Владимир Кормер - Наследство
Здравствуй, русское по-о-оле, Я твой то-о-о-о-онкий каласок!
Белоголовый улыбался, не раскрывая рта. Лев Владимирович, играя роль горохового шута, нарочито фальшивя, тоненько подтягивал; Мелик с сомнением посмотрел на мощный прямой затылок главного певца: уж очень не похоже было это на колосок.
— Давай с нами! — крикнул Понсов, раздувая грудь. — И скажу не тая, ты атчизна мая-я-я…
— Когда бываешь за границей, — обратился белоголовый к своей даме, — очень чувствуешь, что нет ничего лучше Отчизны, Родины.
(«Разведчик, наверняка разведчик», — подумал Мелик.)
— А вот англичане или немцы этого совсем не чувствуют, — подтвердил Понсов, прерывая пение. — У них по-другому… Спаемте-е-е, друзья, ведь завтра в пах-о-од… Пой, что ты не поешь, пой! Пей и пой! — захохотал он, радуясь своей шутке.
Мелику налили еще. Забыв о своем решении, Мелик выпил и набросился на закуску, хватая прямо руками шпроты и грибы и роняя их себе на колени. С набитым ртом он попытался даже петь, но тоже никак не мог подстроиться и отчаянно врал. Сперва он стеснялся и пел тихо, затем, чтобы переорать Понсова, взял в полный голос.
С этого момента в сознании у него начались некоторые выпадения, то, что в медицине называется «состояние отсутствия», absence. Какие-то отрезки времени сократились буквально до точки. Петь, вероятно, быстро кончили (во всяком случае, Мелику так казалось, что быстро), потому что ни в одной песне больше одного куплета не знали. Сам же он очутился (он не помнил как) около второй девицы, а впоследствии около Понсова. Быть может, на какое-то время в комнате появлялись Валя и лысый с золотыми зубами, но затем они исчезли опять. Девицу Мелик расспрашивал о ее взглядах на жизнь, и она ему отвечала что-то вроде того, что «девушка должна быть самостоятельной» (эту фразу он запомнил), и он давал ей свой телефон; а к Понсо-ву он пересел, чтобы поинтересоваться, кто же они такие, но разговор непонятно как перескочил на него самого (Мелика), и Мелик взахлеб врал Понсову, что работает старшим инженером, ведущим группы в Комитете стандартиза ции и готовит диссертацию. Он вошел даже в какие-то стандартизаторские тонкости; копируя Петровского, ругал постановку дела в Комитете и, кажется, мешал Понсову тоже рассказать что-то интересное про автомобиль. Откуда взялся автомобиль, Мелик совершенно не представлял и не знал вообще, в этот момент был разговор про автомобиль или в другой. Засели в памяти только две или три фразы. Понсов почему-то стал рассказывать, как на комитетской машине водитель с места на ста метрах развил скорость до ста шестидесяти километров в час!
— Наверное, на сплошной пробуксовке шел, — предположил белоголовый.
— Каучук, — сказал Понсов.
Видимо, за этими разговорами Мелик не пил и немного опомнился — дальше пошел более или менее связный отрывок. Мелик пересел ко Льву Владимировичу и благодушно спросил:
— Так по какому случаю пьянка-то? Что за люди, расскажи. Но Лев Владимирович не понял его настроения:
— Тебе-то что? Ты пьешь и пей. Закусывай лучше.
— Так, может, ты действительно женишься? Я бы тебя поздравил.
— Да кто тебе сказал, что я женюсь? Ты что, рехнулся?!
— Кто да кто. Люди сказали.
— Вот б… рехнулся!
Понсов со своей мужественной хрипотцой деловито и строго спросил:
— Что это ты беспокоишь хозяина?
— Нет, это мы так, о своем, — постарался успокоить его Мелик, чувствуя одновременно, как энтузиазм его по отношению к этим людям вдруг испаряется; ему захотелось теперь как-то все же возразить им, хотя бы Льву Владимировичу. — Ну хорошо, — обратился он к нему. — А вот что, что вы тут говорили…
— А что я говорил?
— О революции, о Форме… Ты что, сам, что ли, рехнулся? Я от тебя таких речей никогда не слышал. Ты что, в самом деле так думаешь? Движения народных масс и так далее?..
Лев Владимирович высокомерно, орлом глянул на него, вздернув голову и раздувши ноздри:
— Да, я в самом деле так думаю. Я в этом абсолютно уверен!
Мелик внутренне заметался, ища доводы.
— Послушай, — прошептал он, — но какая же, на х…, революция? Какие народные массы? Ведь революция — это надо выходить на площадь? Теперь танки. Дави — и все тут. Армия. Теперь армия делает революцию. Танки. Давят танками. Вот недавние примеры, пожалуйста, сколько угодно.
— Какие танки, при чем здесь танки, — зашипел Лев Владимирович. — Что ты ко мне сегодня пристал как банный лист к ж… Ты мне надоел, понимаешь. Не хочешь сидеть спокойно, уйди. Я тебя ведь не трогаю, и ты меня не трогай. Умей вести себя.
— Нет, погоди, — сказал Мелик, выбирая способ пнуть его посильнее, но в последующий момент вместо того шагнул к белоголовому.
— Извините, — дотронулся он до его плеча. — Вот вы сказали давеча насчет капитализма, народных масс… Вы что, в самом деле так думаете?
Это было не очень удачно: белоголовый как раз в это время возобновил свои маневры с девицей и бросил на Мелика взгляд, пожалуй, менее дружелюбный, чем раньше: тем более что значительного продвижения вперед не добился. Он, однако, нашел в себе силы сдержанно улыбнуться углом тонкого рта: да, он убежден в этом.
— Но ведь теперь же танки, танки решают дело! — закричал Мелик. — Какие могут быть революции?!
Белоголовый пронзил его молниеносным стальным взглядом, сдвинул светлые брови:
— Танки необходимы для защиты демократии от угрозы фашизма!
— Вы что там о танках? — расслышал Понсов, также успевший уже изрядно поднабраться и сам пересевший на диван обласкать девицу, которой он оказал сегодня такую услугу. Теперь она возмущенно отвергала его приставания.
— О танках! — обернулся к нему за спасением Мелик.
— А что танки? В танке хорошо, — заметил Понсов, придав своему непослушному лицу значительное фельдфебельское выражение. — Смотришь в триплекс, все видно. Хорошо… У нас как было. Эшелоном до Кенигсберга. По прибытии выстроили. Две тысячи! И после выстроили. Восемьдесят человек! Это считая штаб, обоз, лазарет. Вот так. Фильтр. Алгебра Буля. Сетью потом в канале рыбу ловили. Половина рыбы, половина покойников.
Рассказ в целом был непонятен. Непонятно было, что особенно хорошего можно увидеть через танковый триплекс и к чему надо отнести исчисление убитых при штурме города Кенигсберга и алгебру Буля. Поэтому белоголовый спросил:
— Ты разве в танковых частях был?
— Нет, мы на броне, — искренне удивился их недогадливости ветеран. — Я же говорю, что в танке хорошо, сидишь, в триплекс смотришь. А вот ты на броне попробуй попрыгай, вот это да! Обратная связь — фюить! Фид бэк. Всю задницу отобьешь, извините за выражение. Котин[19] свое дело знал точно… Между прочим, — он поднял заскорузлый, со следами въевшегося машинного масла палец, — очень старик поддерживал кибернетику. Генерал Аксельбантов к нему в свое время пришел, говорит: «Либо ты нас, говорит, поддерживаешь, либо!..» — Он брякнул тяжелым кула ком по хлипкому журнальному столику. — Они тогда и написали в ЦК бумагу — «Кибернетику на службу коммунизму». До этого один еврей написал «Кибернетика — наука мракобесов», а они, значит, написали «на службу коммунизму». Вот так, — отечески заключил он, собирая кожу в фельдфебельские складки. — Порождающая модель второго рода. Наум Хомский. Мы с Леторослевым тогда тоже готовили кой-какой материал.
Услышав о Леторослеве, Мелик непроизвольно сделал стойку:
— А вы знаете Леторослева?
— Еще бы! Пятнадцать лет потратил. Вон виски седые. Как за ребенком. Конченый человек. Неуправляемая система. Обратная связь — фюить! Циклофрения. Период регрессии. Начинает генерить, идет вразнос. До чего дошло. Секретную тетрадь из Первого отдела унес. Мне девчонка из Первого отдела звонит, плачет: ушел, говорит, тетрадь унес. Я говорю: я с ним больше не работаю. Ну, девка неплохая, решил помочь. Я знаю, где его ловить. В машину и на шоссе! Он всегда по шоссе ходит. Выйдет на прямую и прет. Как танк! А потом домой ночью, на поливочной, на грузовиках возвращается, часам к двум, к трем. Интегратор!
— По какому же шоссе он ходит? — неизвестно зачем поинтересовался белоголовый.
— А это уж по какому придется, когда по Можайскому, когда по Рязанке, когда еще по какому. Два раза подряд по одному не ходит. Я и взял сперва по Щелковскому, потом вижу — не то! Разворачиваюсь, гоню по Дмитровскому. Думаю, далеко он еще не ушел. Вижу: точно, вот он, голубчик! Догнал, говорю: садись. Побледнел, но сел. Пощупал, тетрадь при нем. В полдесятого девочку уже отпустили. Я же ее домой и отвез.
Рассказ опять был отчасти диковатым. Белоголовый заерзал, потом осведомился:
— Ну и как?
Понсов негромко заржал:
— О'кей! Нет, от таких, как Сергей Александрович Леторослев, надо держаться подальше! На хрен, извините за выражение, он мне нужен! Диссер я защитил. Что, я так и буду всю жизнь этого психа спасать да выручать? А он еще на меня телеги писать будет! Нет уж, дудки!
