Александр Терехов - Каменный мост
– Нет, видите, ни фотографий, ни писем, – химик все покидала назад и ушла прятать сумку, а я быстро схватил с края стола и разгладил на ладони забытый, вырезанный овалом кусок коричневой клеенки с двумя дырочками по краям для шнурка; номер написан химическим карандашом на изнанке – 26 – и буквы: «роддом Грауэрмана Анаст. Влади. Петрова, мальчик» – привязали на ножку новорожденному сыну; вот что Тася считала необходимым хранить всю жизнь – сын.
– Как же вы можете объяснить такую скрытность Петровой? Каждому человеку ведь свойственно излить…
Я добился, она взорвалась:
– Не забывайте – она жила с Васей, с сумасшедшим сыном! С окончания войны до смерти. Почти сорок лет она жила с сумасшедшим сыном. И замуж из-за него не вышла.
Когда уезжала в Штаты, мальчик казался здоровым. Вернулась – уже больной, за полтора года! После походов по врачам сказала: я не смогу сделать его здоровым, но я сделаю его счастливым. И всю свою жизнь положила.
Интеллект у Васи остался на уровне пятилетнего ребенка. Мог съесть пробку из фольги от кефирной бутылки. Но хорошая память, занимался музыкой, ноты читал, хотя слушать, как он играет, было невозможно. Внешне? Среднего роста, довольно красивое лицо, но сумасшедшие глаза человека не красят! Полноватый, много ел, ограничивать его не имело смысла. Если мылся в ванной, заканчивал, лишь смылив кусок мыла без остатка. Временами спокоен, временами неспокоен; тогда подлечивали, но было страшно.
Моя мама уговаривала Анастасию Владимировну сдать Васю в интернат. Но она с порога: нет, даже не заговаривайте со мной об этом. Даже отпускала его гулять одного. В день пожара в гостинице «Россия» – помните скандал на всю Москву? – Вася шел по Большому Каменному мосту и барабанил палкой по перилам. Его забрала милиция. Потребовалось множество усилий, чтобы его отыскать и вернуть.
Разрешала ему далеко заплывать, когда отдыхала в Прибалтике. Ей сказали однажды: уж очень далеко заплыл и что-то не возвращается. Анастасия Владимировна ответила: что будет – то будет.
Все несла на своих плечах. Когда ослабла, наняла женщину, Анну Ивановну, та хорошо ладила с Васей, пела с ним на кухне и обкрадывала семью. Мама моя возмущалась: Таська, она же ворует у тебя простыни! А Анастасия Владимировна терпела: где еще найдешь сиделку, чтобы хорошо ладила с Васей?
– Как она умерла?
– Ушла на пенсию. До последнего сидела за столом, работала над двухтомным словарем Гальперина и трехтомным Апресяна, никаких признаков склеротичности. Вернулась в церковь, ходила в храм на Якиманке.
Перед смертью соборовалась. Не боялась, сказала: я скоро увижу Митю и Петю. Моя мама требовала от Ираиды: никогда, никогда, никогда не обещай, что возьмешь Васю к себе, даже если мать будет требовать на смертном одре, не обещай того, что не сделаешь. – Ираида промолчала, и Анастасия Владимировна, конечно, поняла, что его ждет…
Что еще помню… Говорила: я не выношу партийных собраний. Сажусь в первый ряд и сплю с открытыми глазами. Если ночью не спалось – вставала и работала. Или раскладывала пасьянс. Вот, кстати, ее кресло – легкое, удобное.
Не любила домашние заботы, не любила говорить о Васе, не любила о болезнях и ничего никогда лично о себе. Книги, кино – это пожалуйста. До свиданья.
Я просмотрел последние донесения и отдал, но секретарша не уходила.
– Что?
– С утра два раза звонила Алена Сергеевна.
– Да.
– Еще хотела сказать… Я решила… Чтобы помочь, связалась с Вадинском.
– Что это?
– Город, бывший Керенск, Пензенской области, куда уезжала Петрова работать из Москвы. Я посидела в воскресенье в архиве, выписала всех, кто мог работать с Петровой в укоме партии. Председатель Воронин, потом Буздес, он же редактор газеты «Красная деревня». Еще Шуваев, Соколов, Туманов или Туманова, Суздальцев из Совнархоза, Серебряков – член уисполкома, председатель Совнархоза, Пронькин, Шаландин, Майоров – председатель городской организации ВКП(б), и еще Петр Купреянович Валов, бывший предусполкома, исключен за пьянство в селе Шеино. В укоме Петровых нет. Зато среди коммунистов губернии двенадцать Петровых, я еще, думаю, туда…
– Как вас зовут?
– Маша.
– А по отчеству?
– Мария Николаевна.
– Мария Николаевна, не надо дурью маяться. Надо делать только то, что я говорю. У вас есть загранпаспорт?
– Да.
– Езжайте в Англию к Татьяне Литвиновой. Найдите ее телефон, подружитесь, попроситесь в гости. Боря подскажет, под какой легендой…
– Спасибо большое, – голос ее качнуло волнение. – Я вас не подведу!
– Что это она такая счастливая? – Алена окинула взглядом мой стол, лицо, особенно губы, монитор – не смотрю ли почту, телефон – нет ли сообщений, обошла и навалилась на спину, нюхая, нет ли чужого запаха, и прошептала в шею: – Господи, как же я соскучилась… – Еще с минуту мурлыкала, лизала шею и терлась, чтобы встал и потискал. – Любимый. Милый… – Отправила руку с алыми когтями мне за пазуху и с омерзительным стоном: – О-о, как у тебя здесь горячо. Какое же это счастье – быть рядом.
Боря театрально покашлял за дверью, побрякал ручкой и заглянул:
– Не помешаю, ребята? Закрываться надо.
– Нет, Миргородский, это не то, что ты подумал, довольно зычно, на всю контору: – Мы обсуждаем… – и не убрала своих лап, так жарко и лежала на мне, как вонючий тулуп, и терлась грудью.
– Заработал телефон у Ираиды Цурко – она приехала. Я с ней говорил.
Я трусливо молчал. Тасина дочь. Всю жизнь с матерью. На кого же еще надеяться. Неужели и она в этой повальной молчаливой болезни?
– Что я могу сказать тебе, товарищ командир… Тетю не раскусишь: фотографий мамы нет, писем мама не писала, дневник не вела, архив отсутствует. Наш интерес к Петровой ее не растрогал. Что бы я ни пел. Может быть так, чтобы Ираида маму ненавидела? А теперь просто хочет забыть? Холеная, холодная, жесткая… Если нормальному человеку скажешь: расскажите про свою маму – он обязательно заплачет и поведется… Она – нет. На фамилии Уманский, Литвинов, Вендт не реагирует – ничего не знаю, два раза видела издали и мельком. Встречаться отказалась.
Я сделал вид, что все ожидал и предвидел, Боря усмехнулся моей дешевой невозмутимости.
– Но. Она согласна один раз поговорить по телефону. С условием, что больше никто никогда не позвонит. Через пятнадцать минут я тебя соединю. Я сказал: мы собираем воспоминания о дипломатах, работавших в США, к семидесятилетию установления дипотношений. Мне кажется, она не поверила.
– Алло.
– Я думала про вас и поняла: вам трудно врубиться в наше время. Мы жили совсем по-другому. Встретилась с одноклассниками через много лет и вдруг поняла: Марина – еврейка, а Шамиль татарин.
