Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
Сплетенные. Соединенные. Вконец потерявшие голову.
Прервать объятие, чтобы слиться вновь. Закрыть глаза и слушать, как разгорается внутри костер. Пожирать друг друга, как одержимые, как фанатики, как бешеные, и, опьянев от счастья, плавать в тумане наслаждения, касаясь друг друга только кончиками пальцев, как пловец цепляется за берег…
Так вот оно как бывает… Бывает же так…
А ночь только началась…
В четыре утра Жозефину разбудила жажда, и она встала попить водички.
Из комнаты Гортензии доносились скрип кровати, тихие голоса, постанывания и вздохи — шум нежной схватки. Она застыла в своей длинной ночной рубашке, вздрогнула.
Гортензия и Гэри…
Она тихо-тихо толкнула дверь в комнату Зоэ.
Голые Зоэ и Гаэтан спали, обнявшись.
Обнаженная рука Гаэтана на обнаженном плече Зоэ…
Счастливая, довольная улыбка Зоэ.
Улыбка взрослой женщины…
— На сей раз я просто в шоке, — сообщила Жозефина Ширли, когда вернулась в кровать.
Ширли потерла глаза и взглянула на нее.
— Что с тобой? С какой стати ты гуляешь среди ночи?
— Могу тебе сказать, что твой сын и моя дочка сейчас кувыркаются у нее в комнате!
— Ну наконец-то! — вздохнула Ширли, взбивая примятую подушку. — Сколько уж времени на них это висит!
— А Зоэ и Гаэтан спят вместе мертвым сном, обессилев от разврата!
— Вот как?! И Зоэ туда же?
— Ты так спокойно на это реагируешь?!
— Но послушай, Жози, жизнь есть жизнь… Она его любит, он ее тоже. Ну и радуйся.
— Ей пятнадцать! Больно рано!
— Да, но она сохнет по Гаэтану уже давно. Когда-то это должно было случиться.
— Могли бы и подождать… Вот что мне теперь ей сказать, а? Нужно же что-то говорить… или лучше сделать вид, что я не в курсе?
— Погоди. Захочет — сама все расскажет.
— Лишь бы она не забеременела!
— Лишь бы у них все получилось! Кажется, он слишком юн для умелого любовника…
— Не помню, когда у нее было милое дельце…
— Ты о чем? — спросила Ширли, которая наконец нашла удобное положение для подушки.
— Зоэ вместо постылого «дела» говорит: «милое дельце», очаровательно, правда?
— И вправду мило… Надо же так уметь превращать эту физиологическую подробность в приятный пустячок!
Жозефина подумала, скрестила руки на груди и уронила их жестом, исполненным отчаяния.
— Да, какие-то мы с тобой отсталые тут собрались!
— Две сморщенные старые девы! Привыкай, моя красавица, пора сдавать ключи от сундучка с наслаждением молодежи! Стареем, стареем!
Жозефина размышляла. Древняя, ветхая старушка… Она как-то делала доклад о происхождении слова vieil. В университете в Лионе. Впервые это слово встречается в житии святого Алексия, затем в «Песне о Роланде» (1080 год). От латинского vetus, впоследствии vetulus, совпадающего по смыслу с «древний, старый» в значении: «Тот, что крепчает с годами, набирается опыта». Но в XII веке это значение было вытеснено другим: «Устаревший, ни на что не годный». С какого возраста ты становишься ни на что не годным? Есть ли у человека срок годности, как на упаковке с йогуртом? Кто это решает? Взгляды других, которые превращают тебя в печеное яблоко, или то, что страсти и желания сдуваются и просятся на заслуженный отдых? «Бодрая старость», — уверял бонвиван Франсуа Рабле. «Старик», — писал Корнель о доне Диего, неспособном защитить свою честь. В двенадцатом веке в сорок лет становились стариками. Ветхими стариками. Странное все же слово…
— Думаешь, он спал сегодня с Дотти?
Дотти не старая. Дотти не ветхая. Дотти — непросроченный йогурт.
— Да хватит тебе, Жози! Говорю тебе, она спит у себя, а он почивает дома. Он думает о тебе и ощупывает спросонья большую белую, как мел, простыню. Белую, как его измученное лицо.
Ширли прыснула и ткнула Жозефину локтем в бок. Потом заворчала: сбилось правильное положение подушки.
Жозефина даже не улыбнулась.
— Не думаю, что ему грустно… Не думаю, что он спит один в большой белой постели… Он спит с ней, и он меня забыл…
Филипп проснулся и высвободил руку, затекшую под весом тела Дотти.
Первая ночь этого года.
Синеватый свет струился сквозь занавески в комнате, наполняя ее странным холодным свечением. Накануне Дотти вывернула содержимое сумки на комод. Она искала зажигалку. Она курила, когда ей становилось мрачно на душе. Курила все больше и больше.
Дотти вновь к нему прижалась. Он почувствовал запах сигарет от ее волос, холодный и терпкий, от которого у него закружилась голова.
Она открыла один глаз и спросила:
— Ты не спишь? Что-то не так?
Он погладил ее по волосам, чтобы она вновь заснула.
— Нет-нет, все в порядке. Просто пить хочется.
— Хочешь, я принесу тебе водички?
— Нет! — раздраженно отозвался он. — Я в состоянии сам принести себе воды. Спи, засыпай!
— Я просто так сказала…
— Спи-спи…
И он уставился в темноту широко открытыми глазами.
Жозефина. Что сейчас делает Жозефина?
Без десяти пять утра…
На следующий день в половине первого зазвонил телефон Гортензии. Песня Теаг Drop группы Massive Attack…
Она откинула густые спутанные волосы, скорчила гримаску, подумала спросонья, кто это в такую рань, они ведь только что уснули. Ее лицо расплылось от удовольствия, когда она посмотрела на Гэри, на его длинную руку на своем животе, вновь сунула голову под подушку. Она и слышать ничего не хотела… Спать, спать, опять уснуть… Вспоминать о неслыханном наслаждении прошедшей ночи, проводя пальцами по коже возлюбленного… «Мой возлюбленный, мой чудесный возлюбленный! — Она свернулась клубочком, вспоминая, как он наконец, наконец уже… — Так вот что вращает миром! А я-то прожила двадцать лет и даже не знала, надо же! Теперь все изменится, все будет по-другому!» Человек, который увлек ее в глубину сумерек, сейчас спал рядом с ней. Раньше казалось, что она знает его очень давно и очень хорошо.
Ну вот, раскудахталась, как молодая курица.
Телефон все звонил, она посмотрела на циферблат часов с Микки-Маусом, которые подарил отец на восьмилетие… Половина первого!
Мигом выпрямилась на кровати. Половина первого в Париже, половина двенадцатого в Лондоне. Это мисс Фарланд!
Бросилась к телефону.
Тихо промурлыкала: «Алло! Алло!» — натягивая майку, стараясь при этом не разбудить Гэри.
Вышла на цыпочках из комнаты.
— Гортензия Кортес? — пролаял голос в трубке.
— Yes, — прошептала Гортензия.
— Paula Farland on the phone. You’re in! You are the one! You won!
