Януш Вишневский - Одиночество в Сети
– Ты можешь себе представить мир без Седьмой симфонии? – воскликнула Дженнифер.
Он-то прекрасно мог. Как совершенно спокойно представлял себе мир без первой и вплоть до шестой, а равно и без восьмой. Однако он предпочел не провоцировать ее. А она продолжала:
– Ведь эта симфония так же бесконечно важна для человечества, как египетские пирамиды, китайская стена, мозг Эйнштейна, первый транзистор или открытие этой твоей ДНК. Она настолько гениальна, что в цифровой записи полетела вместе с фотографией человека и рисунком Солнечной системы в космос на американском зонде, который через несколько лет покинет Солнечную систему и в принципе может быть получен другой космической цивилизацией. Но прежде всего она просто прекрасна. Ты знаешь, что для этой единственной симфонии в Париже и Вене построили концертные залы увеличенных размеров.
Дженнифер знала множество пикантных историй о порочном мире прославленных композиторов XIX века. Например, о Брамсе, произведения которого наряду с бетховенскими чаще всего оказывались в списке шлягеров того времени.
Брамс так же, как Бетховен, сильно пил. Но только вино и никогда коньяк. Зато постоянно прелюбодействовал. Между прочим и с женой своего доброго друга и музыкального покровителя. Прелюбодеяние его вошло в историю главным образом потому, что он спал с Кларой Вик, женой Роберта Шумана, еще одного великого композитора XIX века. Свет никогда ему этого не простил. Но не потому, что он спал с ней. Это как раз соответствовало образу человека искусства. Все дело было в обстоятельствах, при которых это произошло. Когда в 1854 году после неудачной попытки наложить на себя руки Шумана заключили в сумасшедший дом, Брамс приехал в Дюссельдорф, где у Шуманов был собственный дом, дабы «утешить» жену неудачливого самоубийцы красавицу Клару. Из утешителя он быстро стал ее любовником и даже жил два года вместе с ней. Именно тогда Брамс сочинил свой подлинный шлягер, Первый фортепьянный концерт d-moll, целый год числившийся в списке самых исполняемых произведений концертных залов Европы. Когда в 1856 году Шуман умер в сумасшедшем доме, Брамс оставил Клару и уехал из Дюссельдорфа. После этого он стал пить. Иногда он пил вместе с Вагнером, еще одним знаменитым композитором, которого ненавидел и который вечно завидовал Брамсу, но не его славе, а успеху у женщин.
В общем, мирок композиторов покроя Брамса и Листа исполнен зависти, ревности, суетного тщеславия и интриг. И лишь одного все они чтили и восхищались им. Его играли Моцарт и Бетховен. На нем, кстати, учился музыке Шопен.
Композитор этот всегда был en vogue – как прежде, так и теперь. Это Бах. Всегдашний evergreen. Если бы тогда существовало MTV, там показывали бы клипы с музыкой Баха, как сейчас показывают «Пинк Флойд» или «Дженезис».
– Уж ты-то, Элджот, должен любить его больше других композиторов, – говорила Дженнифер. – Его музыка – это математическая точность. Как твои программы. А между тем им восхищались и холодные рационалисты, и сентиментальные романтики. И джазмены никого так не любят, как Баха. В Бахе есть драйв и свинг. Даже в «Страстях по Иоанну» и Мессе h-moll есть свинг. А кроме того, Бах – он как Бог. Невозможно Баха любить или не любить. В Баха либо верят, либо нет. Бах, несомненно, был запланирован в момент сотворения мира. Баха можно играть на любом инструменте, и это всегда будет звучать, как Бах. Даже на электрогитаре или губной гармошке.
Все это он узнавал во время ужинов у Дженнифер. Она открывала принесенную им бутылку вина, декламировала либретто опер либо рассказывала захватывающие истории из мира музыки, ставила на проигрыватель пластинку, садилась ему на колени, и они молча слушали. Иногда он закуривал сигарету, а иногда, когда просила Дженнифер, сигару. Дженнифер покупала их в фирменном магазине в Дублине. Бывало, они курили вместе. Дженнифер нравились сигары. А еще больше она их полюбила, когда заметила, как на него действует вид сигары у нее во рту, особенно после нескольких бокалов вина.
Им было хорошо. Если бы ему сейчас нужно было как-то определить время, проведенное тогда в Дублине с Дженнифер, он сказал бы, что они были похожи на счастливую пару сразу после свадьбы. Но они никогда не называли себя парой и ни разу не говорили о своем будущем. Они просто вместе проводили время. Он не любил ее. Она всего лишь очень нравилась ему. И он желал ее. Может, поэтому им и было так хорошо вместе.
Браки не должны заключаться в тот лихорадочный период, каким является так называемая влюбленность. Это нужно запретить законом. Если уж не в течение всего года, то хотя бы в период с марта до мая, когда это состояние из-за нарушений в механизме выделения гормонов становится всеобщим и симптомы его особенно усиливаются. Прежде надо излечиться, пройти детоксикацию и только после этого вернуться к мысли о браке. В том состоянии, в каком пребывают влюбленные, допамин переливается у них через каналы разумного мышления и затапливает мозг. Особенно левое полушарие. Это было доказано сперва на крысах, затем на шимпанзе, а недавно и на людях. Если бы влюбленность длилась слишком долго, люди умирали бы от истощения, аритмии или тахикардии, голода либо бессонницы. Ну а те, кто случайно не умер, в наилучшем случае кончали бы жизнь в сумасшедшем доме.
С Дженнифер он держал свой допамин под полным контролем, но, несмотря на это, у них было множество незабываемых переживаний. Их связь, которую впоследствии ему не удалось повторить ни с одной женщиной, была доказательством победы чистой, спиритуально передаваемой мысли над тем, что выражается химией каких-то там гормонов и нейропередатчиков.
Раз уж Дженнифер страстно увлекалась музыкой, он хотя бы из дружеского чувства заставлял себя, по крайней мере вначале, участвовать во взаимном ее прослушивании и выдавливать из себя какую-то видимость восторгов. Так было первые две недели. А потом он стал замечать, что после целого дня, проведенного за анализом программы расшифровки генов и занятием нуклеотидами и гистонами, хорошие записи музыки Визе, Равеля или Вагнера приятно успокаивают его. А вот у Дженнифер все происходило совсем наоборот. Каждый концерт она переживала, как собственную свадьбу. Была взволнована и очень возбуждена. И это для них обоих оказывалось великолепным сочетанием. Они шли в постель, а случалось, занимались любовью в кресле или на полу. При ее возбуждении и его спокойствии ничто не происходило преждевременно. Благодаря музыке они кончали почти одновременно.
И еще он заметил, что лучше всего им бывало после опер Пуччини. Потому «Турандот», «Тоска», «Мадам Баттерфляй» для него были не просто названиями опер, но и записями в интимной истории его жизни. Особенно ему врезались в память две оперы Пуччини.
