Кристиан Барнард - Нежелательные элементы
Стежок за стежком — каждый такой же тщательный, как и предыдущий. В его душе мешались отчаянье и решимость, страх и дерзание. Он пытался подавить их, сосредоточиться только на том, что делали его руки. Но несмотря на его усилия, над ним кружили сотни призраков.
Наконец он выпрямился и, откинув голову, тяжело вздохнул.
— Как будто все. Закрываем.
Он чувствовал себя старым и безмерно измученным. Но остановиться он не может. Ни теперь, ни в будущем.
— Оттепляем.
— Оттепляю, — сказал техник.
Зажужжал насос, подававший горячую воду в радиатор нагревателя. Деон снял аортальный зажим, и кровь, подогретая в термосистеме, начала поступать в миокард. Он закрыл длинный разрез на предсердии.
Теперь, когда все это было сделано, он начал нервничать. Дрожь в пальцах настолько усилилась, что он лишь с большим трудом держал иглодержатель твердо.
Пока он переделывал сердце, он отгонял от себя мысль о последствиях. Но теперь словно рухнула плотина и все сомнения вновь нахлынули на него. Будет оно работать? Сможет оно работать? Возможно это? Столько непредсказуемых неожиданностей. Блокада сердца. Просачивание реконструированных клапанов. И еще что угодно, чего он даже и предположить не мог.
Предсердия работали в правильном ритме, но желудочки сохраняли фибрилляцию. Как будто сердце само еще не знало, как ему качать кровь по новой схеме.
— Температура? — спросил он.
— В пищеводе — тридцать четыре, — сообщил анестезиолог, — в прямой кишке еще низковата. Двадцать восемь.
— Нельзя там прибавить тепла? — нетерпеливо спросил Деон у техника.
— Температура воды в системе сорок два градуса, профессор. Делаю все, что могу.
— Хватит шуточек, слышите! — взорвался Деон. Техник угрюмо взглянул на него из-под насупленных бровей.
Кровь, проходившая через сердце, была теперь нормальной температуры, во фибрилляция не прекращалась. Придется прибегнуть к электростимуляции.
Но когда он поднял трепещущую мышцу, чтобы подложить под нее электрод, она ожила, словно ток был уже пропущен. Сердце раздумывало. Предсердия послали импульсы желудочкам, как бы подстегивая их слабеющие усилия. Еще сокращение. Затем две вновь созданные нагнетающие камеры заработали в нормальном сердечном ритме, который для всех, кто находился в операционной, был исполнен немыслимой красоты.
Робби распрямился во весь свой длинный рост и закрыл глаза.
— Не верю, — сказал он.
Затем поднял руки в перчатках, сжал в кулаки, убрав большие пальцы внутрь, и показал их Деону.
Когда они переодевались, позвонил Питер Мурхед.
— Подойди ты, — попросил Деон Робби. — Скажи, что я уже ушел. Скажи… Ну, что хочешь, то и скажи.
Говорить об этом сейчас с кем бы то ни было — значило разменять целое на мелочи. А он хотел сохранить все в себе, не делясь ни с кем. Этим нельзя было делиться.
Филипп Дэвидс был в маленькой лаборатории, смежной с кабинетом. Увидев его, Филипп, казалось, почти не удивился, хотя они не договаривались о встрече. Да и Деон, собственно, собирался вернуться к себе в клинику, но вдруг неожиданно для себя свернул к соседнему корпусу, где находилась кафедра генетики.
Он постучал, но никто не отозвался. Наконец, испытывая легкую неловкость, он толкнул дверь и вошел. За следующей дверью с табличкой «Лаборатория» трудились несколько человек в белых халатах. Они обернулись, и к нему подошел коротышка в очках без оправы на лисьей мордочке, солидно хмуривший брови.
— Что вам угодно?
Затем узнал Деона, и тон его изменился с почти комической внезапностью.
— Профессор ван дер Риет! Добрый день, профессор.
— Здравствуйте. Извините, что помешал. Я ищу профессора Дэвидса.
— А-а… — протянул тот и добавил уже без всякого восторга: — Он в кабинете, дальше по коридору.
Дверь в кабинет была открыта, дверь в маленькую лабораторию тоже. Деон увидел, как Филипп поднял голову от микроскопа и выпрямился.
— Здравствуй, — сказал Филипп. — Входи-входи! — Они обменялись рукопожатием, и Филипп показал на стул: — Садись. Я сейчас кончу.
— Не торопись.
Деон сел и с интересом осмотрелся. Обычная лаборатория, такая же, как все, которые он видел, в которых работал сам. Разве что чище многих других. Это уж Филипп. Он всегда был чистюля — даже в детстве, если они возились в грязи, он потом старательно отмывался под краном во дворе.
Пахло как в виварии. Деон увидел у стены ряды клеток с номерами. За сеткой что-то копошилось. Белые мыши. В нижнем ряду кролики.
Филипп оторвался от микроскопа, сделал запись в блокноте рядом с прибором и повернулся к нему на вращающемся табурете.
— Ну вот, — оказал он и улыбнулся. — Что тебя сюда привело?
— Жаль, видимся раз в сто лет. Но ты знаешь, как это получается.
— Знаю.
— Как работа? Удалось получить все, что было нужно?
— Даже больше. Университет расщедрился. Получил все, что мне требуется в настоящее время. Спасибо, ты рекомендовал меня нужным людям.
Деон поморщился.
— При нынешнем положении дел мои рекомендации могли тебе принести скорее вред, чем пользу. Я ведь теперь особенно не котируюсь. Нет, они сами не дураки. Прекрасно поняли, насколько выгодно это для университета.
— И тем не менее. Другой бы и пальцем не пошевелил.
— Ну а все-таки, дело двигается?
— Думаю да. Пока ничего сенсационного. Просто нужно ставить опыт за опытом и накапливать достаточно данных. Некоторым это скучно, но мне нравится.
Деон засмеялся.
— Да, мне, пожалуй, такая радость не подошла бы. Я предпочитаю, чтобы жизнь была по временам насыщена действием, драматизмом.
— Не сомневаюсь, — сухо отвечал Филипп.
— Вот как сегодня утром… — Деон принялся описывать операцию, которую только что закончил. Ему казалось, что испытанные им чувства описанию не поддаются, и тем не менее этому человеку с темной кожей, молча его слушающему, поверять их было просто и легко. Он не драматизировал утреннее событие — в этом не было нужды. Он знал — Филипп поймет и так.
— Да, — наконец сказал Филипп. — Очень и очень.
И этих слов, как будто бы совсем неадекватных, было достаточно.
Они продолжали неторопливый разговор, отдыхая в обществе друг друга.
— Ты нашел какие-нибудь отклонения от нормы? — спросил Деон.
— Делать выводы еще рано.
— Ну, а знания, которые ты накапливаешь, и методики, которые ты совершенствуешь, будут ли они применимы к людям?
Филипп добродушно заулыбался.
— Кто знает? Во всяком случае, любое наше открытие приближает нас к истине. Знать — это уже достаточно, — сказал он с притворным жаром и опять улыбнулся.
— Это, конечно, очень мило: ученый в тиши лаборатории ищет знания. Но то, что ты откроешь здесь сегодня, завтра поможет кому-то другому завершить развитие человеческого зародыша в искусственных условиях. Фабрика младенцев, предсказанная много лет назад Олдосом Хаксли.
Филипп нахмурился.
— Я всего только пытаюсь установить, воздействует ли привнесенное нарушение структуры генетического материала на информацию, которую он несет, — натянуто произнес он. — И только.
Деон, весь еще во власти утреннего напряжения, с удовольствием ринулся в спор.
— Нет, подожди. Так легко отделаться от последствий тебе не удастся. Ты не можешь сказать: «Сам я это делать не буду, а потому меня не касается, что бы там ни делали другие». Это как физик, расщепивший атом, но снимающий с себя ответственность за атомную бомбу.
— Согласен.
— В таком случае какова твоя позиция? Если кто-нибудь создаст младенца в пробирке, сочтешь ли ты это важным научным достижением или аморальным актом?
— И тем и другим.
— К этому-то я и клоню. Даже ты, даже такой здравомыслящий и ответственный человек, как ты…
— Спасибо, — произнес Филипп с ироническим полупоклоном.
— Нет, погоди, — сказал Деон. — Я говорю серьезно. Даже такой человек, как ты, относится к этому двойственно. То, над чем ты сейчас работаешь, в высшей степени научно и отвлеченно. В настоящее время ты экспериментируешь с мышками и кроликами. Следующий логичный шаг — проверить, приложимы ли твои открытия к оплодотворенной человеческой яйцеклетке.
Филипп вращался на табурете, лицо его было непроницаемо.
— Да, — сказал он наконец.
— И к человеческой жизни, созданной тобой, ты применишь те же правила, те же нормы, что и к животным? Можешь ли ты, закончив эксперимент, поступить с выращенным тобой человеческим эмбрионом так же, как с другими, — убить его или смыть в раковину?
Филипп все еще вращался на табурете.
— Для начала тебе следовало бы определить, что ты подразумеваешь под термином «человеческая жизнь». Вспомни: эмбрион, о котором ты говоришь, в лучшем случае всего лишь бластула, чей возраст меньше недели. Комочек органического вещества величиной с булавочную головку. Всего-навсего. Некоторые в высшей степени уважаемые ученые считают, что «жизнь» начинается только после того, как младенец родится и будет установлено, что он нормален.
