Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй
— Здесь нет никакого вопроса. Хайкл-виленчанин испытывает влечение даже к мужней жене.
Янклу не подобало крутиться около гостиницы, как делали его придурковатые товарищи. Он не побоялся зайти в Пурим на трапезу к старосте благотворительной кассы Сулкесу и вручил ему в качестве шалехмонес метлу, так неужели он испугается какой-то ломжинской еврейки? Янкл наморщил лоб, и у него сразу же возник план: он зайдет к жене реб Цемаха под тем предлогом, что ищет кого-то в гостинице, и посмотрит на нее. Так он и сделал. Он прошел по гостиничному коридору так же стремительно, как по вагонам поезда, когда он ездил без билета и не хотел встречаться с контролером. В гостинице в полдень было пусто, постояльцы разошлись по Нареву. Янкл проверил одну дверь — заперта; вторую — открытая пустая комната; третью — и застрял намертво, как топор в бревне: Хайкл сидел в глубоком кресле и разговаривал с женщиной, сидевшей напротив.
— Виленчанин, вся ешива вас ищет. Вам срочное сообщение из дома.
В голове Хайкла пронеслась мысль, что что-то случилось с мамой. Он встал бледный, руки у него дрожали. Слава тоже смотрела на вошедшего в беспокойном ожидании.
— Что случилось? — едва смог выговорить Хайкл.
Янкл ответил не сразу, он нахально рассматривал жену реб Цемаха и наконец сказал:
— Выйдемте, я расскажу.
В коридоре он проржал в лицо виленчанину:
— Ничего не случилось. Я хотел взглянуть на вашу красавицу. Вижу, как вы с ней воркуете.
И прежде чем Хайкл успел наброситься на него с кулаками, Янкл-полтавчанин уже был на улице, а в коридоре от него остался только смех, похожий на ржание. Этот смех витал в пространстве, как дым от ушедшего паровоза.
От взгляда на жену реб Цемаха перед глазами у Янкла остался ослепляющий свет, как от далекого таинственного окна, неожиданно отразившего солнце. Янкл знал, что он красивый парень и что у дочерей обывателей все падает из рук, когда он обжигает их своим горячим взглядом. У него не было ни малейшего сомнения, что он произвел бы огромное впечатление на эту ломжинскую красавицу, если бы там не сидел этот виленский бык.
— Сказать, что она обычная женщина, не скажу. Но если бы я вышел в светский мир, то нашел бы красотку получше, — заверил Янкл своих товарищей.
Тогда на квартиру к логойчанину начали заявляться ешиботники, которые прежде обходили его стороной. Парни надеялись встретить у него красивую раввиншу или услышать о ней что-нибудь любопытное. Этой ситуации способствовало и то, что приблизился конец семестра, когда заведенный в ешиве порядок разваливался. Свое влияние оказал и тяжелый траур по малоритчанину. Мысли и разговоры об этой женщине вырывали парней из скорби по умершему, как река весной разламывает сковывающий ее лед.
Но богобоязненные сыны Торы бурно возмущались руководством, допустившим такое положение. Глава ешивы реб Симха использовал то, что в конце семестра он не должен был вести урок. Он не выходил из дома и ждал, пока парни из Литвы и Польши[201] не разъедутся по домам на праздник. Только Зундл-конотопец не верил, что опасность исчезнет сама собой. Своими маленькими горящими глазками Зундл отыскал компаньона, Ошера-Лемла-краснинца, чтобы тот помог ему спасти ешиву. Ошер-Лемл-краснинец с нестриженой черной бородой, молчаливый, беззлобный и самый наивный человек в ешиве, показал, что умеет не быть наивным, добрым и молчаливым. Он пошел к квартирным хозяевам логойчанина и начал кричать потусторонним голосом:
— Учитель, обучающий ваших детей древнееврейскому языку, ходит с мужней женой! Ее муж, вернувшийся с покаянием реб Цемах Атлас, едва смог сбежать от нее, а логойский еретик привез эту распущенную женщину сюда, чтобы она наделала бед своему мужу и опозорила ешиву. Если вы не откажете от места этому учителю, ваши дети вырастут такими же распутными, как он. Вы помогаете погубить святую ешиву, и вам это не простится до конца времен!
Обыватели отказали учителю от места. Ошер-Лемл-краснинец и Зундл-конотопец пошли к главе ешивы домой и потребовали от него выслать логойчанина из Нарева с полицией.
— Вы в своем уме? — со страхом посмотрел на них реб Симха Файнерман, как будто им пришла в голову мысль, давно мучившая его. — Логойчанин из России, а вы требуете, чтобы мы передали его в руки иноверцев? Разве можно так поступать?
Но Ошер-Лемл-краснинец, всегда державшийся скромно даже с младшими, на этот раз ответил главе ешивы:
— Не только можно, но и нужно. Если логойчанин останется в Нареве, он испортит и других учеников, как испортил Хайкла-виленчанина.
— Во всем виноват реб Цемах Атлас! — прорычал Зундл-конотопец. — Если бы он не поселился в Нареве, его ломжинка не приехала бы сюда. Надо велеть и ему немедленно уехать из Нарева.
Голубые глаза реб Симхи Файнермана стали еще голубее от холодного гнева на приближенных, требовавших, чтобы он рассорился со всем светом. Однако он хотел хорошенько обдумать это дело, прежде чем ответить. В задумчивости он зашел в спальню к своей раввинше.
Раввинша, полноватая, с большим отечным лицом и в тяжелом парике поверх собственных русых волос, лежала на кровати в одежде и стонала. Из-за сырой погоды, обычной в канун Пейсаха, она сильно страдала от подагры. В сухую погоду она тоже ходила страдающая и обиженная из-за того, что новогрудковская ешива в Нареве получает меньше денег, чем мирская ешива. «Мирская ешива знает только принцип „дайте вы мне“», — говаривала раввинша. Сказануть она могла лучше десяти новогрудковцев. Все боялись ее острого языка, ученики ее мужа и раввины дрожали перед ней. Если какой-нибудь гость видел, что новогрудковская раввинша не угощает его, он знал, что приговор ему вынесен и что он пропащий человек. У главы наревской ешивы не найдется для него ни времени, ни душевных сил, ни внимания. Не только муж, но и чужие люди очень уважали ее мужской ум и самоотверженность во имя Торы. У нее всегда столовался десяток молодых людей, и она сама для всех готовила. Часто она с дочерями спала в одной постели, потому что дом был полон гостей. И все же раввинша никогда не жаловалась, что ее дом словно находится в общественной собственности, что вплоть до вечера пятницы у нее нет денег на субботу и что она не может позволить себе поехать со своими болячками на горячие воды, в то время как другие здоровые раввинши просиживают все лето на даче. Реб Симха относился к своей жене с большим почтением и разговаривал с ней как с равной, иногда — цитируя талмудических мудрецов, и всегда — намеками. И на этот раз он разговаривал коротко, наполовину на священном языке:
— В чем ее сила? И что у нее на уме?
Раввинша поняла, что муж хочет ее спросить, в чем сила жены ломжинца, что сыны Торы теряют из-за нее голову? И зачем она затянула в свои сети виленчанина с логойчанином? Неужели она собирается развестись с мужем и выйти замуж за одного из этих испорченных парней? На первый вопрос реб Симхи раввинша ответила комментарием на слова из недельного раздела «Балак»: поколение вышедших из Египта, перешедшее через Чермное море, стояло у горы Синайской, но то же самое поколение не выдержало испытания дочерями Моава. На другой вопрос реб Симхи раввинша ответила, что ломжинка так же интересуется виленчанином и логойчанином, как он, глава ешивы, хочет их взять себе в зятья. Похоже, ломжинка хочет таким образом заставить своего мужа вернуться домой.
— И это путь? — удивился реб Симха.
Жена реб Симхи не любила Цемаха еще со времени, когда тот вел в Нареве группу учеников и не склонялся перед ее мужем, главой ешивы. Раввинша под маской суровости была по своей природе веселой точно так же, как под тяжелым париком она носила собственные волосы. Однако из-за болей, вызванных подагрой, она сейчас не могла долго разговаривать:
— Из всего, что я слышала о жене ломжинца, я поняла, что она умна, но из-за чего-то, чего я не знаю, не хочет расставаться с ним. Она не праведница, и если у нее нет другого способа убедить его поехать домой, то затащить в свои сети этих двух парней — для нее тоже способ. — Раввинша села и поправила парик, как будто собиралась благословлять субботние свечи. — Для твоих собственных дочерей ее пребывание в Нареве представляет еще большую угрозу, чем для учеников. Девочкам нравится, что ломжинка ни с кем не считается, и они шушукаются о ней в своей комнатке.
Реб Симха отступил к двери и долго молча смотрел на жену. Потому пошел назад в библиотеку, где его ждали конотопец с краснинцем, и велел им передать реб Цемаху-ломжинцу, чтобы тот немедленно пришел к нему.
Глава 12
— Вы должны уехать из Нарева как можно раньше, — глава ешивы встал навстречу вернувшемуся с покаянием, когда тот вошел.
— Это я знаю. Вопрос в том, куда ехать?
Реб Симха ответил со странной поспешностью и в то же время не глядя на собеседника:
