее написали не немцы, Россия не обратила бы на это сочинение никакого внимания.
— Почему же именно Россия?
— Да потому, что вместо французов, которыми Россия восторгалась сто лет, занял восторг перед германцами. Нам вообще свойственно восторгаться, недаром само название славян происходит от латинского слова «славус» или «склавус», что означает раб. У нас рабская склонность восторгаться внешней стороной культуры, почему мы и заимствуем прежде всего восторг перед формой, а не восторг перед содержанием. Целый век Русь наивно восхищалась блеском и остроумием французов, а потом вдруг столь же наивно стала восхищаться аккуратностью, старательностью и честностью германского орднунга. Россия — большое дитя, ей необходим пример для подражания, потому что ее внутренний девиз — степной: либо все сразу, либо вообще ничего. Либо абсолютная монархия, либо — анархизм в его самом примитивном понимании: что хочу, то и ворочу.
К концу монолога Платон Несторович начал ворчать, поскольку понял, что говорит слишком много. И буркнул недовольно:
— Что-то я разболтался. Прощения прошу.
— Мы слушаем вас с удовольствием.
— Борода у вас, капитан, ни к черту. Вся в каких-то клочках.
— Я подстригу, — сказала Аня.
— Ни в коем случае. Он должен выглядеть опустившимся солдатом, сбежавшим с передовой.
— Но это же будет всего лишь форма, но отнюдь не содержание, — улыбнулся капитан.
— Я вам только что втолковывал, что в России принимают по одежке, — проворчал патологоанатом. — Документы я вам подберу, ко мне часто прямо с улиц трупы поставляют. Одежду — тоже. Остается борода. Вот и растите ее, только не клинышком. И, как говорится, с Богом на юг или еще куда.
Вересковский задумчиво улыбнулся:
— В таком путешествии да еще и с такой бородой мне очень будет недоставать надежного проверенного спутника. И такой есть, только его еще надо разыскать. Я имею в виду прапорщика Алексея Богославского, Аничка. После шумихи, которую мы с ним учинили, он переправил меня через Днепр и остался на том берегу у каких-то дальних родственников. Помнится, он что-то говорил о священнике, своем родственнике, что ли.
— Может быть, мне следует попытаться отыскать его, пока вы будете растить бороду? — спросила Анна.
— Попытайтесь, Аничка, окажите услугу. Может быть через его брата, телеграфиста Юрия.
— Разыщу, — уверенно тряхнула головой Анна. — Юрий — мой приятель, часто бывает в наших краях.
— Вот за это стоит выпить по доброй чарке, — Платон Несторович встал. — Сейчас принесу.
— У вас есть вино? — удивленно спросил Александр. — Это в наши дни такая редкость…
