Артур Голден - Мемуары гейши
Глава 26
В сентябре того года, когда мне все еще было восемнадцать лет, мы с Генералом Тоттори пили вместе сакэ на церемонии в чайном доме Ичирики, напоминающей церемонию мизуажа и церемонию объявления двух гейш сестрами. Несколько последующих недель все поздравляли Маму с таким выгодным альянсом. В первую ночь после церемонии я поехала в маленькую гостиницу на северо-западе Киото под названием Суруйя, в которой оказалось всего три комнаты. Меня, привыкшую за это время к красивому окружению, поразила запущенность Суруйи. В комнате пахло плесенью. Циновки татами скрипели под ногами. В углах висела паутина. Я могла слышать, как в соседней комнате старый человек читал вслух журнал. Чем больше я находилась в этой комнате, тем больше неприятных моментов обнаруживала, поэтому я вздохнула с облегчением когда, наконец, появился Генерал. Правда, после моего приветствия он включил радио и принялся пить пиво.
Спустя какое-то время он пошел вниз принять ванну. Вернувшись в комнату, снял свое кимоно и разгуливал абсолютно голый, обернув полотенце вокруг головы Тюрбаном. У него оказался огромный круглый живот и густая растительность под ним. Я никогда раньше не видела обнаженного мужчину, и нижняя часть тела Генерала показалась мне комичной. Когда он подошел ко мне, должна признать, мои глаза скользнули туда, где должен быть его угорь. Что-то болталось на предполагаемом месте, но только когда Генерал лег на спину и велел мне снять одежду, это что-то приобрело какую-то форму. Он совершенно не стеснялся говорить мне, что я должна делать, и казался мне странным маленьким выродком. Я боялась, что мне придется придумывать, как удовлетворить его, но, как выяснилось, все, что от меня требовалось — следовать его командам. За три года, прошедшие с момента моего мизуажа, я забыла чувство страха, возникшее, когда Доктор наконец лег на меня. Я вспомнила то состояние, но странно, сейчас появилось скорее чувство тошноты, чем страха. Генерал оставил включенными радио и свет, словно хотел показать мне комнату во всей ее неприглядной красе, вплоть до подтеков на потолке.
По прошествии нескольких месяцев чувство тошноты ушло, и мои встречи с Генералом превратились в неприятную еженедельную рутину. Иногда я задавала себе вопрос, как это могло бы происходить с Председателем, и, честно говоря, боялась, что так же неприятно, как с Доктором и Генералом. Затем произошло событие, позволившее мне посмотреть на эти вещи иначе. Примерно в это время мужчина по имени Яшуда Акира, чьи портреты красовались во всех журналах, благодаря успеху нового вида велосипедного фонаря, изобретенного им, начал регулярно приезжать в Джион. Его пока не принимали в Ичирики, но он проводил три или четыре вечера в неделю в маленьком чайном доме Тотемацу, расположенном неподалеку от нашей окейи. Впервые я встретила его на одном банкете весной 1939 года, в девятнадцатилетнем возрасте. Он был настолько моложе остальных мужчин, явно не старше тридцати, что, войдя в комнату, я сразу же обратила на него внимание. Он обладал таким же чувством достоинства, как и Председатель, и показался мне очень привлекательным. Я посмотрела на сидящего рядом с ним старика, который взял небольшой кусочек туфу и открыл рот насколько мог широко, и мне почему-то показалось, что в него бы поместилась черепаха. В противоположность ему, Яшуда своей элегантной точеной рукой положил в полуоткрытый рот кусочек говядины. Я обошла вокруг группы мужчин, и когда подошла к нему и представилась, он сказал:
— Надеюсь, вы простите меня.
— Прощу вас? За что? Что вы сделали? — спросила я его.
— Я вел себя очень неприлично, — ответил он. — Весь вечер не мог оторвать от вас глаз.
Я достала из-за пояса визитницу, вытащила одну карточку и протянула ему. Гейши, как и бизнесмены, всегда носят с собой визитки. Моя была очень маленькой, вполовину обычной, с двумя словами «Джион» и «Саюри», написанными на тяжелой рисовой бумаге. Стояла весна, и я носила карточки с рисунком цветущей сакуры. Яшуда какое-то время полюбовался ею, а затем убрал в карман рубашки. Мне казалось, больше не нужно было никаких слов, поэтому я поклонилась ему и пошла к следующему гостю.
С этого дня Яшуда начал приглашать меня в чайный дом Тотемацу каждую неделю. У меня никогда не получалось приходить так часто, как он хотел, но тем не менее через три месяца после нашей первой встречи он принес мне в подарок кимоно. Меня это сильно тронуло, хотя, честно говоря, оно оказалось совсем простым, из не очень качественного шелка с рисунком из цветов и бабочек. Он хотел, чтобы я надела его как-нибудь, и я пообещала сделать это для него. Но когда я вернулась в тот вечер в окейю, Мама увидела сверток у меня в руках и отобрала его. Она развернула платье и сказала, что не видела ничего более уродливого, а на следующий день продала его.
Узнав об этом, я сказала, что платье подарили мне, а не окейе, и она не имела права продавать его.
— Конечно, это было твое платье, — сказала она. — Но ты дочь окейи. Что принадлежит окейе, принадлежит тебе, и наоборот.
Я так разозлилась на Маму, что не могла заставить себя посмотреть на нее.
Яшуде, просившему меня надеть платье, я объяснила, что из-за цвета и рисунка его можно надеть только ранней весной, а так как сейчас уже лето, должен пройти почти год, прежде чем он сможет меня в нем увидеть. Мне показалось, его не очень расстроили мои слова.
— Что такое год? — спросил он, внимательно глядя на меня. — Я ждал и гораздо дольше, в зависимости от того, чего я ждал.
Мы оказались одни в комнате, и Яшуда поставил свой стакан с пивом на стол. Он взял мою руку, и я ожидала, что он будет держать ее в своих руках. Но, к моему удивлению, он быстро поднес ее к губам и начал целовать так страстно, что я ощутила этот поцелуй всем телом. Я всегда считала себя послушной женщиной, поскольку в основном делала все, что велела мне Мама, Мамеха или даже Хацумомо, когда у меня не было выхода. Но я так злилась на Маму и так страстно желала Яшуду-сан, что приняла решение сделать то, что Мама в первую очередь велела не делать. Я попросила его встретиться со мной в этом же чайном доме в полночь и оставила его одного.
Незадолго до полуночи я вернулась обратно и поговорила с молодой служанкой, пообещав ей значительную сумму денег за то, что она проследит, чтобы никто не беспокоил нас с Яшуда-сан в течение получаса, которые мы проведем в комнате наверху. Я сидела в этой комнате и ждала, пока придет Яшуда. Он повалил меня на циновки еще до того, как дверь за служанкой закрылась. Мне было очень приятно, когда он лег на меня. И несмотря на то, что он сильно давил на меня, я с еще большей силой сопротивлялась в ответ. Я не ожидала, что не испытаю ни одной неловкой ситуации, к которым привыкла с Генералом, но даже если они и были, я их не заметила. Мои свидания с Генералом напоминали мне моменты из детства, когда я с трудом пыталась залезть на дерево — череда осторожных движений, преодоление неудобства, прежде чем удавалось достичь своей цели. Но с Яшудой-сан я чувствовала себя ребенком, кубарем катящимся с горы. Спустя какое-то время мы лежали вместе на циновках, я отодвинула полы его рубашки и положила руку на живот, чтобы чувствовать его дыхание. Никогда в своей жизни я не была так близка к другому человеческому существу, несмотря на то, что мы не проронили ни слова. Именно тогда я поняла: одно дело лежать на постели с Доктором или Генералом, и что-то совершенно иное должно быть с Председателем.
