Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть
— Ну говори, в чем дело.
— Я насчет конфискации…
Мастан подскочил на месте.
— У тебя большое хозяйство, — продолжал Хасан, — много в нем добра, милостью аллаха. Но знай, что аллах завистников не любит. Ты же отнял у крестьян все, что у них было. Последнего клочка земли лишил.
— Черт с ними!
— Неужели тебе ни капли их не жаль?
Мастан кинул окурок в пустой мангал.
— Долги надо платить вовремя.
— Разве ты не знаешь, какой год был? Люди даже на поденщине не смогли ничего заработать. Такое ведь не часто случается.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Отдал бы им поля обратно…
— Э-э-э!
— …а они выплатят долги на следующий год. Сделай хорошее дело!
Мастан осклабился в улыбке, словно в лицо Хасану плюнул.
— Да ты в своем уме?!.
— Видит аллах.
— Да ты как со мной разговариваешь!
Лицо Хасана залилось краской. Его откровенно выгоняли. Он резко встал.
— Аллах всем дал понемногу, чтобы не умереть с голоду. Кому три, кому пять дёнюмов. Ты и это у людей отнимаешь. Не к лицу тебе такое, не к лицу.
— Долго еще будешь брехать попусту? — взревел Мастан.
Хасан спускался по неосвещенной лестнице, оступаясь на каждом шагу. Ощупью нашел дверь, открыл ее и с силой захлопнул за собой.
Из-за горы выглядывал краешек месяца, излучая тихий ровный свет. Освещаемая им деревенька словно съежилась. Перед глазами Хасана все плыло. Ему показалось, что стены домов смыкаются вокруг него. Сейчас раздавят!.. Он провел ладонью по лбу, чтобы прогнать наваждение. Прислонился спиной к ограде, попытался собраться с мыслями, прийти в себя. Исчезло, отступило все, во имя чего он жил последнее время: мать, Алие, отъезд из деревни… Огромная тень Мастана заслоняла теперь и их и весь мир.
Луна почти целиком выплыла из-за горы, белые камешки на обочине дороги отражали ее матовый, мертвенный свет. Хасан побрел вперед, бормоча себе под нос проклятия, но вместо слов изо рта его вылетало только какое-то шипение. У-у, шайтан! Даже плюнуть нечем! Все во рту пересохло. Он быстро зашагал к кофейне, словно вспомнил о срочном деле. Лампа «люкс» в окне Мастана сверкала на всю деревню; и казалось, чем дальше убегал от нее Хасан, тем более вызывающим становился ее яркий свет.
В кофейне пусто. Только в уголке сидят Сердер Осман и Рюзгяр. Хасан направился к ним.
— Здравствуйте!
— А-а! Здравствуй, — удивился Сердер Осман.
Хасан тяжело плюхнулся на стул. Стул жалобно скрипнул.
— Раздавишь, — усмехнулся Рюзгяр.
Хасан промолчал. Грудь его вздымалась от тяжелого дыхания. Он слышал, как бешено колотится его сердце. Собеседники его тоже молчали, озадаченные.
— Что же теперь люди делать будут? — вдруг резко сказал Хасан.
— Пойдут в Айдын, Измир, — спокойно ответил Сердер Осман, словно только этого вопроса и ждал. — Что под руку попадется, то и будут делать. А к чему ты спросил?
— Так, — буркнул Хасан, — просто на ум пришло. Подождали бы уходить-то, — сказал он после некоторого молчания. — Может, выход какой найдем.
— Что-то ты знаешь, да недоговариваешь.
— Да нет! — Хасан вскочил с места. — Вся надежда на аллаха. Не оставит он деревню без защитника!
Он бросил: «Прощайте!» — и быстро вышел.
Сердер Осман только глазами хлопал. Что все это могло значить? «Должно быть, есть у него что-то на уме», — решил он наконец.
— Пошли, аллах, удачи! — пробормотал он.
— Пошли, аллах, пошли, аллах! — подхватил Рюзгяр.
Дул легкий ветерок. Начиналось утро. Муса разжигал огонь в очаге, когда в кофейню вошел Хасан. Грубая черная рубаха застегнута наглухо. Глаза опущены. Тихо прошел в угол, сел там. Тяжело дыша, медленно достал сигареты, положил на стол и с неожиданной жадностью закурил, словно только сейчас осознал, что именно он держит в руке.
— Ты первая ласточка сегодня, — бросил ему Муса.
Хасан не шелохнулся. Муса покрутил головой и вернулся к своим делам.
— Чаю! — вдруг поднял голову Хасан.
— Подождешь. Вода еще не вскипела.
Хасан придавил окурок ногой.
— Ладно.
Дверь открылась, вошел Дештиман.
— О-о!.. — протянул он с порога. — Что за вид? На тебе лица нет.
— Да так что-то… Дома не сидится, сюда пришел.
— Ну, мы с тобой сегодня ранние пташки.
Оба замолчали. Разговор не ладился. Муса поставил перед ними чай.
Они молча, большими глотками осушили стаканы и одновременно, будто сговорившись, поставили их на стол.
Кофейня наполнялась медленно. Посетители подходили поодиночке. За полчаса пришло человек десять. У всех были мрачные лица. В ровном унылом гуле их голосов нельзя было уловить ни одной веселой ноты. Иногда и этот гул вдруг стихал, и в кофейне воцарялось напряженное молчание, которое нарушало только бульканье кипящей в самоваре воды. Сидящие за столами люди не поднимали друг на друга безжизненных глаз, словно стыдясь чего-то. Глядя на них, трудно было поверить, что они давно знают и любят друг друга.
Дверь открылась, пахнуло утренней свежестью. Вошел Сердер Осман и тяжело протопал к центральному столику.
Кофейня опять начала пустеть. Только голоса двух игроков в нарды иногда раздавались в тишине.
Минут через десять-пятнадцать после прихода Сердера Османа в дверях появился Мастан. Он оглянулся по сторонам и внушительно откашлялся, словно желая этим сказать: «Эй! Смотрите все, это я пришел». Увидев его, Хасан забарабанил пальцами по столу, потом встал и, ни слова не говоря, вышел. Он исчез так внезапно, что никто в кофейне и не заметил его ухода. Только Сердер Осман остался сидеть с раскрытым от изумления ртом. Подумать только! Даже не попрощался!
— Тьфу! — наконец вышел он из оцепенения. — Чудной стал этот Хасан. Поди догадайся, какое коленце он еще выкинет. О, аллах!
Мастан оглядывал кофейню алчным взглядом, точно готов был проглотить ее всю целиком, с людьми. И даже с темными пятнами на месте отвалившейся штукатурки. Не спеша подошел к игрокам в нарды и долго следил за игрой, неодобрительно качая головою, как взрослый, который осуждает детские забавы. Сел за стол, подозвал к себе Мусу, подмигнув, спросил:
— Какие новости?
— Все хорошо, клянусь. Никакого безобразия, хозяин.
Мастан облегченно вздохнул. Значит, сегодня никто еще не зубоскалил. Появляясь в кофейне, он всякий раз, подмигнув и многозначительно понизив голос, задавал Мусе один и тот же вопрос. Муса почтительно шептал ему: «Никакого безобразия, хозяин», или начинал: «Да говорят тут…» От этого «да говорят тут» Мастан нервничал, потому что слова эти означали: опять его народ проклинает.
Сейчас он был очень доволен.
— А ну, говори, — весело обратился он к Мусе, — чай у тебя сегодня хорош?
— Хорош, хозяин. Густой, как заячья кровь.
— Не врешь?
— Клянусь аллахом!
— Дай-ка чашечку!
Муса отошел к самовару. Кофейня опять погрузилась в мрачное оцепенение, словно где-то рядом лежал покойник. Струйки дыма от сигарет причудливо извивались в тяжелом, как свинец, воздухе.
Мастан сидел спиной к окну и в ожидании чая играл металлической пепельницей. В окне мелькнула фигура Хасана с ружьем за плечами. Сердер Осман, сидевший лицом к свету, прикусил губу и затеребил мочку уха. Что все это значит? Что еще надумал Хасан?
Дверь медленно отворилась. Хасан вошел. Все в кофейне застыли, глядя на него. Почуяв что-то неладное, Мастан оторвал взгляд от пепельницы и поднял голову. Хасан стоял прямо перед ним и медленно наводил на него дуло ружья.
— Что это ты, дорогой? — вскочил Мастан.
Хасан ногой подвинул к себе стоявший сзади него стул и сел.
— Ну, теперь поговорим.
Мастан не шелохнулся. Он уже смекнул, что дело принимает серьезный оборот, и опыт старого волка, которому не раз удавалось обманывать охотника, подсказал ему, что главное сейчас — хладнокровие и спокойствие.
— Поговорим, друг мой, — ответил он. — Люди понимают друг друга, разговаривая[99].
— Скажи, — начал Хасан, — разве наша деревня по наследству тебе досталась?
Мастан молчал.
— Скажи, — продолжал Хасан, — у тебя еще осталась хоть капля совести?
Мастан продолжал невозмутимо молчать, будто и не было перед ним опасного ружейного дула.
— Аллах нам всего понемногу дал, послал нам испытания, чтобы мы не зарились на чужое добро. А ты у своего ближнего землю отнимаешь. В народе говорят: лежачего не бьют. А ты бьешь только лежачих. Теперь слушай мое слово.
Мастан насторожился.
— Дай караахметлийцам год. Пусть народ соберет еще один урожай. Тогда ты получишь свой долг.
— Да ты соображаешь?! — не выдержал Мастан.
— Конечно, соображаю. Аллах на небе видит, как ты людей целыми семьями по миру пускаешь.
