Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

Сяохуань была хорошо знакома с трехлетней девочкой по имени Куми. В трагичной истории, которую рассказывала Дохэ, Куми была одной из главных героинь. Сяохуань взглянула на Дохэ: прервавшаяся на много лет история обрела продолжение, слезы двумя ручейками срывались с ее лица, падая на иероглифы, выведенные рукой Куми.

— Насилу вас разыскали, — сказал товарищ. — Но разыскали, и ладно.

Сотрудницы жил комитета ждали в сторонке: новость, которую принес товарищ из комиссариата, ставила их в затруднительное положение. Сначала Чжунэй Дохэ была врагом. Сейчас ее политический облик неясен, и кто теперь будет мыть им туалет?

Чжан Те тоже было непросто: за эти годы он привык делить мир на черное и белое, а товарищ из комиссариата явно не относил Дохэ ни к белому, ни к черному, и как же теперь следует держать себя с тетей?

Сяохуань закрыла мастерскую раньше обычного и повела Дохэ домой. Это очень важный день для Дохэ, Сяохуань должна быть рядом, вместе с ней поохать и повздыхать. Но Дохэ про Сяохуань не помнила: делала пару шагов, сжимая в руках листки из письма, написанного на ее собственном языке, потом замирала и читала дальше. Прохожие глазели: женщина за сорок, а идет по улице и слезы льет, даже не стесняется.

Дохэ зашла домой и, по-прежнему не замечая Сяохуань, отправилась на балкон. Села там и перечитывала письмо снова и снова.

Сяохуань обжарила сушеный бобовый сыр, приготовила баклажаны в красном соусе, древесные грибы с опятами, потушила миску соевых ростков с креветками. Это очень важный день для Дохэ.

Чжан Те и Чжан Ган словно иголками обросли, молча сидели за столом, не зная, как быть с этой тетей, у которой теперь вроде новое положение появилось. Сяохуань подкладывала сестренке еду, Дохэ жевала, но слезы ее текли ручьями, а мысли были где-то далеко. Сяохуань бросила сердитый взгляд на мальчишек — вытаращились на Дохэ и рассматривают в упор.

Почти ничего не съев, Дохэ снова ушла на балкон. Встревоженный Черныш сел рядом. Дохэ тихо что-то ему говорила на языке, которого никто в доме не знал. Но Черныш понимал ее слова. Он понимал больше, чем можно сказать на языке, хоть на китайском, хоть на японском.

Когда Сяохуань мыла посуду, Чжан Ган зашел на кухню и вдруг погладил ее по плечу. Следом явился Дахай. Казалось, важная перемена, случившаяся с Дохэ, немного растопила лед между близнецами. И еще казалось, что они будто чуть-чуть повзрослели.

— Вы оба знаете, — вдруг сказала Сяохуань, — что тетя Дохэ — ваша родная мать.

Сяохуань одну за другой вылавливала чашки из горячей воды и тщательно отмывала их по методе, которой научилась у Дохэ. Дохэ была настоящим мастером мыть посуду.

Мальчики не сказали ни слова. Конечно, они знали. Давно знали. И это знание уже принесло им немало горя.

— Наверное, тетя скоро уедет в Японию.

По правде, она и сама только сейчас об этом подумала. Дохэ обязательно уедет. Разве может быть, чтобы медсестра премьер-министра Танаки не увезла ее с собой?

Глава 15

В октябре вечера уже холодные, а воздух чистый, прозрачный. Тацуру сидела на балконе, держа в руках письмо от Куми. У Куми тоже не осталось на свете ни одного родного человека, и она хотела, чтобы родным человеком для нее стала Тацуру. Ведь Тацуру подарила ей вторую жизнь, кто может быть роднее? Так писала Куми в своем письме. Куми, Куми… Какое у тебя лицо — круглое или овальное? В день их знакомства черты Куми были искажены болезнью. Почему же она не подумала прислать фотографию? Фотография смогла бы хоть немного рассеять густой туман, который вставал перед глазами Тацуру при мысли о Куми.

Куми писала, что когда беженцы добрались до Даляня, от трехтысячного отряда осталось всего несколько сот человек. Взрослые ждали своей судьбы в концлагере, и там эпидемия брюшного тифа снова выкосила их ряды. Куми и еще четыреста уцелевших детей отправили на пароходе в Корею, а оттуда в Японию. Многие погибли во время плавания, но она чудом осталась жива. Куми попала в детский дом, в шесть лет она решила, что будет изучать медицину. В пятнадцать поступила в школу медицинских сестер, а в восемнадцать стала работать. Узнав, что премьер-министр Танака собирается с визитом в Китай, она написала ему письмо, где рассказала свою историю, и ее неожиданно приняли в состав делегации, сопровождавшей премьер-министра.

В первый же день в Китае Куми попросила премьер-министра отдать на перевод письмо, которое она написала китайскому правительству. На пяти листах, адресованных Тацуру, Куми писала, что верит: Тацуру жива. «Тацуру» — счастливое имя, и Куми сложила тысячи тысяч бумажных журавликов [126], загадав, чтобы она как можно скорее вернулась домой. Вторая половина деревни Сиронами ждет ее в Японии.

Товарищ из комиссариата сказал, что из ЦК письмо Куми отправилось в управление гражданской администрации провинции Хэйлунцзян. Сотрудники управления ломали голову: где же в такой большой провинции искать японку, которую занесло сюда тридцать с лишним лет назад? Неизвестно даже, жива она или нет. Письмо год пролежало в шкафу, пока не выяснилось, что в 1945 году несколько японских девушек действительно продали женами в китайские семьи. Стали их разыскивать, одну за другой, про каждую выяснили, где она поселилась, куда потом переехала, но женщины по имени Чжунэй Дохэ так и не нашли. Только на третий год в управлении узнали про станционного начальника Чжана, жившего в поселке Аньпин. Спустя еще год письмо Куми поехало на юг, переправилось через Хуанхэ, потом через Янцзы, и когда оно оказалось в руках Тапуру, прошло уже целых четыре года.

Вместе со вторым письмом от Куми снова пожаловал товарищ из комиссариата. Тапуру нужно было заполнить ворох разных анкет. Сложнее всего оказалось заполнять графы «местонахождение и род занятий в таком-то месяце такого-то года» и указывать, кто это может подтвердить. Сяохуань и Дахай с Эрхаем собрались под десятиваттной лампочкой, по порядку заполняя графы в анкетах Тацуру. Парням только-только двадцать исполнилось, а руки подрагивали, как у стариков: если ошибешься хоть в одном иероглифе, считай весь бланк испорчен.

Анкеты были готовы, и через три месяца Тацуру выдали загранпаспорт. В комиссариате впервые оформляли такое важное дело: медсестра премьер-министра Какуэя Танаки лично оплатила все расходы и без конца присылала письма, справляясь о ходе дела.

Последний визит Тацуру нанесли пять сотрудниц жилкомитета. Сотрудницы сказали, что им позвонили из комиссариата, попросили взять ответственность за доставку Чжунэй Дохэ до пекинского аэропорта. А там ее примет другой товарищ, он же посадит Дохэ на самолет до Токио. Сяохуань сказала: спасибо, увольте. Вы за Дохэ никогда ответственности не несли, так нечего и начинать, пусть уж доживет эти дни сама, без всяких ответственных.

Ни мальчики, ни Сяохуань не знали, как следует вести себя с Дохэ. Оказалось, что ни делай — все плохо. Сяохуань то садилась рядом, то вставала, пока не понимала, что Дохэ компания не нужна: она про себя уже вовсю на японском разговаривает. Тогда Сяохуань смущенно уходила, оставляя Дохэ одну. Но скоро ей становилось не по себе, ведь Дохэ — член семьи, уезжает вон как далеко, и неизвестно еще, когда вернется. Последние деньки надо вместе провести, а как же? Можно и не говорить ничего, просто сидеть рядом. И Сяохуань возвращалась. Пусть у Дохэ в голове одни японские слова остались, не беда, Сяохуань все равно с ней побудет. Скоро она поняла, что это не Дохэ нужна компания перед отъездом, а ей.

За все эти годы у них и драки бывали, и ссоры, и мирные деньки, и Сяохуань волей-неволей привыкла к тому, что Дохэ всегда рядом.

Она сшила для нее два костюма: синий демисезонный и серую суньятсеновку с брюками. Полиэстер, который стали нынче выпускать, ни гладить не нужно было, ни крахмалить, ровные брючные стрелки оставались с хозяином на всю жизнь.

Семья все ждала новостей от завхоза Чжао. Он должен был устроить свидание в лагере, сначала сказал, что через пару дней пришлет весточку, но объявился только в день отъезда, позвонил к ним в жилкомитет. Оказалось, недавно из лагеря сбежали двое преступников, и свидание теперь никак не устроить, даже такому всесильному человеку, как Чжао.